Врачи не успевают ничего сказать, как мистер Аракин восклицает:
– Но это… это абсурд! Это добавит… огромные суммы к стоимости проекта.
Он оглядывает людей, сидящих по его сторону стола. Никто не отвечает на его взгляд.
Дейл крепко зажмуривается. Даже в таком положении левое веко дергается.
– А если обучение займет дольше, чем вы думаете? Растянется на годы? Я хочу, чтобы у меня было время пожить, как нормальный человек. Столько же, сколько я прожил аутистом. Даже больше. – Он замолкает, напряженно сморщившись. – Будет больше данных. Более длинный период последующего контроля.
Затем лицо Дейла расслабляется, он открывает глаза.
– Добавьте «Целую жизнь», и я согласен. Не будет «Целой жизни» – я ухожу.
Я оглядываюсь. Все удивленно смотрят на Дейла, даже Линда. Подобное заявление можно было ожидать от Кэмерона, но никак не от Дейла. Он уже поменялся. И я уже поменялся – это точно. Мы аутисты, но мы способны меняться. Может быть, нам не нужно их лечение, чтобы измениться еще больше или даже стать – именно стать, а не казаться – нормальными.
Однако, когда я думаю об этом и о том, сколько времени это займет, в памяти всплывают параграфы из книги.
– Нет, – говорю я.
Дейл поворачивается ко мне. Лицо его неподвижно.
– Плохая идея, – говорю я. – Ваше лечение воздействует на нейроны, и «Целая жизнь» тоже. Ваш метод экспериментальный, никто не знает, подействует ли он вообще.
– Мы знаем, что подействует! – вставляет доктор Хендрикс. – Просто…
– Вам неизвестно доподлинно, как он действует на людей, – перебиваю я (перебивать невежливо, но она первая перебила). – Поэтому мы вам и нужны – такие, как мы. Плохая идея – делать и то и другое сразу. В науке полагается менять одну переменную характеристику за раз.
Мистер Аракин вздыхает с облегчением, Дейл ничего не говорит, но веки его тяжелеют. Не знаю, что он думает. Знаю только, что меня трясет.
– Я хочу жить дольше, – говорит Линда – рука ее дергается, будто живет своей жизнью. – Я хочу жить дольше, но не меняться.
– Не знаю, хочу ли я жить дольше, – говорю я; получается медленно, но даже доктор Хендрикс не перебивает. – Что, если мне не понравится тот, кем я стану, а придется долго жить? Сначала я хочу знать, каким я стану, а потом решить, хочу ли я жить дольше.
Дейл медленно кивает.
– Надо принимать решение про их лечение отдельно. Они нас не заставляют. Мы можем подумать.
– Но… но… но… – слова, кажется, застряли у мистера Аракина в горле, он резко мотает головой, прежде чем окончить фразу: – вы сказали, вам нужно подумать. Сколько это займет?
– Сколько потребуется, – вмешивается мисс Крисли. – Один подопытный уже начал лечение; в любом случае благоразумно разделить их по времени, посмотреть на результаты.
– Я не говорю, что согласен, – говорит Чай, – но буду более… благосклонен, если вы добавите в план «Целую жизнь». Не одновременно, а потом.
– Я подумаю, – говорит Линда.
Она бледна, и глаза у нее бегают – значит, вот-вот замкнется, но она все же выговаривает:
– Я подумаю, жить дольше – это хорошо, но лечение мне не нравится.
– Мне тоже, – говорит Эрик. – Не хочу, чтобы перестраивали мой мозг. Это делают с преступниками, а я не преступник. Аутисты отличаются от других людей, однако они не плохие. Нет ничего плохого в том, чтобы отличаться. Иногда это трудно, но не плохо.
Я ничего не говорю. Не уверен, что именно хочу сказать. Все происходит слишком быстро. Как принять решение? Как решиться стать другим человеком, которого я не знаю и не могу предсказать его действия? Перемены происходят в любом случае, но, если я их не выбираю, они не моя вина.
– Я хочу «Целую жизнь», – говорит Бейли, глаза у него зажмурены, голос очень возбужденный. – В обмен на это все: угрозы мистера Крэншоу и риск, что ваше лечение не сработает и будет только хуже. Я считаю, так будет справедливо.
Я смотрю на доктора Хендрикс и доктора Рэнсома, те перешептываются, активно жестикулируя. Наверное, обсуждают, как будут взаимодействовать две процедуры.
– Это слишком опасно, – говорит доктор Рэнсом, подняв глаза. – Ни в коем случае нельзя делать их одновременно. – Он смотрит на меня. – Лу прав. Процедуру по увеличению продолжительности жизни можно сделать позже, но не в то же время.
Линда пожимает плечами и опускает глаза. У нее напряжены плечи, лежащие на коленях руки сжаты в кулаки. Она вряд ли согласится на лечение, если ей не пообещают продлить жизнь. Если я соглашусь, а она нет, мы, возможно, больше никогда не увидимся. Это странно – она работала в отделе еще до меня, я много лет видел ее каждый рабочий день.
– Я поговорю с исполнительным советом, – говорит мистер Аракин уже спокойней. – Нужны дополнительные юридические и медицинские консультации. Если я правильно понял, некоторые из вас требуют сделать процедуру продления жизни в скором будущем частью протокола, и это является условием участия, верно?
– Да, – говорит Бейли.
Линда кивает.
Мистер Аракин стоит перед нами, слегка покачиваясь, переваливаясь с ноги на ногу. Свет отражается от его бейджика, движется по мере его покачивания. Пуговица на пиджаке исчезает из поля зрения и вновь появляется, когда мистер Аракин раскачивается вперед-назад. Наконец он останавливается и коротко кивает:
– Хорошо. Спрошу исполнительный совет. Думаю, они скажут нет, но все же спрошу.
– Имейте в виду, – говорит мисс Крисли, – что эти сотрудники не дали согласия на лечение, лишь согласились подумать.
– Я не лгу, – говорит Дейл. – И вы мне не лгите.
Он поднимается, немного неуклюже вылезает из-за стола.
– Пойдемте, – говорит он нам. – Надо работать.
Никто из них не произносит ни слова: ни адвокаты, ни доктора, ни мистер Алдрин. Мы медленно встаем, я чувствую неуверенность, почти дрожь. Разве можно так просто уйти? Но когда я начинаю двигаться, идти, я чувствую себя лучше. Сильнее. Я напуган, но и счастлив тоже. Чувствую себя легче, будто сила притяжения уменьшилась.
В коридоре мы сворачиваем налево и идем к лифтам. В широком холле перед лифтами стоит мистер Крэншоу с картонной коробкой в руках. Коробка полная, я не вижу всего, что там лежит. На самом верху громоздятся кроссовки для бега – марка дорогая, я видел такие в спортивном каталоге. Интересно, как быстро бегает мистер Крэншоу. По обе стороны от него мужчины в голубых рубашках – служба охраны компании. Глаза у мистера Крэншоу расширяются при виде нас.
– Что вы тут делаете? – спрашивает он Дейла, который идет впереди.
Мистер Крэншоу оборачивается к Дейлу, делает шаг в его направлении, и тут же мужчины в форме кладут руки ему на плечи. Он останавливается.
– Вы должны быть в корпусе двадцать восемь – G до четырех часов, это другое здание!
Дейл не замедляет шага, проходит мимо, не говоря ни слова.
Мистер Крэншоу, будто робот, поворачивает голову вслед за Дейлом, затем обратно ко мне.
– Лу! Что тут происходит?
Я тоже хотел бы знать, что он делает тут с коробкой в руках в сопровождении охраны, но я слишком вежливый, чтобы спросить. Мистер Алдрин сказал, что мы можем больше не волноваться по поводу мистера Крэншоу, поэтому мне необязательно отвечать, когда он задает невежливые вопросы.
– У меня много работы, мистер Крэншоу, – говорю я.
Он дергается, будто хочет бросить коробку и схватить меня за руку, но не делает этого, я миную его вслед за Дейлом.
В нашем корпусе Дейл начинает бормотать:
– Да, да, да, да, да…
А потом громче:
– Да! Да! Да!
– Я не плохая, – говорит Линда. – Я не плохой человек!
– Ты не плохой человек, – подтверждаю я.
Глаза Линды наполняются слезами.
– Плохо быть аутистом. Плохо злиться на то, что ты аутист. Плохо хотеть перестать быть аутистом. Все плохо. Все неправильно.
– Это глупо, – говорит Чай. – Говорят, что мы должны стремиться быть нормальными, а потом говорят – любите себя такими, как есть. Если хочешь измениться, значит, тебе что-то не нравится. Невозможно любить себя как есть и при этом хотеть поменяться.
Дейл улыбается, широкой улыбкой, которой я не замечал у него раньше.
– Если нам предлагают сделать невозможное, значит, они сами ошибаются.
– Да, – подтверждаю я. – Это ошибка.
– Ошибка! – говорит Дейл.
Я напрягаюсь. Боюсь, что Дейл начнет говорить про религию.
– Если нормальные люди предлагают сделать невозможное, значит, не всему, что они говорят, нужно верить.
– Но они не всегда врут, – возражает Линда.
– Не всегда врут не значит всегда говорят правду, – говорит Дейл.
Это очевидно, но я не задумывался раньше, что это действительно невозможно – хотеть измениться и одновременно принимать себя таким, какой ты есть. Наверное, никто из нас об этом не задумывался, пока Чай и Дейл не сказали.
– Я задумался еще у тебя дома, – говорит Дейл. – Тогда не смог все рассказать. Но начал думать.
– Если что-то пойдет не так, – говорит Эрик, – им придется тратить еще больше. Если реабилитация растянется.
– Я не знаю, что сейчас с Кэмероном, – говорит Линда.
– Он хотел быть первым, – говорит Чай.
– Было бы лучше проходить лечение по очереди, чтобы можно было увидеть, как оно действует, – говорит Эрик.
– Скорость тьмы была бы меньше, – говорю я.
Они смотрят на меня. Я вспоминаю, что не рассказывал им про скорость тьмы и скорость света.
– Скорость света в вакууме сто восемьдесят семь тысяч миль в секунду, – продолжаю я.
– Я знаю, – говорит Дейл.
– Мне интересно, – говорит Линда, – если предметы падают быстрее по мере приближения к земле, увеличивается ли скорость света при приближении к черной дыре?
Я и не знал, что Линда интересуется скоростью света.
– Не знаю, – говорю я. – В книгах вообще не пишут про скорость тьмы. Мне недавно сказали, что у тьмы нет скорости, что тьма – это просто отсутствие света, но я думаю, тьма не просто есть на этом месте, она должна была туда добраться.