Мы не прощаемся. Необязательно прощаться, когда мы одни. Кэмерон выходит, тихо прикрыв дверь. Все смотрят на меня и быстро отводят глаза.
– Некоторые люди себе не нравятся, – говорит Бейли.
– Некоторые люди не такие, как кажутся, – замечает Чай.
– Кэмерон был влюблен в женщину, а она его не любила, – говорит Эрик. – Она сказала, что между ними ничего не может быть. Это случилось еще в колледже.
Интересно, откуда Эрик это знает.
– Эмми говорит, что Лу влюблен в женщину из нормальных, которая сломает ему жизнь, – говорит Чай.
– Эмми сама не понимает, что говорит, – вмешиваюсь я. – Эмми сует нос в чужие дела.
– Кэмерон надеется, что та женщина его полюбит, если он станет нормальным? – спрашивает Бейли.
– Она уже замужем, – отвечает Эрик. – Он надеется, что полюбит другую и это будет взаимно. Мне кажется, он поэтому решил пройти лечение.
– Я бы не стал ради женщины… – говорит Бейли. – Мне нужны личные причины, чтобы согласиться.
Интересно, что он сказал бы, если бы знал Марджори. Если бы я был уверен, что после лечения Марджори меня полюбит, согласился бы я? Неприятная мысль: я выкидываю ее из головы.
– Интересно, каково это – быть нормальным? Не все нормальные люди выглядят счастливыми. Вероятно, нормальным быть не легче, чем аутистом, – рассуждает Чай, наклоняя голову – вперед, назад, от плеча к плечу, опять вперед.
– Хотелось бы попробовать… – говорит Эрик. – Жаль, нельзя вернуться обратно, если не понравится.
– Нельзя, – подтверждаю я. – Помните, что доктор Рэнсом сказал Линде? Когда устанавливается нейронная связь, ее может разрушить только травма или что-то вроде того.
– Значит, они будут создавать новые нейронные связи?
– А как же старые? Они же… – Бейли размахивает руками, – столкнутся, как машины на дороге… Что будет? Путаница? Конфликт? Хаос?
– Не знаю, – говорю я.
Я вдруг чувствую, насколько велико мое незнание – оно вот-вот поглотит меня целиком. И в этой бездне таится столько ужасного. Потом вспоминается снимок, сделанный космическим телескопом: необъятная тьма, освещенная звездами. В незнании есть своя красота.
– Я бы предположил, что они сначала выключают действующие цепочки, затем выстраивают новые и включают их. Таким образом, работать будут только правильные.
– Они нам такого не говорили, – возражает Чай.
– Никто не пойдет на то, чтобы ему сломали мозг и сделали новый, – говорит Эрик.
– А Кэмерон?.. – спрашивает Чай.
– Кэмерон не знает, что они сломают и починят, – говорит Эрик. – Если бы знал… – Он замолкает, прикрыв глаза, и мы ждем продолжения. – Если бы знал, все равно пошел бы… Кэмерон очень несчастен. По крайней мере, это не хуже самоубийства. Лучше, если он станет тем, кем хотел.
– А воспоминания? – спрашивает Чай. – Воспоминания они удалят?
– Каким образом? – возмущается Бейли.
– Воспоминания хранятся в мозгу. Если они выключат всю систему, воспоминания тоже исчезнут.
– Может быть, и нет. Я еще не прочитал главы про память. Я прочитаю, они как раз следующие.
Какие-то аспекты процесса запоминания уже затрагивались, но я еще не очень хорошо разобрался и не хочу об этом говорить.
– Кроме того, – говорю я, – когда выключаешь компьютер, данные остаются.
– Во время операций люди находятся без сознания, но не теряют память, – добавляет Эрик.
– Однако операцию они не помнят, и есть препараты, которые блокируют информацию, – говорит Чай. – Если ученые управляют процессом формирования воспоминаний, они, наверное, могут и старые стереть.
– Это можно проверить в интернете, – говорит Эрик. – Я поищу.
– Менять нейронные связи и создавать новые – это как аппаратное обеспечение, – говорит Бейли. – Учиться использованию новых связей – как программное. Я уже достаточно намучился, когда учил язык впервые, и не хочу вновь через это проходить.
– Нормальные дети учатся быстрее, – возражает Эрик.
– Все равно это занимает несколько лет! – говорит Бейли. – А они обещают шесть-восемь недель реабилитации. Для шимпанзе, наверное, достаточно, но им не нужно осваивать речь.
– Причем ученые не всегда оказывались правы, – добавляет Чай. – Каких только глупостей они о нас не думали! Этот метод тоже может оказаться ошибкой.
– Сейчас о работе мозга известно больше, но не все… – говорю я.
– Неизвестно, чем это закончится, – говорит Бейли. – Я не люблю неизвестность.
Чай и Эрик молчат: они согласны. Я тоже. Прежде чем действовать, важно знать последствия. Иногда они неочевидны.
Последствия бездействия тоже неочевидны. Если я не соглашусь на лечение, жизнь все равно не останется прежней. Дон доказал это нападениями – сначала на машину, потом на меня. Что бы я ни делал, как бы ни стремился к порядку, моя жизнь все равно не будет более предсказуемой, чем мир вокруг. А мир – сплошной хаос.
– Я хочу пить, – вдруг произносит Эрик.
Он встает. Я тоже встаю и иду на кухню. Достаю стакан, наполняю. Сделав глоток, Эрик морщится, и я вспоминаю, что он любит воду из бутылок. У меня нет той марки, которую он обычно покупает.
– Я тоже хочу пить, – говорит Чай.
Бейли молчит.
– Будешь воду? – спрашиваю я Чая. – У меня только вода и одна бутылка сока.
Надеюсь, он не попросит сок, я обычно пью его на завтрак.
– Воды, пожалуйста, – говорит Чай.
Бейли поднимает руку. Наполняю два стакана и приношу в гостиную. Том и Люсия всегда спрашивают, что я буду пить, даже если я ничего не просил. Логичней подождать, пока человек попросит, но нормальные люди сначала предлагают.
Непривычно, что у меня гости. Квартира кажется меньше. Будто стало меньше воздуха. Даже цвета поменялись в сочетании с цветами их одежды и лиц. Гости занимают место в пространстве, вдыхают воздух.
Я вдруг думаю: а если бы мы с Марджори жили вместе, если бы она занимала место в моей гостиной, ванной, спальне?.. Мне не нравилось общежитие, где я поселился, впервые покинув дом. В ванной всегда ощущались чужие запахи, хоть мы и убирали там каждый день. Пять разных зубных паст. Пять разных шампуней, мыл и дезодорантов.
– Лу, ты в порядке? – обеспокоенно спрашивает Бейли.
– Задумался… кое о чем, – говорю я.
Я не хочу думать, что мне не понравилось бы видеть Марджори в своем доме, что мне было бы некомфортно, тесно, шумно или беспокоили бы запахи.
Кэмерон не пришел на работу. Он где-то, куда они его отправили, чтобы начать лечение. Линды тоже нет. Не знаю, где она. Мне легче гадать, где Линда, чем думать о том, что происходит с Кэмероном. Я знаю Кэмерона таким, какой он сейчас, каким он был два дня назад. Узнаю ли я человека с лицом Кэмерона, который вернется после эксперимента?
Чем больше я об этом думаю, тем больше вспоминаются фантастические фильмы, где мозг одного человека пересаживают другому или меняют личность. Лицо то же, а человек другой. Страшно. Кто будет скрываться за моим лицом? Будет ли он любить фехтование? Хорошую музыку? Марджори? А ей он понравится?
Сегодня нам опять рассказывают о ходе эксперимента.
– Мы проведем исходную томографию, чтобы зафиксировать индивидуальную работу мозга, – объясняет врач. – Во время сканирования вам будут предложены задания, чтобы мы поняли, как ваш мозг обрабатывает информацию. Затем мы сравним снимки со здоровым мозгом и поймем, что именно нужно изменить в вашем…
– Не у всех здоровых людей совершенно одинаковый мозг, – говорю я.
– Они похожи, – говорит доктор. – Наша задача – устранить различие между вашим мозгом и средним мозгом нормального человека.
– Как это повлияет на мой интеллект в целом? – спрашиваю я.
– Вообще никак не должно. Понятие коэффициента интеллекта было в значительной степени опровергнуто в прошлом веке, когда ученые открыли, что когнитивные способности не связаны с интеллектом и их следует рассматривать отдельно, а вы, люди с аутизмом, как раз доказали, что можно быть очень умным, скажем, в математике и при этом неверно трактовать интонации.
– «Не должно повлиять» и «не повлияет» – разные вещи. Я даже не знаю, какой у меня коэффициент – нам не выдавали результаты, а общедоступные тесты я не делал, – но я знаю, что далеко не дурак, и не хочу им становиться.
– Если вы волнуетесь за аналитические способности, – говорит доктор, – лечение не затронет этот участок мозга. Просто ему станет доступен анализ новой, важной для общения информации без дополнительных усилий с вашей стороны.
– Как, например, выражения лиц? – говорю я.
– Да, например. Узнавать знакомое лицо, считывать эмоции по выражению и по тону – чуть-чуть подправим участок контроля внимания, и все это будет легко и в удовольствие.
– Под удовольствием вы понимаете естественное выделение эндорфинов?
Он вдруг краснеет:
– Если вы думаете, что будете всякий раз испытывать кайф в присутствии людей – то, разумеется, нет. Однако аутистам сложно дается общение, а после лечения оно станет меньше вас пугать.
Возможно, я не очень хорошо различаю интонации в речи, но знаю точно: доктор что-то недоговаривает.
Если они научились контролировать уровень удовольствия, которое мы получаем от общения, почему не сделать то же с нормальными людьми? Учителя в школах были бы рады, если бы детям чуть меньше нравилось общаться… если бы ученики были слегка аутичными и предпочитали учиться, а не болтать. Представляю мистера Крэншоу с целым отделом сотрудников, которым не интересно ничего, кроме работы.
У меня сводит живот, во рту горечь. Если я расскажу, что вижу эти перспективы, что со мной будет? Два месяца назад я выпалил бы все, что приходит в голову, и все, что меня волнует, но сейчас я стал осторожней. Мистер Крэншоу и Дон сделали меня умнее.
– Не надумывайте лишнего, Лу! – говорит доктор. – Представителям социальных меньшинств свойственно подозревать, что общество замышляет против них недоброе, но это паранойя.
Я молчу. Думаю про доктора Форнам, мистера Крэншоу и Дона. Эти люди не любят меня и таких, как я. Иногда люди, которые не любят меня и таких, как я, пытаются причинить реальный вред. Было бы «надумыванием лишнего», если я сразу заподозрил бы, что шины проколол Дон? Не думаю. Я вовремя заметил бы опасность. А это вовсе не паранойя.