Я вспоминаю, как тогда в кабинете на несколько мгновений перестал видеть в символах смысл, прекрасные в своей стройности закономерности вдруг спутались, оставив меня в недоумении и тревоге.
– Вы наблюдаете за нами долгие годы, вам известно, что это.
– Ваши способности к анализу и математике – вы же знаете.
– Нет. Вы сказали, что мистер Крэншоу считает, что в анализе закономерностей нас могут заменить компьютеры. Тут что-то другое.
– Я все же хочу узнать про вашего брата, – вставляет Линда.
Алдрин закрывает глаза, прячась от ее взгляда. Меня за это всегда ругали. Вновь открывает.
– Вы… неугомонные… – произносит он. – Не остановить.
В голове формируется алгоритм, кружатся и меняются местами полоски тьмы и света, я почти вижу рисунок. Но данных недостаточно, мне нужно больше информации.
– Объясните, откуда берутся деньги, – говорю я Алдрину.
– Какие деньги?
– Которые компания нам платит.
– Это сложно, Лу… Вы вряд ли поймете.
– Попытайтесь, пожалуйста, мистер Алдрин. Мистер Крэншоу утверждает, что мы обходимся слишком дорого и вредим выручке. Откуда идет выручка?
X
Мистер Алдрин молча смотрит на меня. Наконец произносит:
– Не знаю, как объяснить, Лу, потому что не знаю, в чем именно заключается процедура и как она подействовала бы на людей без аутизма.
– Но вы хотя бы…
– И вообще, я не должен это обсуждать! Одно дело помочь, другое…
Он нам не помог. Ложь – это не помощь.
– …другое – строить домыслы, что у компании существуют некие планы, это может быть расценено как… – Он замолкает, не окончив предложения, и мотает головой.
Мы все смотрим на мистера Алдрина. Глаза у него блестят, будто он вот-вот расплачется.
– Не надо было приходить! – заявляет мистер Алдрин через мгновенье. – Большая ошибка! Я оплачу обед, но мне пора.
Он встает, оттолкнув стул, расплачивается на стойке, повернувшись к нам спиной. Никто из нас не произносит ни слова, пока он не скрывается за дверью.
– Он сумасшедший, – говорит Чай.
– Он напуган, – замечает Бейли.
– Он ничем нам не помог, – говорит Линда. – Зачем он нас вообще позвал?
– Из-за брата, – говорит Кэмерон.
– Мы чем-то его расстроили, он расстроился больше, чем из-за брата или слов мистера Крэншоу, – говорю я.
– Он что-то от нас скрывает! – Линда резким движением убирает волосы с лица.
– Он и сам не рад, – замечаю я.
Почему-то я уверен, что мистер Алдрин знает нечто, чего не хотел бы знать, и его расстроил наш разговор.
– В начале века, – говорит Бейли, – в одном научном журнале публиковали исследование: кажется, обычных людей делали немного аутистами, чтобы они лучше работали…
– В научном журнале или фантастическом романе? – уточняю я.
– Подожди, я проверю! Я знаю, у кого спросить! – Бейли что-то печатает на планшете.
– Не отсылай с рабочей почты! – предостерегает Чай.
– Почему?.. Ах да… – Бейли кивает.
– Завтра встретимся здесь же, – говорит Линда. – Есть пиццу никто не запрещает.
Открываю было рот, чтобы сказать, что по вторникам я покупаю продукты, но тут же закрываю. Это важнее. Продукты можно купить через неделю или позже вечером.
– Давайте все поищем информацию! – говорит Кэмерон.
Дома, войдя в почту, пишу письмо Ларсу. У него уже очень поздно, но он не спит. Узнаю, что исследование началось в Дании, но всю лабораторию с оборудованием и сотрудниками купили и перевезли в Кэмбридж. Статья, которую недавно прислал мне Ларс, основывалась на исследованиях, проведенных больше года назад. В этом мистер Алдрин был прав. Ларс считает, что они провели большую работу, чтобы лечение было применимо к людям, строит догадки о военных экспериментах. Я в это не верю: Ларс везде подозревает военные тайны. Он хороший игрок, но не всему, что он говорит, нужно верить.
Окна дребезжат от ветра. Я встаю и прикладываю руку к стеклу. Сильно похолодало. Вижу брызги на стекле и затем слышу гром. Уже поздно, выключаю компьютер и ложусь спать.
Во вторник мы не разговариваем друг с другом на работе, говорим лишь «доброе утро» и «добрый день». Провожу пятнадцать минут в зале, когда заканчиваю часть проекта, но потом сразу возвращаюсь к работе. Мистер Алдрин и мистер Крэншоу приходят вместе – не то чтобы под ручку, но, кажется, неплохо ладят. Заходят ненадолго и со мной не заговаривают.
После работы опять идем в нашу пиццерию.
– Два вечера подряд! – восклицает Привет-я-Сильвия.
Непонятно, рада она или нет. Садимся за обычный стол, но пододвигаем к нему еще один, чтобы все поместились.
– Итак, – начинает Кэмерон после того, как мы делаем заказ. – Что мы выяснили?
Я рассказываю то, что узнал от Ларса. Бейли отыскал текст той статьи – она явно фантастическая и не относится к научной литературе. Я не знал, что научные журналы публикуют фантастику, и, очевидно, это происходило лишь один год.
– Якобы люди лучше концентрировались на работе и не отвлекались на посторонние вещи, – пояснил Бейли.
– Как, например, мы, по мнению мистера Крэншоу? – спрашиваю я.
Бейли кивает.
– Мистер Крэншоу тратит гораздо больше времени, разгуливая по офису с сердитым видом, – ворчит Чай.
Мы все смеемся, но тихо. Эрик рисует завитушки цветными ручками, они выглядят как смеющиеся звуки.
– В статье объясняется, как именно это происходит? – спрашивает Линда.
– Вроде того… – говорит Бейли, – но я не уверен, что научная составляющая достоверна. К тому же это было несколько десятков лет назад. То, что они считали эффективным тогда, часто признавали неэффективным позже.
– Они не хотели создать аутистов вроде нас, – добавляет Эрик. – Они хотели, как тут сказано, «создать гениальных ученых со способностью к полнейшей концентрации внимания без побочных эффектов». По сравнению с гениями мы тратим довольно много времени впустую, хоть и не так много, как думает мистер Крэншоу.
– Нормальные люди тратят много времени впустую, – говорит Кэмерон. – Столько же, сколько мы, если не больше!
– Как они собирались превратить обычного человека в гения без побочных эффектов? – спрашивает Линда.
– Не знаю, – отвечает Кэмерон. – Полагаю, надо найти изначально умного человека. Который хорошо делает свое дело. И согласится посвятить этому делу жизнь.
– Ну да, какой смысл посвящать жизнь делу, которое делаешь плохо? – вставляет Чай. – Нелепо быть музыкантом, не имея ни слуха, ни чувства ритма!
Нам всем это кажется забавным, и мы смеемся.
– Никто не хочет заниматься тем, в чем он плох, правда? – спрашивает Линда. – Никто из нормальных людей, я имею в виду. – В этот раз слово «нормальных» не звучит как ругательство.
Мы задумываемся, потом Чай говорит:
– У меня был дядя, который мечтал стать писателем. Моя сестра – она много читает – сказала, что он очень плохо пишет. Очень-очень плохо. Он хорошо мастерил, но хотел писать.
– Вот, пожалуйста! – объявляет Привет-я-Сильвия и ставит на стол пиццы.
Я смотрю на нее. Она улыбается, но выглядит усталой, хоть еще нет семи.
– Спасибо! – говорю я.
Она торопливо отходит, махнув нам рукой.
– Что-то, что заставляет людей не отвлекаться, – говорит Бейли. – Интересоваться только нужными вещами.
– Отвлекаемость определяется сенсорной чувствительностью на каждом этапе восприятия. И уровнем сенсорной интеграции, – цитирует Эрик. – Я читал. Отчасти это врожденное. Это стало известно уже лет сорок-пятьдесят назад. В двадцатом веке информация стала общедоступной, появилась в книгах для родителей. Способность управлять вниманием формируется у зародыша в самом начале, затем она может нарушиться вследствие травм.
Мне на секунду становится дурно, будто моему мозгу прямо сейчас что-то угрожает, но я гоню от себя это чувство. Что бы ни послужило причиной моего аутизма, это в прошлом, которое я уже не в силах поменять. Сейчас важно думать не о себе, а о нашей проблеме.
Родители твердили, что мне повезло. Я родился в удачное время и в правильной стране. Воспитывался людьми с образованием и ресурсами, которые обеспечили хорошее лечение в раннем возрасте. Также повезло, что я родился до того, как появилось полное излечение, потому что, как утверждала мама, трудности дают возможность проявить силу характера.
Что сказали бы папа с мамой, будь это лечение доступно в моем детстве? Предпочли бы, чтобы я был здоровым или развивал силу характера? А если меня вылечили бы, лишился бы я силы? Или нашел бы другие трудности для развития?
На следующий вечер я все еще размышляю над этим, пока переодеваюсь и еду к Тому и Люсии на тренировку по фехтованию. Я знал, что среди аутистов встречаются гении, но, кажется, мы умеем что-то еще – что приносит прибыль. Большинство наших особенностей всегда преподносились нам как недостатки. Необщительность, слабые коммуникативные навыки, проблемы с управлением вниманием… Вновь и вновь возвращаюсь к этому. Трудно рассуждать с точки зрения здоровых людей, но складывается ощущение, что концентрация внимания для них в центре всего, как черная дыра в центре пространственно-временного водоворота. Также считается, что мы не способны к пониманию чужого сознания[5].
Я приехал рановато. Кроме меня, никто пока не припарковался у дома. Я ставлю машину аккуратно, чтобы за мной осталось как можно больше места. Иногда люди паркуются как попало, и тогда помещается меньше машин и меньше людей могут поставить автомобиль так, чтобы не перегораживать выезд. Можно приезжать заранее каждую неделю, однако это не очень честно по отношению к остальным.
В доме Том с Люсией над чем-то смеются. Когда я вхожу, они мне улыбаются, они довольны. Интересно, каково это, когда в доме постоянно находится человек, с которым можно посмеяться. Они не всегда смеются, но кажется, что счастливы чаще, чем несчастны.
– Как дела, Лу? – спрашивает Том.
Он каждый раз спрашивает. Нормальные люди всегда задают этот вопрос, даже когда знают, как у тебя дела.