Слежка за «забытым», решила Ольтея, станет её любимым занятием, отвлекающим общее внимание, пока она будет планировать убийство Сарга Кюннета.
Уже первый час неподвижного лежачего наблюдения убедил её в том, что с этим человеком что-то неладно, даже если забыть о его внешнем виде, несоответствующему культу убийц. Ко второму дню игра превратилась в состязание, в стремление доказать, что она способна поравняться со сверхъестественной неподвижностью этого человека.
После третьего дня даже речи о том, чтобы не шпионить, уже не было.
Между тем взаимоотношения с новым исполняющим обязанности высшего жреца превратились в открытую рану. Если Сарг Кюннет расскажет всё императрице, тогда…
Ни сама Ольтея, ни голос, живущий внутри неё, не могли вынести мысль о том, что может тогда случиться!
Сарг Кюннет представлял собой угрозу, которую Ольтея просто не могла игнорировать. «Забытый», с другой стороны, был не кем иным, как её спасителем, человеком, избавившим её от Киана Силакви. И тем не менее, день за днём женщина обнаруживала, что всякий раз, когда возникала возможность, она бродила по секретным проходам, по полым костям Ороз-Хора, разыскивая убийцу, сплетая этому всё новые и новые разумные объяснения.
Сарг ещё не сумел в должной мере осознать подлинную глубину её интеллекта. Новоявленный жрец и не подозревал о грозящей ему опасности. И пока положение дел не менялось, у него не было никаких оснований выполнять свою подлую угрозу разоблачения Ольтеи. Подобно всем кретинам, он слишком ценил свой кроткий изощрённый ум. Таскол же нуждался в сильной императрице, особенно после смерти тупицы-министра, Нигеля Санториона. Так что, пока продолжалась осада, Ольтее ничего не грозило.
К тому же, спаситель «забытый» или нет, с человеком этим что-то неладно.
Все соображения в полной ясности шествовали, как на параде, перед оком её души; поднявшиеся, как у зверя, тончайшие невидимые волоски на теле разглаживалась, и она потаённой луной вращалась вокруг планеты этого невозможного человека.
Пройдёт какое-то время, быть может час-другой, и тогда какой-то бродячий ужас, скрывающийся внутри её души, выкрикнет: «Кюннет знает!»
И она отмахнётся от всех лиц собственноручно убитых людей.
«Безумный ублюдок!»
Поначалу Ольтея воспринимала тот вызов, который Сарг представлял собой, со спокойствием и даже с восторгом, как мальчишка, собирающийся залезть на опасное, но прекрасно знакомое и любимое дерево. Сучья и ветви имперской интриги были достаточно хорошо ей знакомы. Уже много людей, куда более опасных, приняли смерть от её руки. Даже сам святейший высший жрец! Ведь именно по её интриге «забытый» вообще оказался нанят! Так много ли трудностей может создать ей этот тощий заика — Сарг Кюннет?
Однако восторг скоро сменился разочарованием, ибо Кюннет отнюдь не был обыкновенным деревом. Днём он никогда не разлучался с императрицей — никогда! — и это означало, что облако гвардейцев, защищавших Милену, облекало также и его. Все без исключения ночи Сарг проводил, затворившись в собственных апартаментах, под надёжной охраной святых воинов, причём, насколько могла судить Ольтея — без сна.
Но в первую очередь женщина начала беспокоиться насчёт собственной силы. Чем дольше она обдумывала события предыдущих месяцев, тем больше сомневалась в ней, ведь всё более очевидным становилось её бессилие. Она вспоминала ленивую манеру общения с ней Финнелона, мысленно возвращалась к тому, как Киан Силакви легко разгадал её сущность по малейшему намёку.
Да и как она могла приписать себе честь убийства высшего жреца, если подлинный убийца замер, как камень, в тенях под её ногами?
При всех её дарованиях, любовнице императрицы ещё только предстояло познать болезнь, состоящую в размышлениях о том, насколько часто лишь неспособность увидеть альтернативу заставляла смелых совершать отважные деяния. Она следила за «забытым», равняясь с ним в неподвижности, втискивая все уголки своего существа в ту прямую линию, какую представляла собой душа ассасина — все уголки, что есть, кроме разума, который с безжалостностью насекомого то и дело задавал ей вопрос: «Как мне покончить с Саргом Кюннетом?»
Ольтея лежала, не моргая, ощущая нёбом вкус пыли, едва дыша, вглядываясь в щели между полосками железной решётки, злясь на свой внутренний голос, покрикивая на него, иногда даже рыдая от немыслимой несправедливости. Так она крутилась в своей неподвижности, раздумывая и раздумывая, пока это не отравило само её мышление до такой степени, что она вообще не могла более думать!
Потом женщина будет удивляться, как само обдумывание убийства Сарга Кюннета позволило ей сохранить свою жизнь. Как все сценарии, все самозабвенные диспуты и возвышенные декламации сделались простым предлогом того странного состязания в неподвижности, на которое она вызвала «забытого»… Фицилиуса.
Лишь он, он один имел значение здесь и сейчас, вне зависимости от осаждавших город кашмирцев. Каким-то образом Ольтея знала это.
После бесконечно длительных размышлений, после полной неподвижности «забытый» просто… что-то делал. Мочился. Ел. Омывал тело, а иногда уходил. Ольтея наблюдала, лежала неподвижно, не ощущая своего тела от долгого бездействия, и вдруг этот человек… шевелился. Это было столь же неожиданно, как если бы вдруг ожил камень, ибо ничто не указывало заранее на желание или намерение пошевелиться, никаких признаков нетерпения или беспокойства, рождённых предвкушением, ничего. «Забытый» просто приходил в движение: открывал дверь, шёл по расписанным фресками коридорам, а Ольтея ещё только поднималась на ноги, проклиная онемевшие конечности. Она был готова лететь за «забытым» даже сквозь стены.
A потом, без видимых причин, ассасин замирал на месте.
Странная непредсказуемость пьянила. Так прошло несколько дней, и только тогда Ольтея осознала, что никто — вообще никто, — никогда не был свидетелем столь необычного поведения, не видел ещё такого человека. В присутствии других людей «забытый» держался отстранённо, больше молчал, вёл себя так, как и положено жуткому убийце, всегда старающемуся убедить окружающих хотя бы в собственной человечности. Несколько раз навстречу ему попадалась императрица, появившаяся из-за угла или вошедшая в дверь. И что бы она ни говорила ему, если говорила (ибо, находясь в обществе некоторых людей, предпочла бы вообще не встречаться с ним), Фицилиус безмолвно кивал, возвращался в свою комнату и замирал.
В полной неподвижности.
«Забытый» ел. Спал. Срал. Дерьмо его воняло. Следовало считаться со всеобщим ужасом, с каким слуги обращались с ним, как и с ненавистью многих сторонников Киана Силакви, пребывающих при императорском дворе. Однако куда более удивительной была его способность оставаться незамеченным. Подчас он, незримый, замирал на одном месте лишь для того, чтобы, делая пять шагов направо или налево, стать как бы невидимым для пролетавших мимо стаек кухонной прислуги, перешептывавшихся и дразнивших друг друга.
Загадка эта скоро затмила все помыслы в голове Ольтеи. Она начал мечтать о своих бдениях, отдаваясь жёсткой дисциплине, властвовавшей над её днями, кроме тех мгновений, когда тело женщины снова втягивалось в лабиринт секретных дворцовых тоннелей. В такие моменты казалось, что даже её душа каким-то образом приковывалась к решётке, и она одновременно следила и уползала прочь, раздираемая ужасом, разбивавшим её плоть по жилке, под визг мира, пока высеченное в кремне лицо медленно-медленно поворачивалось, чтобы поравняться с её бестелесным взором.
Эта игра стала ещё одной темой, подлежащей взволнованному обсуждению в академии её черепа. Быть может, сны о чём-то предупреждали убийцу? Или же «забытый» каким-то образом узнал о её слежке? Если так, он ничем не показывал этого. Впрочем, когда ассасин вообще показывал хоть что-либо?
Наблюдение за этим человеком лишь оттачивало лезвие тревоги, особенно когда Ольтее пришлось задуматься, насколько много знал «забытый». Как? Как мог он настолько безошибочно попадаться на пути Милены, как мог он не просто знать, куда она направляется, не имея об этом никаких сведений, но выбирать именно тот маршрут, которым она пойдёт?
Как такое возможно?
«Однако он — „забытый“, — рассудила женщина. — Представитель знаменитого и овеянного легендами ордена убийц, известного тем, что они убивали тех, кого считали неуязвимыми. Возможно, знание его имеет божественный источник. Быть может, благодаря этому „забытый“ и сумел победить Киана Силакви!»
Последняя мысль привела её к императорскому библиотекарю, чудаковатому данхолфцу, носившему имя Мелóй. Тощему, смуглому, не уступающему в худобе Саргу Кюннету и наделённому какой-то нечистой способностью чуять неискренность. Он, один из немногих мирских душ, неким образом умел проникать сквозь окружавший Ольтею слой женского обаяния. Мелóй всегда относился к супруге Финнелона со сдержанной подозрительностью. Во время одного из припадков отчаяния, по этой самой причине Ольтея уже было собралась убить библиотекаря, и так до конца и не сумела избавиться от желания опробовать на нём кое-какие яды.
— Говорят, что он бродит по этим самым залам, моя госпожа. Почему бы и не спросить его самого?
— Он не говорит мне, — мрачно солгала женщина.
— Да, и это не удивляет меня, — одобрительно прищурился Мелой.
— Он сказал мне, что боги и люди ходят разными путями.
Губы цвета натёртого маслом красного дерева сложились в улыбку, мечтающую о противоположности. Досада никогда ещё не бывала такой радостной.
— Да-да… — проговорил Мелой звучным голосом мудреца, просвещающего молодую собеседницу. — Он сказал правду.
— А я ответила, что пути Господина Вечности — вот пути истинного бога.
Страх ещё никогда не казался столь восхитительным.
— И… э… — не совсем удачная попытка сглотнуть. — И что же он ответил?
Ужас, — женщина уже давно поняла это. Страх был подлинным достоянием Дэсарандеса Мираделя — не поклонение, не унижение, не восторг. Люди делали то, что приказывала им она, Ольтея Мирадель, из ужаса перед её фамилией — и величия императора, который за ней стоял. И вся болтовня насчёт всеобщей любви и преданности была просто ватой, прячущей лезвие бритвы.