– Это с вашей точки зрения нелогично, а по мне, так вполне! Случается сплошь и рядом, что зависть перерастает в гнев. Вам необязательно было причинять ему вред – все дело в нем, в его голове.
– У него голова нормального человека, – говорю я.
– Лу, у него нет подтвержденной инвалидности, но нормальным его точно не назовешь. Нормальные люди не подкладывают в чужие машины взрывчатку.
– Хотите сказать, что он психически нездоров?
– Суд решит, – говорит мистер Стейси и качает головой. – Лу, зачем вы его оправдываете?
– Я не оправдываю… Я согласен, Дон поступил неправильно, но внедрять в его мозг чип, чтобы сделать его другим человеком…
Мистер Стейси закатывает глаза.
– Лу, я бы очень хотел, чтобы люди вроде вас (то есть не связанные с уголовным правосудием) поняли действие ПЧКЛ. Чип не превратит Дона в другого человека, это будет Дон без маниакального желания навредить всем, кто ему не по нраву. Таким образом, не придется долгие годы держать его в тюрьме, чтобы он еще чего-нибудь не натворил – он просто больше не будет вредить. Никому. Это гораздо человечней, чем то, что делали раньше: запирали на годы в компании других преступников, отчего люди становились только хуже. Это не больно, это не сделает его роботом, он будет жить нормальной жизнью. Просто больше не сможет прибегать к насилию и совершать преступления. Поверьте нашему опыту, только чип способен его остановить, ну, или смертная казнь – но это слишком суровое наказание, верно?
– Мне это не нравится, – говорю я. – Я не хотел бы, чтобы мне внедряли чип…
– Чипы применяют в медицинских целях – совершенно законно! – настаивает мистер Стейси.
Я это знаю. Знаю, что бывают судороги, болезнь Паркинсона и травмы позвоночника, для них разработали специальные чипы и шунтирования, и это хорошо. Однако в случае с Доном я не уверен.
Но так положено по закону. В заявлении нет ложной информации. Дон совершил все эти поступки. Я обо всех заявлял в полицию, кроме последнего, который они видели сами. Под основным текстом и над местом для подписи есть строчка, в которой я клянусь, что в заявлении не содержится ложной информации. Там все правда, насколько мне известно, этого, наверное, достаточно. Подписываюсь, ставлю дату, протягиваю бланк полицейскому.
– Спасибо, Лу! – говорит он. – Теперь с вами хочет встретиться окружной прокурор, она расскажет, что будет дальше.
Окружной прокурор – женщина средних лет с кудрявыми черными волосами с проблесками седины. Табличка на ее столе гласит «Окружной прокурор Беатрис Ханстон». Кожа у нее цвета имбирного пряника. Ее кабинет больше моего, и повсюду полки с книгами. Книги старые, бежевые корешки с черными и красными квадратами. Кажется, что их никто никогда не читал, я даже сомневаюсь, что они настоящие.
– Я рада, что вы живы, мистер Арриндейл! – говорит она. – Вам очень повезло. Вы ведь подписали жалобу на мистера Дональда Пуато, верно?
– Да, – говорю.
– Давайте я объясню дальнейшие шаги. По закону мистер Пуато имеет право на судебное заседание, если захочет. Мы располагаем исчерпывающими доказательствами, что он причастен ко всем происшествиям, и уверены, что докажем это в суде. Скорее всего, его адвокат посоветует подписать соглашение о признании вины. Понимаете, что это значит?
Я говорю «нет», потому что понимаю, что ей хочется объяснить.
– Если нарушитель не будет тратить государственные деньги на судебное разбирательство, это сократит срок заключения до необходимого для установки и первичного контроля ПЧКЛ. В противном случае, если ему вынесут обвинительный приговор, ему грозит минимум пять лет тюремного заключения. Пока что у него есть время понять, что такое тюремное заключение, так что, думаю, он подпишет соглашение.
– Но ведь его могут и оправдать…
Окружной прокурор улыбается.
– Это невозможно, – говорит она. – В вашем деле железные доказательства. Не волнуйтесь. Он больше не причинит вам вреда.
Я не волнуюсь. По крайней мере, не волновался до ее последних слов. С тех пор как Дона заключили под стражу, я совсем о нем не волновался. Если он сбежит, тогда другое дело. А сейчас я волнуюсь.
– Если он не пойдет в суд и его представитель сообщит, что они решили подписать соглашение о признании вины, мы больше не будем вас вызывать, – продолжает прокурор. – Это станет известно через несколько дней. Если же он пойдет в суд, вы выступите свидетелем обвинения. В таком случае вам нужно будет подъехать сюда еще раз, чтобы подготовить речь со мной или кем-то из моих коллег, а также присутствовать на заседании. Понимаете меня?
Я понимаю ее. А вот она вряд ли понимает мою ситуацию… Мистер Крэншоу будет очень сердиться, если я опять отлучусь с работы. Надеюсь, Дон и его адвокат не станут настаивать на разбирательстве.
– Да, – говорю.
– Хорошо. Процедура сильно изменилась за последние десять лет: с появлением чипов все стало гораздо проще. Дело реже доходит до суда. Жертвам и свидетелям не приходится терять время. Мы вам позвоним, мистер Арриндейл.
Когда я наконец выхожу из полицейского участка, утро почти на исходе. Мистер Алдрин сказал, что мне необязательно приходить сегодня, но я не хочу давать мистеру Крэншоу повод сердиться, поэтому возвращаюсь в офис. Нас опять тестируют – на этот раз мы должны находить соответствия на компьютере. В этом мы все сильны и справляемся с заданием быстро. Остальные тесты тоже легкие, но скучные. Я не отрабатываю утреннее время, потому что потерял его не по своей вине.
Перед тем как поехать на фехтование, смотрю «Новости науки» по телевизору, потому что эта передача о космосе. Консорциум компаний строит еще одну космическую станцию. Вижу знакомый логотип – не знал, что компания, на которую я работаю, интересуется проектами, связанными с освоением космоса. Диктор сообщает, что стоимость проекта составит миллиарды долларов, и рассказывает, насколько вовлечены участники.
Может быть, это одна из причин того, что мистер Крэншоу хочет сократить расходы. По-моему, хорошо, что наша компания собирается вложить деньги в космическую индустрию, и я хотел бы побывать в космосе. Если бы я не был аутистом, возможно, стал бы космонавтом или ученым в области космонавтики. Но даже если я сейчас пройду лечение и оно подействует, уже слишком поздно переучиваться на эти профессии.
Возможно, поэтому многие люди делают процедуру «Целая жизнь» – чтобы жить дольше и освоить профессию, которую не смогли освоить ранее. Впрочем, это очень дорого. Пока не многим доступно.
Когда я подъезжаю, у дома Тома и Люсии стоят еще три машины. Одна из них – Марджори. Сердце бьется быстрее. Я задыхаюсь, хоть и не бежал.
Дует холодный ветер. Когда холодно, легче фехтовать, но труднее сидеть и разговаривать.
Я захожу в дом. Люсия, Сюзан и Марджори обрывают разговор.
– Как ты, Лу? – спрашивает Люсия.
– Хорошо, – отвечаю я. Язык вдруг будто распух.
– Мне так жаль, что Дон на тебя напал! – говорит Марджори.
– Ты не виновата! – Марджори будто извиняется, хотя совершенно ни при чем – нападал-то Дон.
– Я знаю, но мне жаль, что тебе пришлось такое пережить, – говорит она.
– Все хорошо, – повторяю я. – Я тут, я… не в тюрьме. – Я хотел сказать «не мертвый», но передумал. – В тюрьме плохо, говорят, там внедряют чип в мозг.
– Поделом ему! – говорит Люсия. Лицо у нее нахмурено.
Сюзан кивает и что-то бормочет, я не расслышал.
– Лу, ты, кажется, не хочешь, чтобы Дону внедрили чип? – спрашивает Марджори.
– По-моему, это очень страшно, – говорю я. – Дон совершил плохой поступок, но ведь страшно, если они сделают из него другого человека.
– Чип работает не так! – говорит Люсия, пристально глядя на меня.
Она-то должна понять, она знает про экспериментальное лечение, знает, почему мне неприятно, что Дона заставляют меняться.
– Он поступил плохо – ужасно! Он чуть тебя не убил, Лу! Убил бы, если бы его не остановили. Его впору превратить в тарелку с пудингом, а чип всего лишь помешает ему вредить другим.
Все не так просто. Как слово меняет значение в зависимости от контекста и даже от тона, так и любое воздействие может быть как полезным, так и вредным в зависимости от обстоятельств. Чип не помогает человеку понять, что причинять вред плохо, он отнимает волю, желание совершать поступки, которые чаще всего считаются вредоносными. Значит, чип иногда будет удерживать Дона от хороших поступков тоже. Даже я это понимаю, и Люсия наверняка понимает, но почему-то не признается.
– Подумать только – столько лет ходил ко мне в группу! – восклицает она. – Никогда бы не подумала! Злобная гадина! Я бы собственноручно порвала его на куски!
На меня находит озарение – Люсия сейчас больше думает о своих чувствах, чем о моих. Она обижена, потому что Дон ее обманул – будто бы выставил глупой, а она не желает чувствовать себя глупой. Люсия гордится своим умом. Она хочет, чтобы Дон поплатился за то, что ранил ее, точнее ее мнение о самой себе.
Это не очень хорошо, я не думал, что Люсия способна на подобные проявления. А должен был догадаться? Ведь она считает, что должна была догадаться насчет Дона… Если нормальные люди полагают, что должны знать друг о друге все – даже тайны, – им, должно быть, невыносимо трудно. У меня голова пошла бы кругом.
– Ты же не можешь читать мысли, Люсия! – говорит Марджори.
– Знаю! – Люсия нервно теребит волосы, щелкает пальцами. – Черт возьми! Ненавижу, когда из меня делают дуру! А именно это он и сделал! – Люсия поднимает на меня глаза. – Извини, Лу! Эгоистично с мой стороны… Главное, ты в порядке, остальное неважно.
Будто кристалл формируется в перенасыщенном растворе, возвращается обычная, привычная мне Люсия вместо сердитой, которую я только что наблюдал. Большое облегчение видеть, что она осознала свою ошибку и не будет ее повторять. Других людей она анализирует быстрее. Интересно, дольше ли нужно нормальным людям, чтобы заглянуть в себя и понять, что там происходит, чем аутистам, или скорость одинакова? Интересно, нужно ли умение читать мысли, как сказала Марджори, чтобы понять себя?