Сашке это было совершенно безразлично. Как Воланду московские дела.
— Сами решайте. Только как он тридцать километров пешком пройдет в шинелишке своей? Замерзнет, а мы отвечай?
— Да дойду я, дойду. Тут всего ничего до ближней деревни, а там мужички довезут, свободно.
— Тогда иди. Верните ему «наган», все же казенное имущество. Хотите, даже с патронами. Дурака валять не будешь, Яков Максимович?
От надежды на скорую свободу милиционер даже перекрестился, забыв о партийности.
— Да разве я… Да ни в жисть… — Нормальный тверской крестьянин, случайно властью облеченный.
— Хватит, надоел, — махнул рукой Шульгин, — а домой доберешься — сиди тихо. Ничего не видел, ничего не знаешь, а если случаем из Москвы настойчиво спросят, ответишь, что комиссар госбезопасности под подписку молчать велел. Вплоть до высшей меры — к нему и обращайтесь.
Милиционер так стремился поскорее исчезнуть, что даже не попытался выяснить, какой именно комиссар, какая у него фамилия и должность. Не задумался, кто еще из Москвы может спросить, если Москва, считай, вот она — в лице без раздумья стреляющего «комиссара». Да ну их! Хорошо бы еще по дороге телефонный провод оборвать, чтоб не надоедали больше…
Закончили неотложные дела. Власьев запер девятерых уцелевших чекистов в том же сарае, где под кучей сена была спрятана слядневская «эмка», вернулся в комнату.
Зоя торопливо заканчивала сборы.
— А теперь куда, Гриша? Ты, смотрю, всерьез развоевался. Не тебя теперь ловят, ты ловишь? И броневик где-то нашел. Из самой Москвы за нами приехал, или?..
— Или, Зоя, или… Сейчас доберемся до места, там и поговорим. Разговор долгий будет. Парни-то как, не скучали?
— Нет, все хорошо. Первые дни мы все волновались, конечно, а когда Николай Александрович вернулся, сказал, что твои дела нормально решились и скоро ты за нами приедешь, обрадовались, успокоились. И вдруг снова… Я думала, теперь окончательно конец, и тебе, и нам. Особенно когда этот… меня поволок и пистолет к голове приставил. А ты его так…
— Не умеешь — не берись, есть такая поговорка. Ну ладно, ладно, все, — торопливо сказал он, увидев, что глаза женщины наполнились слезами, и руки дрожат, и губы прыгают.
Власьев, понимая ее состояние, но так пока и не сориентировавшись в обстановке, сделал единственно бесспорное в его положении — разлил по стаканам свой первач.
— За нас, за всех. Еще раз вывернулись, спасибо Григорию Петровичу. Какой-то он удивительный ангел-хранитель. Я первый раз так подумал, когда он меня из тюремной камеры вывел, а потом на «Кобчике» до Питера довез. Ну, чтоб не последнюю.
Шульгин отпил едва треть.
— Не последнюю. Еще полчаса, и будем по-настоящему отдыхать…
Смысла его слов Зоя не поняла, но, ощутив ударивший в голову крепкий хмель, неожиданно для самой себя успокоилась.
— А вы, ребятки, пойдите на улицу, броневик посмотрите, пока мы будем собираться. Только чтоб к оружию — ни-ни… — сказал он «сыновьям».
— Николай Александрович, — обратился он к Власьеву. — В ближайший год вам сюда точно не вернуться. Потому соберите все, что вам нужно и дорого, и несите в транспортер. Оружие не берите. Я вам такое представлю, что вы зайдетесь радостным смехом. Одежду — тоже. Исключительно лично ценные и памятные предметы… А также то, что может вызвать у посторонних ненужные вопросы.
Больше он ничего не стал пояснять. Боялся запутаться в своих и шестаковских манерах и привычках.
Глава тринадцатая
Перенос на Валгаллу четырех человек, не имевших ранее никакого отношения к Сети и ее хитростям, потребовал от Шульгина гораздо большего физического и нервного напряжения, чем для неодушевленного железа. Но все равно получилось, хотя, вылезая из транспортера, он чувствовал себя, как в студенческие годы, закончив разгрузку вчетвером шестидесятитонного вагона. Ломило спину, ноги подгибались, а в голове бессмысленно крутилась одна и та же застрявшая в момент перехода фраза.
Однако «посадил» он БРДМ нормально, внутри ограды, неожиданно удивился, словно впервые увидел, насколько это место похоже на то, откуда только что выскочили. Масштабы другие, это точно, а по замыслу — одно и то же.
Помог выбраться через верхние люки Зое и детям, Власьев выбрался сам.
— Ну и где же мы теперь? — осведомился егерь, озирая терем и окрестности. Перелет через полсотни парсек он перенес спокойно, как и семейство. Для них все это было мигом — расселись по жестким сиденьям, услышали лязг закрывающихся броневых заслонок, короткое головокружение, даже без тошноты, и все. Пожалте на выход. Что всех поразило, кроме младшего Генки, — Шестаков даже мотор не заводил.
— На моей личной даче. Здесь нас точно никто не достанет. А все сомнения и удивления я разъясню за дружеским столом. Пойдемте.
Ребята мгновенно заинтересовались собаками, проявившими, несмотря на гигантские размеры и угрожающий вид, чрезвычайное дружелюбие и неприкрытую радость. Сообразили, что теперь им будет с кем играть.
Власьев покосился на свору с опасливым уважением. При его жизни такой породы еще не существовало.
Зоя, пребывая в легком подпитии да вдобавок поняв, что все опасности действительно позади, испытывала настоящую эйфорию.
Шульгин повел их в дом.
— Вот, Николай Александрович, наша гостиная. Вот коллекция оружия, камин, бар, а здесь будет ваша комната. Гальюн, умывальник, душевая — вон они. Приводите себя в порядок, ужинать будем через час. Я сейчас быстренько от доспехов избавлюсь да остальной народ размещу…
В мастерской, примыкавшей к холлу, сбросил пропахший бензином и пороховой копотью комбинезон, вновь натянул наркомовские галифе, ноги сунул в войлочные шлепанцы. Ничего, сойдет, хоть и стал он похож на отставника-дачника в исполнении Папанова. Сокол-Кружкин фамилия по фильму, кажется.
Повел Зою с детьми на второй этаж, показал ребятам их комнаты, велел переодеться и умыться, после чего спускаться вниз. Потянул «жену» за руку дальше, вверх по узкой лестнице.
Там был его личный жилой блок и две гостевые комнаты, полностью оборудованные, но в которых никто ни разу не останавливался. Обстановка в том далеком августе слишком резко поменялась.
— Тебе здесь будет удобно…
Хорошо смазанный замок щелкнул за спиной почти бесшумно.
Зоя пребывала в ошарашенном состоянии. Примерно как человек, за какую-то минуту перенесенный из прифронтовой деревни в отель на набережной Ниццы.
Но она все равно была поразительно красива. Не только для Шульгина, давно не прикасавшегося к женщине (ночь на кордоне не в счет, тогда она показалась полусном-полубредом, да и была две с лишним недели назад), а вообще. Не зря же открытки с ее изображением продавались во всех газетных киосках не только Москвы, но и СССР. Зоя Пашкова, прима Театра имени Вахтангова!
Пусть сейчас и не в бальном платье, без макияжа (или как это называлось в те годы), простоволосая. Так даже интереснее.
Он резко развернул ее к себе, сдвинул с плеч и бросил на пол беличью шубку. Начал целовать, скользя по телу руками, сверху вниз и обратно.
— Да что ты, подожди, так сразу… — шептала она как бы для порядка, но послушно пятилась, переступала ногами, будто в страстном танго, пока не наткнулась на край кровати и опрокинулась на нее. Зоя, соскучившаяся даже больше его, деревенское сидение беднее впечатлениями, чем фронтовая жизнь, не возражала, напротив, стала торопливо помогать. Шестаков давно, Шульгин по единственному случаю знали, насколько она умеет распаляться. Сразу.
Так и вышло. Она, прерывисто дыша, вытянулась поверх покрывала. При свете угасающего дня, пробивающегося через полузадернутые шторы, Зоя выглядела невероятно привлекательно. Особенно для Сашки, который прекрасно помнил, что это — чужая женщина. И, значит, вдвойне желанная. И хоть было ему сейчас не двадцать два, а почти тридцать восемь (или — тридцать пять) — все равно.
Артистки школы Вахтангова — Мейерхольда славились пресловутой «биомеханикой», которой посвящали по несколько часов в день. Отчего спектакли театра на Арбате привлекали зрителей не только психологическими изысками, но и возможностью полюбоваться пластикой женских тел в те времена, когда и в Америке еще не было стриптиза.
Сейчас Зоя использовала свои способности в полной мере. А в прежней жизни, мелькнула мысль, она ничего такого себе не позволяла.
Шульгин (то есть Шестаков) грешным делом опасался, не станет ли его супруга от зимней тоски и одиночества любовницей Власьева, который, с его старорежимными ухватками, вполне мог вскружить голову неудовлетворенной дамочке.
Но нет! Судя по ее активности, она давно не имела никакого партнера.
Сашка никак не мог избавиться от давней привычки (или свойства) даже в самые волнующие моменты каким-то краем мозга думать автономно. Как сейчас.
А Зоя была чудо как хороша. Во всем. Фигурой походила на Софи Лорен. Изощренностью — на леди Спенсер. И тем, что не банально обнаженной была, а этакой, полурастерзанной… Еще добавить — ей было почти сорок лет, а этот Сашка, исключая одну ночь с Сильвией, никогда не имел дела с женщинами старше тридцати. Думал, хороши они своим нежным и изящным телом, а тут оказалось — совсем другой разбор.
Она его порядочно измучила. Думал, что это он ее приведет в изнеможение, а вышло наоборот. Так ведь и она думала, что ласкается с родным мужем, который вновь стал сильным мужчиной, а оказалось…
В итоге получилось для всех интересно.
Зоя отодвинулась к стенке, махнула рукой, отвернись, мол. Он отвернулся, встал, отошел к окну, закурил, по привычке открыв форточку.
Здорово получилось. Когда он сам еще работал в театре, одна актриса, настолько немолодая, что молодых парней уже не стеснялась (та, которая учила игре в преферанс не для удовольствия, а для заработка), ему говорила, что без секса за час до выхода она играть не может. Хоть с кем, хоть с рабочим сцены, если ничего лучшего не подвернется. Надо при случае спросить Зою, как с этим делом обстоит у «современных» артисток.