звала такую острую реакцию. Еще бы несколько квантов времени, Шульгин сверхчувственно смог бы определить тип готового выстрелить оружия, а то и внешность того, кто, затаив дыхание, выбирал последний миллиметр спуска. Только их у него не было. Пришлось просто упасть, разворачиваясь лицом в нужную сторону.
Нечто быстрое и убойное проныло в полуметре над лицом одновременно с очень громким, объемным грохотом. Выдернув из кармана «веблей», он одновременно успел увидеть вспышку, воспроизвел в уме траекторию и прямо в ее исходную точку вложил целых три тяжеленных пули.
Безусловно, попал. Не мог не попасть, потому что его выстрелы подчинялись законам дзен-буддизма. «Стрела и цель сами знают, где им должно встретиться».
Сначала он услышал вскрик, похоже, предсмертный. Уж такие мы умеем отличать от иных, когда пуля попадает в плечо или в ногу. Потом с той стороны снова ударил обрез, звук ни с чем не спутаешь, да и сноп пламени характерный. Стреляли теперь в направлении его дульных вспышек. И еще раз, и еще. Быстро научился мужик ворочать затвор.
Пули завывали так, что ясно было — подпиленные. Не иначе на медведя собирались. Мимо, разумеется, раз услышал. А сам снова попал, двумя следующими выстрелами. Это всегда чувствуешь.
Полежал немножко, медленно начал отползать до ближайшего укрытия, по-прежнему на спине, держа перед собой пистолет, в котором оставалось всего два патрона. Никто на той стороне не шевелился.
Значит, опять выскочил «из объятий смерти», как любили выражаться в XIX веке.
Возвращаться и смотреть, кто тут взялся роль Ли Харви Освальда[22] разыгрывать, он не стал. Смысла никакого, а нарваться можно. Вон, уже начали перекличку милицейские и дворничьи свистки. Еще раз попадаться в руки органов «по мокрому», как недавно в Кольчугине, ему совершенно не улыбалось. Многовато для номенклатурного товарища, тут и товарищ Сталин из себя выйдет. Не нарком, подумает, а прямо Зорро какой-то.
Одно непонятно. Если это по недосмотру не выведенные из предыдущей операции чекисты Ежова — так методика не та. Стрелять ночью на два десятка метров из обреза трехлинейки — более чем глупо. Так не делали не только специалисты, вообще никто, соображающий в огнестрельном деле чуть больше питекантропа. Разве что зверовидные «кулаки» с плакатов периода коллективизации, убивавшие сельских активистов непременно из обрезов. Нормальный убийца воспользовался бы пистолетом, исходя из места и времени — удобнее всего в упор. Или вон в той, маячащей впереди подворотне броситься с трех сторон, навалиться, ткнуть финкой под ребра. А тут какой-то Даллас для даунов!
Самое простое и при этом убедительное объяснение — засада была не на него. Кто, на самом деле, мог догадаться, что именно в это время нарком вздумает выйти от Буданцева, вспомнит об Овчарове и договорится о встрече, да еще и направится на рандеву непредсказуемым маршрутом?
О времени выхода мог кому-то сообщить сам сыщик по телефону, так логично было бы встретить и «завалить» Шестакова в том же дворе или поблизости. Стоп, это уже ближе. У ворот встретили, повели, в подходящем месте решили кончать. По-дилетантски, но с хорошими шансами на успех. Инструмент специально выбрали, к официальным инстанциям отношения не имеющий… Но все равно неудобный.
Лихарев бы так мог сработать, только как раз ему это сейчас совершенно невыгодно. Загадки, загадки, тайны мадридского двора.
«Мне кажется, что я магнит, и я притягиваю пули…» — писал один из поэтов фронтового поколения.
Увидел на углу очередной автомат и, повинуясь только что возникшей идее, позвонил Буданцеву. Коротко изложил суть происшедшего. Иван Афанасьевич только присвистнул, обошелся без никчемного: «А я что говорил?»
— Так вы б, может, вышли, так, прогуляться, мельком взглянуть, что и как? Вас, если что, постовые не задержат… — полувопросительно предложил Сашка.
Судя по тону, делать этого Буданцеву категорически не хотелось. Однако он ответил коротко:
— Сейчас выйду. Оно и вправду интересно. Потом перезвоните.
На Неглинной Шульгин остановил первое попавшееся такси, снова «ЗИС-101», тогда их в Москве было больше, чем вероятных пассажиров. Вот бы цирк получился, если бы опять за рулем сидел Слесарев. Но тот в ближайшее время на трассу не выйдет, его долго милиция с чекистами мурыжить будет. И поделом, нечего приличных людей сдавать.
Велел ехать на Кузнецкий. На удивленный взгляд водителя ответил, что это только начало и они еще покатаются по городу.
Как Сашка и ожидал, таксист, мужик постарше Слесарева, годам к пятидесяти, немедленно начал рассказывать о той самой истории. Случай и вправду неординарный. Солидный пассажир, выдававший себя за писателя, оказался крутым уркой, избил водителя, отнял все деньги, и казенные и свои, выбросил в глухом переулке, а машину угнал. Только утром нашли разбитую…
Хитер Серега! Сам, что ли, рожу себе раскровянил, для убедительности, а деньги зажал. И, похоже, на свободе, раз информация, довольно близкая к подлинной, по всем паркам разошлась.
— Да, бывает, совсем бандиты обнаглели, пора бы органам за них всерьез браться, а то уже и на улицу страшно выйти, — сочувственно сказал Шульгин. — Ну, я не писатель, меня можете не опасаться…
Таксист оценил шутку, подкрепленную дорогой папиросой пассажира.
— Вот здесь остановите, сейчас человека подберем и дальше поедем.
Тут и Овчаров появился, в прежнем своем пижонском пальто и в шляпе, невзирая на погоду. В руке портфель. «Тревожный чемоданчик», что ли, на случай ареста или внезапной командировки?
У Шестакова и самого был такой же: две смены теплого белья, несколько пар носков, мыло, полотенце и тому подобное, сухой паек на три дня, курева на неделю. Часто бывало, что поступала команда — через час вылетать самолетом в Норильск или Свердловск, срочно, сверхсрочно, домой забежать некогда. Ну и для тюрьмы тоже все предметы нужные, кроме бритвы, разрешенные. Коньяк тоже отберут, разумеется, и письменные принадлежности, а остальное — нет. Все же лучше себя будешь чувствовать в камере, чем те бедняги, которых брали на улице летом в тенниске и сандалетах, а потом на зимний этап в том же самом отправляли.
Да что опять в голову лезет всякая глупость? На самом деле все совсем хорошо, вырвались из тисков обстоятельств, сами можем свои судьбы решать. Про недавнее покушение он почти забыл. Мало ли в него стреляли? Нервничать — бессмысленно, размышлять по сути — не хватает данных.
Шульгин щелкнул дверцей. Вышел прямо в косой сугроб сухого жесткого снега у бордюра. Дворники сгрести не успели, а машин, чтобы колесами разнести, здесь столько не бывает.
И тут же вспомнилась картинка, когда по обеим сторонам Дзержинки и вниз по Кузнецкому автомобили стояли впритык, едва-едва троллейбусам проехать. Так это — в восемьдесят четвертом, не видел Сашка той же улицы двадцать лет спустя. По сравнению с Дюма изменения еще более разительные. Да, впрочем, видел, только не этот Сашка.
— Витя, ты не меня ждешь?
Пришлось сделать некоторое внутреннее усилие, чтобы идентифицировать свои мысли и ощущения с шестаковскими. Но — получилось. И не очень трудно. Сашка вообще считал, что для нормального матричного совмещения какие-то мозговые структуры должны совпадать изначально. Иначе ничего не выйдет. Как движок от «КамАЗа» не поставишь на «Волгу», а прицел от гаубицы «М-38» — на ручной пулемет.
Тогда, значит, и Андрюха Новиков вполне совместим со Сталиным? «А что, если да?», как говорят в Одессе. Чем плохо, в конце концов? Дело же не в структуре личности, а в том, как ты ее используешь.
Старый клоун в цирке на Цветном, с которым молодому Сашке приходилось (и нравилось) общаться по ночам после представлений, не раз твердил, допив свой обязательный граненый стакан: «Саша, мы с нашими способностями могли бы зарабатывать карманными кражами в сто раз больше, чем нам платят здесь. Но мы же этого не делаем?»
Шульгин соглашался, что именно так. Не добавляя, что в отличие от старика гораздо больше мог бы заработать и разбоем. Мгновенным и нераскрываемым.
— Жду! Ох, как я тебя жду! Морду прямо сейчас можно бить или подождем до более подходящего места?
— Если хочешь — давай прямо сейчас. Виноват. Однако садись в машину, там и разберемся…
Они сели на заднее сиденье, Шульгин велел таксисту поднять разделяющую салон и водительский отсек стеклянную перегородку из звуконепроницаемого стекла и ехать через центр, по Большой Ордынке до Добрынинской площади, а с нее — направо.
— Вот так, Витя, у меня получилось, — и рассказал ему практически все, от прощания на Павелецком до текущего момента. С точки зрения Шестакова — ничего не искажая. Про Лихарева, Заковского, самого Сталина.
— Не-ет, ну ты даешь, — протянул Овчаров, и Шульгин немедленно протянул ему стальную, обтянутую замшей фляжку коньяку. Нашел в буфете у Валентина и положил в карман на всякий случай.
— Что нам, Витя, делать? Так сложилось. Я честно собирался взять у себя в сейфе чековые книжки, завезти тебе. Поймали б меня ежовские соколы — тогда, конечно, все. Мне конец, и деньги б ушли неведомо куда. Не вышло у них. Теперь я, похоже, на коне. О тебе я думал, не сомневайся. Если по-прежнему на загранработу настроен — поезжай, конечно. Думаю, теперь нравы у нас значительно смягчатся, вашего брата опять зауважают, перестанут дергать… Вздумаешь дальше в серьезные игры поиграть, могу тебе предложить как минимум должность начальника управления по международным связям в моем наркомате. В Мадрид, в Париж, да и в другие интересные места будешь ездить невозбранно. Ну и нашивочек добавим, что там у вас следующее по тарифной сетке — посланник, что ли?
— Посланник, — машинально ответил Овчаров, — но это уж больно высоко, за пределами твоей компетенции. Считай, не меньше чем комкор в армии. Да чего ты мне всякой ерундой голову забиваешь? Я еще от прежнего в себя не пришел. Только вообрази, что я за это время передумал, от каждого скрипа половицы вздрагивал…