— Джорис Орозон… выдающийся человек. Пережил плен. Уничтожил крепости гисов. Лично поразил Лэйлусура. Человек-легенда. Я знаю, что как минимум два бога предлагали ему принять свой титул, когда умирали, но он отказался. Хотел бы я знать…
Гранн не успел договорить, ведь Лайтикиль вытащил артефактный кинжал из голенища своего сапога и всадил прямо в спину воина.
Мускулистый мужчина содрогнулся и заревел…
…а легионы Солнца разом развернулись на Буревестников и бросились со всех сторон, завершая последнюю бойню дня.
Многочисленные артефакты, заключённые контракты, защитные руны — ничего не помогло против специально созданного кинжала, чья цель была ОБХОДИТЬ любые ограничения.
Изабилигас рухнул на мёртвые тела паукообразных тварей гисов, а потом, не удержавшись, покатился по трупной горе вниз, добавляя своей крови в общее месиво. Атерний неспешно направился следом.
Настигнув ещё живого союзника-соперника, Лайтикиль присел рядом на корточки.
— Так бывает даже у братьев, увы, — пробормотал он. — Править должен один. Не двое. Как ни велик этот мир, Изабилигас Гранн, раньше или позже началась бы война между мной и тобой. Теперь только один будет управлять миром. Только один вернётся обратно, объятый славой победителя гисов. Только легион Солнца. Я оставлю в Азур-Сабба верных людей, которые будут поддерживать на этих прóклятых землях порядок, а сам вернусь на Гаодию, где объединённые страны склонятся предо мной.
Какой-то время Атерний смотрел в застывшее в предсмертной агонии глаза Изабилигаса.
— Один народ. Один правитель. А потому герои войны тоже найдут свою смерть. Не сразу, но найдут. У меня не так много времени, чтобы вкушать плоды объединения человечества, но Стиракс… Мой сын унаследует всё. Весь мир.
Он встал, слушая крики последних воинов Буревестника с равнины.
— Старые боги изранены и зализывают раны. Новые совсем юны и только-только взошли. Героями я займусь позже. Гранна и его легион я прикончил собственноручно. Кто ещё сможет противостоять мне?
Напротив него, далеко на уступе высокого холма, Джорис Орозон наблюдал за финалом разворачивающейся картины. Предательство и смерть. Он понимал причину и даже в каком-то смысле поддерживал Лайтикиля Атерния, которому присягнул на верность. Однако мужчина знал, что полководец не проживёт долго. Слишком большую угрозу он создавал для самого Джориза. Один из сильнейших сионов этой войны уже знал, что убьёт своего повелителя, отдав власть куда менее способному и слабому Стираксу Атернию, с кем они и вернутся на Гаодию, а потом и остров Солнца, откуда все родом.
— И не будет ни единого человечества, ни императорской власти над миром. Во всяком случае сейчас. Мы не готовы к этому. Нас слишком мало. Мир не переживёт повторной войны сразу после первой, — тихо сказал Орозон.
Наблюдая за смертями внизу, он не повёл и бровью. Люди режут людей. Привычное дело, ведь если не сделать это сейчас, пожертвовав ма́лым, то в будущем придётся столкнуться с куда бóльшими потерями и смертями.
Но через миг мужчина ощутил, что кто-то стоит прямо за его спиной. Кто-то… могущественный. И не враждебный. Кто? Один из его товарищей, кто как и он оказался не в силах окунуться в ещё одну кровавую бойню? А может кто-то из могущественных магов, которые раскрыли весь свой потенциал, даже несмотря на юный возраст?
Джорис уступил любопытству и обернулся к новоприбывшему.
Маахес. Бог войны. Самолично спустившийся на землю. Он был широк и коренаст, загорелая кожа бледнела на многочисленных шрамах его мускулистого тела. Жёсткие чёрные волосы свободно свисали на исполосованную спину. Янтарные глаза горели от испепеляющей ненависти.
Взгляду Орозона также предстала уродливая рана, представляющая собой вырванный кусок плоти из левого бока Маахеса. Божественная кровь медленно стекала вниз, по ноге, а потом впитывалась в землю.
— Ты тоже решил передать своё бремя кому-то ещё, бог войны? — Джориз приподнял бровь. — В таком случае не трать на меня время. Мне подобное не интересно.
— Человеку, убившему тысячи, не интересна война? Не смеши меня, Джориз Орозон! — проскрежетал бог. — Я умираю. Мне осталось всего ничего.
— Не нужно было подставляться под Амманиэль, твердолобый ты идиот, — не сдерживал будущий император свой темперамент. — А раз уж подставился, то пожинай плоды.
Челюсть Маахеса жёстко сжалась, но через миг он ухмыльнулся.
— Смелость. Отличное качество для будущего бога войны…
— Весь свой страх я оставил в темницах гисилентилов. Ты знал, что туда не может смотреть даже бог? Они позаботились об этом, создали особый материал. Поэтому если бы не Хорес…
— То мы бы проиграли. Так и есть, смертный. И кому, как не тебе, отдать мне всю свою силу? Прими моё имя, стань новым Маахесом, новым богом войны!
— Нет, — коротко, но властно и жёстко возразил Джориз. — У меня другие планы. Боги имеют слишком много ограничений. А если тебе хочется передать свои силы, — он пожал плечами, — обрати внимание на Мэйлиса Изгнанника. Более достойного человека не встречалось мне на своём пути.
Маахес перевёл взгляд на поле боя, где остатки легиона Буревестника пали под натиском более многочисленных союзников, внезапно ставших врагами.
— Твой вождь, Лайтикиль Атерний, он что, думает, будто гисилентилы являлись единственным врагом во всём мире?
— Вероятно, — Орозон развёл руками.
Маахес помолчал какое-то время, потом сказал со вздохом:
— Прошу тебя, Джориз, помоги нам. Из старших богов осталась лишь Троица, закостенелая в своих убеждениях. Они не принимали гисов за достойных врагов до последнего, да и сейчас не особо стремились сражаться. Гордецы, не желающие марать руки. И они воспользуются этим. Пока юная Оксинта и только взошедший Энтесу будут набираться сил, мир окажется у их ног. Но если ты…
— У меня с Хоресом есть план, — улыбнулся Орозон. — И для этого мне пока что лучше находиться на земле.
— Пока что? — прищурился Маахес.
— Пока что. Но у тебя нет столько времени, так что приглядись к Мэйлису. Уверен, он не будет против стать новым богом войны и принять твоё имя.
— Быть посему, Джориз Орозон. Я надеюсь, что ты знаешь, что делать, потому что когда гисы вновь покажутся на воле, единство должно быть и среди богов, и среди людей. В ином случае, даже чудо не поможет нам.
— Поверь, Маахес, я сделаю всё, чтобы этого избежать.
Малая Гаодия, взгляд со стороны
Дэсарандес и Сандакай стояли возле бухты и смотрели на корабль. Флагман, который доставил на своём борту почти две тысячи человек. Остальные восемь тысяч были раскиданы по другим кораблям. Но не на величественный крен судна был устремлён их взгляд — на человека, висящего на кресте.
На какой-то миг герцогу Юга показалось, что он снова молод, что бесконечно восхищается своим божественным императором и снова стоит с ним рядом. Непосредственный, юный… И мужчина вдруг понял, что ему более не нужна храбрость, чтобы говорить с ним.
— Принц Финнелон так и не признался. За всё время, покуда проходила… «подготовка», а потом и помещение на крест, вколачивание гвоздей в запястья и голени, он лишь молил одуматься. Молил прекратить безумствовать. Вновь использовать разум.
Осиянное ореолом далёких костров лицо кивнуло:
— Ты считаешь, что я использовал его, как разменную монету. Что войску нужен был козёл отпущения, который мог бы принять на себя весь гнев, всю злобу, всё поражение. Я же использовал на эту роль своего родного сына, дабы продемонстрировать солдатам, что предатель самый настоящий. Ведь не мог же отец использовать своего ребёнка в качестве ложной цели.
Сандакай нервно дёрнул плечами.
— Подобное кажется безрассудным только на первый взгляд. Но ведь ты и правда говорил, что не желаешь больше детей, что у тебя и без того безмерно раздутое потомство. Внуки, правнуки, многочисленные более дальние родственники, несущие твою кровь. Даже я, герцог, происхожу из твоих потомков.
— А что насчёт тебя самого, старый друг? Ведь будучи долгое время моей правой рукой, политиком и чиновником высшего ранга, управляющего жизнями миллионов людей, как на Малой Гаодии, так и в колониях, тебе доводилось видеть в людях орудия, инструменты достижения целей. Сколько невинных душ ты бросил на чашу весов супротив вот этого самого места?
Сандакай сглотнул ставшую вязкой слюну.
— Никого из тех, кого я любил, — ответил он.
На лице Дэсарандеса возникла утомлённая и грустная улыбка.
— Скажи мне, Кай… Что делали люди в бедняцких кварталах, когда им в руки попадали представители власти? Имевшие по-настоящему высокое положение, но всё потерявшие в результате интриг или неудачных политических решений?
— Что ты имеешь в виду? — напрягся Сандакай.
Теперь настала очередь императора пожимать плечами.
— Если бы бедняки, проживающие возле Канала Крыс или Розового Переулка узнали, что рядом с ними, в самой обычной маленькой комнате, проживала семья не каких-то там разорившихся купцов, не дальних родичей сельского барона, а твоего племянника, Джисфрида Айцшильда, который умудрился прогневать тебя, занимаясь контрабандой и ростовщичеством, что бы они сделали с его семьёй? И его внучкой Миленой, ныне ставшей твоей императрицей?
Сандакай изо всех сил постарался изгнать обиду из своего взора. Это именно то, что всегда делал Дэсарандес, — осознала какая-то часть его души — всякий раз разрывал неглубокие могилы, всякий раз ниспровергал любую добродетель, которую кто-либо пытался обратить против него.
— Я-я пр-присматривал з-за ними! — запинаясь, ответил советник. — Прикрывал от других, запретил хоть кому-то сообщать истинное положение дел! Милена ничего не знала. До сих пор ничего не знает.
Дэсарандес Мирадель, нет, Господин Вечности развернулся к нему лицом, встав прямо пред герцогом истинным воплощением бури, засухи и чумы.
— Я тиран, Кай. Самая кошмарная из душ этого мира и последних эпох. Я истреблял целые народы лишь для того, чтобы внушить ужас их соседям. Я принёс смерть тысячам тысяч, лишь бы достичь цели укрепления барьера, сковывающего нашего истинного врага. Всё — чтобы достичь цели. Никогда ещё не было на свете человека, столь устрашающего, столь ненавидимого и настолько обожаемого, как я… Даже другие боги прóкляли меня, объявив Империи войну.