Герцог Юга вздрогнул, ощущая воодушевление, однако лишь один взгляд на крест и бьющегося там Финнелона сбил его настрой.
«Даже если он предатель… — взвились мысли ближайшего советника императора. — Стоило ли выставлять всё так открыто? И с такой жестокостью?»
Сандакай был одним из немногих, кому Дэсарандес поведал истинную подоплёку событий. Герцог знал про то, что Финнелон задумал и к чему шёл. Знал про Ольтею и людей второго принца, которые раскачивали лодку Империи Пяти Солнц, из-за чего, в конечном итоге, император был вынужден повернуть назад.
Но почему-то всё равно сомневался. Перед ним возник вопрос веры: кому отдать предпочтение? Кто достоин? Отец или сын? Каждый просил верить именно ему!
— И почему же я — мы все! — оказались вынуждены повернуть⁈ — разорялся Дарственный Отец. — Кто виновник этого⁈ Я скажу вам!
«Если император прав, то Финнелон был дураком, считая, что сможет долго обманывать его», — подумал Сандакай.
И это было так. Долгие раздумья Дэсарандеса, которые он проводил в свободное время пути, натолкнули его на определённого рода мысли. А потом серия коротких проверок, несколько допросов, замаскированных под беседу — и принц оказался схвачен.
Сейчас, выступая перед высшим офицерским составом, император, не скрываясь, поведал правду о предательстве, поразившем его собственную семью. Его слова, как гром, поразили собравшихся. Направили весь их гнев, всю злобу, всё разочарование — на одного человека.
— Как же это… очевидно, — пробормотал стоящий рядом с Сандакаем гвардеец, высший сион. Он даже не смотрел по сторонам, поглощённый речью своего повелителя. — Беды нашей армии… Предательство… Хорес, каким же дураком я был!
Сандакай осознал, что точно такие же мысли сейчас обхватили всех.
«Вот зачем он это сделал! — понял герцог. — Открытость суда и жестокость наказания!»
Возможно, не будь в этом нужды, то Дэсарандес мог бы даже простить своего сына, либо лишить власти, отправив наместником в дальние регионы. Но… ему был необходим козёл отпущения.
«Он правда не знал? — задумался Сандакай. — Может император лишь сказал, что не догадывался и понял всё в последние дни? Может он… изображает? Даже сейчас. Даже перед… передо мной».
Последнее искренне напугало герцога. Потому что он ЗНАЛ: это возможно.
«Что если Дэсарандес решил пожертвовать своим сыном, повесив на него все грехи, понимая: никто не поверит, что он мог бы сделать так нарочно, без убедительных доказательств. Все будут считать, что ТАКАЯ жестокая и демонстративная казнь могла быть дарована лишь по настоящему виновному человеку».
Сандакай покачнулся и вынужден был схватиться за борт корабля, чтобы устоять на палубе. Его ноги едва не подкосились.
— Сейчас всё иначе! — прогремел голос Господина Вечности и собравшиеся согласно взревели, топающими ногами и воздетыми кулаками выказывая охватившее их воинственное неистовство. — Мы наведём порядок на родине, покончим с кашмирской заразой, а потом вернёмся туда, где уже были. Вернёмся сильнее и мудрее. Опытнее! Раздавим Нанв и всю восточную часть континента! Всё! Будет! Нашим!
Герцог ощущал себя будто бы во сне. Всё казалось ему нереальным, выдуманным, полным какой-то странной тяжести.
«Что если… это правда? Что если всё, что я нафантазировал, истина? Мог ли Дэсарандес найти жертву, которую героически победил, на потеху всем остальным? Обвинил во всех грехах, а потом сжёг, словно прóклятое знамя?»
Хуже всего — Сандакай знал ответ.
— Да, братья мои, мы — оплот. Я стою перед вами, как некогда стоял перед всей армией. Перед всеми сотнями тысяч душ. Непреклонных, несломленных, гордых и могучих. Я смотрю на вас, мои благородные приверженцы, люди, ожесточившиеся от убийств, опалённые порохом и кровью, смотрю, как взирал всегда на своих самых могучих и неистовых воинов. — Его голос резонировал, цеплял, заставлял себя слушать. Казалось, он оседал где-то в глубине мыслей.
Ораторские способности Дэсарандеса были невообразимы. Отточены сотнями лет беспрерывной практики.
— И я говорю вам… — точно рассчитанная пауза. — Мы преуспеем там, где дрогнули наши оставленные товарищи! Мы вернёмся и разрушим стены Фирнадана! Низвергнем вольные города! Сотрём в порошок бастионы! Проломим твердыни и цитадели! И грянем на Нанв во всей своей праведной яростью! Ибо! С нами! Бог!
Люди, совсем недавно выглядевшие обеспокоенными и поникшими, вдруг взревели, словно бы превратившись в острые мечи, выкованные из гнева и ненависти, глаза их вспыхнули, как сияющие клинки.
— А сейчас мы пройдёмся калёным железом по земле, которая зовётся нашим домом! Очистим это место от предателей и поднявших голову еретиков! Мы, закалённые войной, истинные герои, величайшие люди, которые ходили по этой земле за последнюю тысячу лет! Мы схватим врага за глотку и сбросим его труп в самую преисподнюю!
Люди шатались, кричали и жестикулировали. Взгляд герцога метнулся в сторону приближающейся суши — они почти добрались до Малой Гаодии — а потом на скованного Финнелона, раскачивающегося на кресте. Толстые гвозди пробили его запястья и лодыжки. Принц висел на них, словно флаг. Флаг ненависти.
— Помоги нам Хорес, — прошептал Сандакай и осветил себя святым знаком.
Остров Фусанг (Малая Гаодия), место высадки, взгляд со стороны
Два дня ушло на высадку, но они знали, что время у них ещё есть. Император контролировал обстановку посредством почтовых шкатулок. Учитывая творимый вокруг хаос, он был уверен, что ни один шпион ещё не успел доложить о внезапном прибытии его войск. В море трудно отслеживать передвижение, а шпионов в армии попросту не осталось — Дэсарандес был свято в этом уверен.
Крест с Финнелоном оставили на корабле, под приглядом нескольких человек, выбранных лично императором. Крест продолжал возвышаться над всей армией, являясь напоминанием и знаком.
Сейчас, в наскоро разбитом лагере, Господин Вечности стоял перед самыми верными своими людьми. Он стоял недвижимо, не столько купаясь в фанатичном преклонении, сколько промеряя его и, ни единым знаком того не выказав, неким образом побуждал приближённых с головой отдаваться веселью — ведь настали последние мирные дни перед новой военной компанией.
Стоя перед войском, Дэсарандес просто ждал, и в какой-то момент хор начал затихать, переходя в бессвязное бормотание, пока, в конце концов, этот участок лагеря не погрузился в безмолвие.
— Вы… — молвил он голосом, казавшимся одновременно и таинственным и обыденным. — Всё дело в вас.
Дарственный Отец свёл руки перед собой в странном подкупающем жесте.
— Прошлой ночью я прогулялся по нашему лагерю. Многие солдаты и офицеры приветствовали меня и приглашали разделить уют своих обиталищ… ну — таков, какой он есть…
Среди приближённых императора послышался раскатистый смех.
«Вот так он выдрессировал нас», — со скупой усмешкой подумал Сандакай.
— Но я не искал лишь общества знати или верховного командования. Я также посещал палатки обычных солдат — могучих своею волей, пусть и не благородных кровью. Я встретил юношу из Ипсена по имени Далий, — он повернулся к графу Бауму, — возможно одному из твоих подчинённых, Линос.
— Моих? Это зависит от того, что он вам сказал! — выкрикнул в ответ ветеран.
Ещё один взрыв утробного смеха.
Дарственный Отец погрозил ему пальцем и улыбнулся.
— Он рассказал мне историю про своего родственника по имени Гартос, — взгляд Дэсарандеса гулял от одного приближённого к другому. — Видишь ли, Далий искренне разделял мои цели, желая прославить Империю, отомстить нашим врагам и позволить всему миру ощутить поступь наших легионов. В то время как его родич, Гартос, вступил в армию лишь чтобы уберечь самого Далия… — Император сделал паузу, казалось, заставившую каждого находившегося поблизости затаить дыхание. — И по мере сил Гартос выполнял эту задачу, сражаясь рядом с Далием в каждой битве, вновь и вновь рискуя своей жизнью, чтобы спасти горячо любимого, но менее умелого в ратном деле родича от гибели или ран. А Далий мог только дивиться его свирепости, считая именно себя исполненным праведности и благочестия, как это присуще всем душам, верящим, что они бьются во имя веры, сражаются ради меня…
Ещё одна небольшая пауза, наполненная ожиданием развязки.
— И всё же Гартос сражался яростнее, нежели он сам, и при этом… ради него — ради Далия…
Дэсарандес позволил услышанному проникнуть в души и затвердеть в сердцах внимавших ему людей.
— Я спросил его: почему, как ему кажется, так вышло? — грустная усмешка появилась на губах императора. — Воистину, нечасто видишь имперца, не знающего, что сказать в ответ…
Очередные раскаты смеха.
— Но, в конце концов, как поведал мне Далий, его родич Гартос пал в одном из штурмов Фирнадана, ещё до момента нашего отступления. Эта утрата, сказал Далий, разорвала ему сердце и указала на то, что всё это время он тоже бился ради Гартоса, а не ради меня или желания сделать Империю великой.
Господин Вечности повернулся, словно бы вообразив себе юного Далия, стоящего рядом с ним.
— Храбрец, — молвил император, лучась восхищением. — То, как он стоял передо мной. То, как смотрел! Он дерзнул — да! Дерзнул бросить мне вызов, ожидая, что я отвергну его…
Тревожная пауза, умело выдержанная так, чтобы сотни сердец могли ощутить, как они на мгновение замерли.
— Но я не сделал этого, — признался Дэсарандес. — Я не смог. Ибо в действительности он произнёс самые искренние и верные слова из всех, что мне довелось услышать минувшей ночью.
Император опустил лицо, взглянув на свои ладони, вспышка костра осветило тонкое плетение его бороды. Сандакай готов был поклясться, что биение сердец собравшихся постепенно замедлилось.
— Самые верные слова из всех, что мне довелось услышать за долгое время.
Собравшиеся вокруг, самые знатные и высокопоставленные из выжившего войска, согласно загудели, вспоминая и своих павших родичей.