– Ты нас перебил, – говорит Люсия.
– Извиняюсь, – отвечает Дон, но не отходит, загораживая мне обзор.
– Ты влез в середину, – продолжает Люсия. – Отойди, пожалуйста, не мешай другим.
Она бросает взгляд на меня. Я все делаю правильно, иначе она сказала бы. Из всех нормальных людей, которых я знаю, Люсия лучше всех умеет четко сказать, чего хочет.
Дон оглядывается, фыркнув, отходит.
– Я не заметил Лу, – говорит он.
– Зря, – говорит Люсия и вновь обращается к Марджори: – Здесь мы останавливались в четвертую ночь. Я фотографировала из номера, как тебе вид?
– Чудесно!
Мне не видно фотографию, на которую смотрит Марджори, но видно ее счастливое лицо. Я смотрю на Марджори, не слушая, как Люсия рассказывает об остальных снимках. Дон время от времени вставляет комментарий. Они досматривают фотографии, Люсия убирает камеру в чехол и кладет под стул.
– Ну что, Дон, – говорит она, – посмотрим, как ты сразишься со мной!
Она вновь надевает перчатки и маску, берет шпагу. Дон, пожав плечами, следует за ней на свободное место.
– Садись! – говорит Марджори.
Я сажусь на стул, где только что сидела Люсия, он еще теплый.
– Как сегодня день прошел? – спрашивает Марджори.
– Я почти попал в аварию, – говорю я.
Она не задает вопросов, просто слушает. Мне неловко рассказывать подробности, теперь кажется, что все же нельзя было просто так уехать, но я боялся опоздать на работу и встречаться с полицейскими.
– Страшно, наверное! – говорит она.
Голос теплый, успокаивающий. Но не как у врачей – просто его приятно слышать.
Я хочу рассказать о мистере Крэншоу, но к нам подходит Том и спрашивает, не хочу ли я с ним пофехтовать. Я люблю фехтовать с Томом. Он почти моего роста и, хоть и старше меня, в очень хорошей форме. Он лучший из нас.
– Я видел твой поединок с Доном, – говорит Том. – Ты хорошо справляешься с его уловками. Но он не растет, считай, забросил тренировки, так что старайся драться с противниками посильней – со мной, Люсией, Синди или Максом. Хотя бы с двумя за вечер, ладно?
«Хотя бы» означает «не меньше чем с двумя».
– Хорошо, – говорю я.
У нас по два длинных клинка: шпага и рапира. Поначалу, когда я дрался с двумя клинками, они бились друг о друга. Потом я попытался держать их параллельно. Таким образом они не перекрещивались, но Том легко отводил их в сторону. Сейчас я научился держать клинки под разным углом и на разном уровне.
Мы кружим сначала в одном направлении, потом в другом. Я стараюсь помнить все, чему учил Том: как ставить ноги, как держать клинки, как отражать разные удары. Он делает выпад, я поднимаю оружие в левой руке, чтобы парировать удар, одновременно нападаю сам, Том защищается. Совсем как танец. Шаг-шаг-выпад-блок-шаг. Том говорит, что нужно менять тактику, быть непредсказуемым, но последний раз, когда я наблюдал за ним со стороны, я заметил, что перемены в его тактике тоже цикличны. Если продержусь достаточно долго, он вернется к началу.
Я вдруг слышу величественную музыку – танец из «Ромео и Джульетты» Прокофьева. Музыка звучит в голове, и я двигаюсь в ее ритме, замедляя движения. Том замедляется вслед за мной. Теперь мне ясна закономерность – последовательность длинная, но ходы Тома не спонтанны. Я иду по его цепочке под свою музыку, следую за ним, парирую удары, ищу слабые места в защите. В какой-то момент я знаю, что он будет делать дальше, моя рука сама собой замахивается, и я колю в голову сбоку. Касание отдается в кисти и руке.
– Попал! – говорит Том. Музыка прекращается. – Ничего себе! – восклицает Том, тряся головой.
– Я слишком сильно ударил, извини! – говорю я.
– Нет-нет, нормально. Хороший, чистый удар, ловко обошел защиту! Я даже близко не смог бы отразить твою атаку!
Том широко улыбается под маской.
– Я же говорил – ты растешь! Давай еще разок!
Я не хочу делать людям больно. Меня долго не могли заставить дотронуться до человека достаточно сильно, чтобы тот почувствовал. Мне до сих пор это не нравится. Не нравится разгадывать чужую схему и вносить изменения, становясь ее частью.
Том торжествующе поднимает оба клинка, они вспыхивают на солнце. Я ослеплен яркостью и скоростью света.
Отблеск гаснет. Какова все же скорость тьмы? Тень не быстрее предмета, который ее отбрасывает. Ведь так? На этот раз я не слышу музыки, я вижу повторяющийся узор света и тени – он движется, кружится, световые дуги и спирали на темном фоне.
Я танцую на кромке света и за его пределами и вдруг ощущаю давление и вибрацию в руке. Одновременно с этим чувствую сильный толчок в грудь – Том уколол меня острием.
– Туше! – говорю я тоже, и мы оба отступаем, признавая обоюдное поражение.
– Ай-ай-ай!
Отвожу взгляд от Тома и вижу, как Дон согнулся, схватившись за спину. Он ковыляет к стульям, однако Люсия, опередив его, вновь садится рядом с Марджори. Почему я все это замечаю? Почему мне важно? Дон останавливается, все еще согнувшись. Свободных стульев больше нет, потому что подошли другие фехтовальщики. Дон опускается на каменные плиты, кряхтя и постанывая.
– Надо завязывать! Я слишком стар, – говорит он.
– Ты не стар, – возражает Люсия, – ты просто лентяй.
Не понимаю, почему Люсия так неприветлива с Доном. Они ведь друзья; друзей нельзя обзывать, только если в шутку. Дон не любит разминаться и много жалуется, но ведь он все равно остается другом.
– Эй, Лу! – говорит Том. – Ты убил меня, потом мы убили друг друга, теперь я хочу отыграться!
Пусть слова и сердитые, но голос добрый, и Том улыбается. Я вновь вскидываю клинки.
На этот раз Том делает то, чего никогда не делал раньше, – резко атакует. Я не успеваю вспомнить, как он учил реагировать на резкие атаки, отступаю, и поворачиваюсь вокруг своей оси, отталкивая его клинок своим, и стараюсь уколоть его в голову рапирой. Однако он двигается слишком быстро, я промахиваюсь, он в свою очередь взмахивает рапирой над головой и бьет меня по макушке.
– Попался! – говорит он.
– Это ты как сделал? – спрашиваю я и быстро поправляю себя: – Как ты это сделал?
– Коронный прием для турниров! – отвечает Том, сдвигая на затылок маску. – Один противник проделал его со мной двенадцать лет назад, я пошел домой и тренировался, пока не освоил его на болванке… Вообще-то, он для соревнований, но ты вполне готов. Есть один секрет…
Том улыбается, по его лицу стекает пот.
– Эй! – кричит Дон с другого конца двора. – Я не рассмотрел! Повтори-ка!
– В чем секрет? – спрашиваю я.
– Ты должен сам понять. Можешь пользоваться моей болванкой, но я тебе больше ничего не покажу. Скажу лишь, что, если ошибешься, а противник не потеряет голову, ты труп! Ты видел, как легко отразить удар левого клинка!
– Том, ты мне этого не показывал – повтори! – настаивает Дон.
– Ты не готов, – отвечает Том. – Еще не заслужил.
Тон у него сердитый, совсем как у Люсии. Чем Дон их рассердил? Не размялся сегодня и быстро устает – разве это повод? Сейчас нельзя спрашивать, спрошу позже.
Снимаю маску и подхожу к Марджори, встаю рядом. Сверху видно, как блестят на солнце ее черные волосы. Если двигаться вперед-назад, свет пробегает по волосам туда-сюда, как по лезвию клинка Тома. Интересно, каковы на ощупь ее волосы.
– Садись на мое место! – говорит Люсия, поднимаясь. – Я еще пофехтую!
Я сажусь, всем телом ощущая, что Марджори сидит рядом.
– Будешь сегодня фехтовать? – спрашиваю я.
– Нет, мне нужно уйти пораньше. Прилетает моя подруга Карен, и я обещала встретить ее в аэропорту. Я заехала просто повидать… вас всех.
Я хочу сказать, что рад, что она заехала, но слова застревают во рту. Я чувствую себя неуклюжим.
– Откуда прилетает Карен? – наконец спрашиваю я.
– Из Чикаго. Она навещала родителей. – Марджори вытягивает ноги. – Она собиралась оставить машину в аэропорту, но проколола шину по дороге. Поэтому мне нужно ее встретить.
Она поворачивается ко мне, я смотрю на нее, и мне жарко от ее взгляда.
– А ты надолго сегодня?
– Не очень, – говорю я.
Если Марджори уезжает, а Дон остается, я поеду домой.
– Хочешь прокатиться со мной в аэропорт? Потом привезу тебя сюда – к твоей машине. Правда, ты вернешься позже, чем обычно: самолет приземлится не раньше десяти пятнадцати.
Прокатиться с Марджори? Я настолько удивлен и счастлив, что долго не могу пошевелиться.
– Да, – говорю я. – Да.
Лицо горит.
По пути в аэропорт смотрю в окно. Я легкий, кажется, вот-вот воспарю.
– От счастья становишься легче, – говорю я.
Ощущаю на себе взгляд Марджори.
– Легким, как перышко! – говорит она. – Верно?
– Пожалуй, не как перышко… Скорее как воздушный шар, – говорю я.
– Мне знакомо это чувство, – отвечает Марджори.
Она не говорит, что чувствует это сейчас. Я не знаю, что она чувствует. Нормальный человек догадался бы, но я не могу определить. Чем больше я ее узнаю, тем большего не понимаю. И также не понимаю, почему Том с Люсией неприветливы с Доном.
– Том с Люсией, кажется, сердятся на Дона, – говорю я.
Она бросает на меня косой взгляд. Наверное, я должен понять его значение, но я не понимаю. Хочется отвести глаза, внутри все сжимается.
– Дон иногда настоящий козел! – говорит она.
Дон не козел, он человек. Нормальные люди иногда меняют значения слов, не договариваясь предварительно, и понимают друг друга. Мне давно объяснили, что «козел» на жаргоне означает плохой человек. Но мне не объяснили почему, и мне до сих пор непонятно. Если кто-то плохой и ты хочешь сказать ему об этом, почему не сказать прямо? Зачем говорить «козел», «свинья» или что-то в этом роде? Хуже того – они добавляют «настоящий». Настоящий козел – это животное.
Хорошо бы объяснить Марджори, что неправильно так называть Дона, но мне больше хочется узнать, из-за чего Том с Люсией на него сердятся.
– Это потому, что он не разминается?