– Цего и Клинтон, – говорит Люсия, будто это название.
– Ух ты! Как здо́рово, Лу! – восклицает Марджори.
Не понимаю. Она знает книгу по фамилиям авторов? Это их единственная книга? Почему это здо́рово, что я читаю именно ее? Или она просто хотела похвалить? По-моему, странное выражение для похвалы. Меня затягивает водоворот вопросов, я тону в неизвестности.
Свет летит ко мне от далеких звезд и планет – чем дальше источник, тем дольше путь. Еду домой осторожно, больше обычного обращая внимание на омывающие меня лучи и пятна света от фонарей и вывесок. То погружаюсь во тьму, то выныриваю – кажется, во тьме едешь быстрее.
– Ох не знаю… – покачал головой Том, когда Лу отъехал от дома.
– Ты думаешь то же, что и я? – спросила Люсия.
– А кто еще? – спросил Том. – Не хочется верить, что Дон на такое способен, но… кто, кроме него? Он знает фамилию Лу, мог найти его адрес, разумеется, знает время тренировки и машину.
– Ты не сказал полиции, – заметила Люсия.
– Нет, я решил, Лу сам догадается… в конце концов, это его машина. Не хотел вмешиваться. А сейчас… Надо было напрямую сказать Лу, чтоб опасался Дона. Он до сих пор считает Дона другом!
– Да уж… – покачала головой Люсия. – Лу такой… Не знаю, то ли правда верит в людей, то ли просто так воспитан. Для него – раз друг, то навсегда. Кроме того…
– Да, может быть, это не Дон. Он, конечно, временами зануда и сволочь, но ни на кого не нападал. И сегодня ничего не произошло.
– Это пока, – заметила Люсия. – Если что-то услышим, сообщим в полицию. Ради Лу.
– Конечно, ты права, – зевнул Том. – Давай надеяться, что ничего не случится и что это было совпадение.
Дома несу наверх книгу и сумку. Прохожу мимо квартиры Дэнни – там тихо. Кладу фехтовальную куртку в корзину для грязного, а книгу – на стол. В свете настольной лампы обложка светло-голубая, а не серая.
Открываю. Поскольку рядом нет Люсии и никто не заставляет пропускать, внимательно читаю с самого начала. На странице с посвящениями Бетси Р. Цего написала «Посвящается Джерри и Бобу, с благодарностью», а Малькольм Р. Клинтон – «Моей любимой жене Селии и памяти моего отца Джорджа». Из предисловия, написанного Питером Бартлманом, действующим врачом и доктором наук, и профессором Эмеритусом с медицинского факультета университета имени Джона Хопкинса, становится понятно, что в «Бетси Р. Цего» «Р» означает «Родам», а в «Малькольм Р. Клинтон» – «Ричард», а значит их соавторство не было основано на совпадении второго имени. Питер Бартлман считает, что книга дает прекрасное представление о современных исследованиях головного мозга. Не знаю, почему именно он написал вступительное слово.
В предисловии этому находится объяснение. Питер Бартлман учил Бетси Р. Цего в университете, где у нее проявился интерес к устройству мозга, изучение которого стало делом ее жизни. Формулировки кажутся мне немного странными. Также в предисловии объясняется, о чем книга и для чего авторы ее написали, а затем приводятся благодарности множеству людей и компаний. С удивлением нахожу в списке название компании, на которую работаю. Она оказывала содействие с расчетными методами.
Расчетными методами занимается наш отдел. Смотрю на дату издания. Когда вышла книга, я еще не работал в компании.
Интересно, используются ли еще старые программы.
Открываю глоссарий в конце и просматриваю определения. Сейчас я уже знаю около половины. В первой главе обзор структуры мозга, там все знакомо. Мозжечок, мозжечковая миндалина, гиппокамп, большой мозг… изображены в нескольких вариантах диаграмм – поперечные, вертикальные и горизонтальные срезы. А вот диаграмму функций разных отделов мозга я еще не видел – смотрю внимательней. Интересно, почему основной языковой центр находится в левом полушарии, а в правом есть отдельный участок, отвечающий за аудиальную обработку? Зачем он нужен? Интересно, значит ли это, что одно ухо лучше распознает речь? С распознаванием визуальных образов тоже непросто.
На последней странице главы неожиданно натыкаюсь на предложение, которое заставляет меня прекратить чтение и удивленно уставиться на страницу.
«В основном, если отложить физиологические функции, человеческий мозг существует, чтобы распознавать данные и выстраивать закономерности».
Дыхание спирает, меня бросает сначала в холод, потом в жар. Это я и делаю! Если это основная функция мозга, то я не псих, а нормальный человек!
Не может быть. Все данные, собранные до сих пор, говорят о том, что я странный, неправильный. Перечитываю предложение вновь и вновь, пытаясь соотнести его с тем, что знаю.
Наконец дочитываю абзац.
«Процесс анализа данных и выявления закономерностей иногда нарушается при некоторых психических заболеваниях, когда анализ производится на основе ошибочных данных, но даже в случае самых серьезных нарушений эти два вида деятельности наиболее характерны для человеческого мозга, а также для мозга других, менее развитых, существ. Если вы интересуетесь развитием данных функций у животных, ознакомьтесь с ссылками ниже».
Может быть, я нормальный, просто немного не такой, как все? Может быть, процесс выстраивания у меня как у нормального человека, просто сами закономерности неправильные?
Читаю дальше до дрожи и изнеможения, прерываюсь лишь в три часа утра. Я дошел до шестой главы «Вычислительные оценки визуальной обработки».
Я меняюсь на глазах. Несколько месяцев назад я еще не знал, что люблю Марджори. Не знал, что способен драться на турнире с незнакомыми соперниками. Не знал, что могу так осваивать биологию и химию. Не знал, что могу измениться настолько сильно.
Один человек в реабилитационном центре, где я в детстве проводил много времени, говорил, что болезнь – это возможность доказать свою веру. Мама поджимала губы, но не возражала. В то время правительство выделяло церквям деньги на организацию реабилитационных центров, и мои родители могли позволить себе только их услуги. Мама боялась, что, если будет спорить, меня исключат. Ну или еще больше замучают нас проповедями.
У меня другое представление о Господе. Я не думаю, что он позволяет случаться плохому, чтобы люди росли над собой. Мама говорила: так делают плохие родители. Плохие родители создают детям трудности и причиняют страдания, а потом утверждают, что это было для их развития. Жить и расти уже достаточно тяжело, не нужно ничего усложнять. Тяжело даже здоровым. Я наблюдал, как маленькие дети учатся ходить. Стараются, без конца падают. По лицам видно, что им трудно. Было бы глупо привязать к ногам кирпичи, чтобы усложнить задачу. Думаю, с обучением другим вещам дело обстоит так же.
По идее, Господь должен быть хорошим родителем – Отцом. Поэтому не думаю, чтобы он нарочно усложнял людям жизнь. Не думаю, что родился с аутизмом, потому что мои родители или я нуждались в испытаниях. Это просто случай – как если бы на меня упал камень и сломал мне ногу. Несчастный случай. Господь его не предотвратил, но он его и не насылал.
Мамина подруга Селия говорила, что несчастья не случайны – они результат человеческой глупости. Я считаю, что аутизм – случайность, а то, что мне с ним делать, – моя ответственность. Так говорила мама.
Чаще всего я в это верю. Но иногда сомневаюсь…
Утро хмурое, пасмурное. Медленный свет еще не успел разогнать тьму. Собираю обед. Беру Цего и Клинтона и иду вниз.
Шины до сих пор целые. Новое стекло в порядке. Возможно, тот человек – мой недруг – устал портить машину. Отпираю дверь, кладу обед и книгу на пассажирское сиденье, сажусь. В голове звучит любимая утренняя музыка для вождения.
Поворачиваю ключ, однако ничего не происходит. Мотор не заводится. Никакого звука, кроме тихого щелканья ключа. Я знаю, что это значит. Сел аккумулятор.
Музыка в голове сбивается. Вчера аккумулятор был заряжен. Индикатор показывал нормальный уровень заряда.
Вылезаю и открываю капот. Как только я приподнимаю крышку, что-то выстреливает, я отшатываюсь и чуть не падаю, споткнувшись о бортик.
Это игрушка – «Джек в коробочке». На месте аккумулятора. А самого аккумулятора нет.
Я опоздаю. Мистер Крэншоу рассердится. Не прикасаясь к игрушке, закрываю капот. С детства не любил «Джека в коробочке». Надо звонить в полицию, в страховую компанию – опять весь этот кошмар. Смотрю на часы. Если поспешу, успею на электричку и не опоздаю.
Беру сумку с обедом и книгу с пассажирского сиденья, запираю машину и быстро иду к остановке. Визитки следователей у меня в кошельке. Позвоню с работы.
Электричка полная, люди смотрят мимо друг друга, не встречаясь глазами. Они не аутисты, просто все негласно договорились, что в электричке можно не смотреть в глаза. Кто-то читает новости. Кто-то смотрит на экран в конце вагона. Я открываю книгу и читаю, что пишут Цего и Клинтон о том, как мозг обрабатывает визуальные сигналы. В то время, когда они писали, индустриальные роботы могли использовать только простейшую визуальную информацию для планирования движений. Бинокулярное машинное зрение применялось исключительно для лазерного наведения оружия.
Меня зачаровывают петли обратной связи между слоями визуальной обработки; я и не знал, что в голове нормальных людей происходят такие интересные процессы. Я думал, они просто смотрят на вещи и автоматически их распознают. Я думал, мое распознавание нарушено, а оказывается, если я правильно понимаю, оно просто замедленно.
Выхожу на нужной остановке около кампуса. Я уже знаю, куда идти, и дохожу до своего корпуса быстрее. Я на месте за три минуты и двадцать секунд до начала рабочего дня. Мистер Крэншоу опять стоит в коридоре, но со мной не заговаривает, молча отодвигается, пропуская меня к кабинету.
– Доброе утро, мистер Крэншоу! – говорю я, потому что полагается здороваться, а он мычит нечто похожее на «доброе».
Если бы он занимался с моим речевым терапевтом, то говорил бы яснее.
Оставив книгу на столе, вновь выхожу в коридор, чтобы отнести обед в кухонный уголок. Мистер Крэншоу, приоткрыв входную дверь, осматривает стоянку. Обернувшись, видит меня.