— Ты его видишь?
— Вижу, — заверил Бобби, хотя фары неистово скакавшего джипа описывали дуги, в свете которых можно было рассмотреть разве что дом.
Я выключил фонарь, потому что он освещал либо мои ноги, либо далекие созвездия и только мешал всматриваться в темноту.
Пространство между бунгало было таким же изрытым, как задний двор; территория перед домом оказалась ничем не лучше. Похоже, хозяин хоронил здесь коров, да не каких-нибудь замухрышек, а настоящих голштинок.
Мы резко затормозили, не добравшись до улицы. Живая изгородь здесь отсутствовала, а стволы магнолий были такими тонкими, что не скрыли бы и супермодель, не то что нашего беглеца.
Я включил фонарь и осветил улицу. Там не было ни души.
— Я думал, ты видишь его, — сказал я.
— Видел.
— А сейчас?
— Нет.
— И что теперь?
— Новый план, — сказал он.
— Я жду.
— Плановик у нас ты, — буркнул Бобби, поднимая рычаг ручного тормоза.
Тут раздался новый дикий вопль, похожий на скрип ногтем по аспидной доске, вой издыхающего кота и визг испуганного ребенка, собранные воедино и исполненные сумасшедшим музыкантом на испорченном синтезаторе. Мы вскочили с мест не только потому, что от этого вопля застывала кровь в жилах, но и потому, что он прозвучал прямо за нашими спинами.
Я сам не понял, как успел выпрямить ноги, развернуться, схватиться за борт и запрыгнуть на сиденье, но, должно быть, проделал все это с ловкостью олимпийского чемпиона по гимнастике, потому что оказался в такой позе, когда вопль достиг крещендо и внезапно прервался.
Равным образом я не понял, когда Бобби успел схватить ружье, распахнуть дверь и выскочить из джипа, но он стоял снаружи, держал в руках «моссберг» 12-го калибра и смотрел в ту сторону, откуда мы приехали.
— Свет, — сказал он.
Фонарь по-прежнему был у меня в руке, и я тут же включил его.
Позади джипа ничто не маячило.
Колыхалась высокая трава, любовно покачиваемая ветерком. Затаись в траве какой-нибудь хищник, готовый наброситься на нас, он неминуемо оставил бы в ней заметный след.
Это бунгало не имело крыльца. К входной двери вели ступеньки и открытая веранда. Все три окна были целы, но никакой злодей не косился на нас из-за запыленных стекол.
Бобби сказал:
— Он орал прямо здесь.
— Прямо у меня под задницей.
Крепко держа ружье и пристально всматриваясь в обманчиво мирную ночь, он промолвил:
— Дело швах.
— Да уж, — согласился я.
Тут лицо Бобби стало чрезвычайно подозрительным, и он медленно попятился от джипа.
Я не знал, заметил ли он что-нибудь под колесами или действовал по наитию.
Мертвый Город был еще тише, чем следовало из его названия. Дул легкий бриз, но и он был немым.
Все еще стоя на пассажирском сиденье, я опустил глаза и осмотрел непотревоженную траву. Если бы какая-нибудь злобная тварь выскочила из-под машины, она перегрызла бы мне глотку раньше, чем я успел бы сказать «мама».
Фонарь можно было держать и одной рукой. Я вынул из кобуры «глок». Бобби сделал три-четыре шага и опустился на колено.
Стремясь облегчить Бобби задачу, я вытянул руку с фонарем и посветил вниз в надежде, что это поможет ему что-нибудь обнаружить.
Бобби, стоявший в классической позе бывалого охотника на чудовищ, нагнул голову и заглянул под джип.
— Nada, — сказал он.
— Ничего?
— Абсолютно.
— А жаль.
— Еще бы.
— Хотелось пнуть его в задницу.
Нас положили на обе лопатки.
Но стоило Бобби подняться, как ночь разорвал новый вопль. Тот же самый скрежет ногтей — вой кота — визг ребенка — испорченный синтезатор, который заставил нас подпрыгнуть несколько секунд назад.
На этот раз я успел заметить направление, осветил фонариком крышу бунгало и увидел Большую Голову. Бобби окрестил его правильно: башка была действительно огромная.
Обезьяна сидела на самом коньке, метрах в пяти над нами, как Кинг-Конг на крыше Эмпайр-стейт-билдинг в малобюджетной копии для видео. Прикрыв руками лицо, как будто вид людей приводил его в ужас, Большая Голова изучал нас с Бобби лучащимися зелеными глазами, которые виднелись между скрещенными лапами.
Хотя лица твари было не видно, я заметил, что голова слишком велика для такого туловища. Кроме того, мне показалось, что она деформирована не только по человеческим меркам, но и по стандартам обезьяньей красоты.
Я не мог определить, происходит ли он от резуса или какой-то другой породы. Его шерсть напоминала шерсть резуса; длинные руки и покатые плечи тоже были похожи, но чудовище казалось сильнее обычной обезьяны. Оно было грозным, как горилла, хотя ничем не напоминало последнюю. Не требовалось обладать сверхразвитым воображением, чтобы заметить в нем влияние самых разных генетических образцов: от теплокровных позвоночных до рептилий… если не чего-нибудь похуже.
— Ну и образина, — сказал Бобби, прислонившись спиной к джипу.
— Настоящий громила, — согласился я.
Сидевший на крыше Большая Голова обратил взгляд к небу, словно изучая звезды. Его лицо было по-прежнему закрыто руками.
И тут я ощутил с этим созданием нечто общее. Поза и поведение Большой Головы подсказали мне, что он скрывает лицо от смущения или стыда, не желая, чтобы мы видели его отталкивающую внешность. Это означало, что он действительно чувствует себя уродом. Я понял его лишь потому, что сам двадцать восемь лет пробыл изгоем. Мне не было нужды скрывать лицо, но я с детства знал, что значит быть отверженным. Жестокие мальчишки дразнили меня упырем, Дракулой, привидением и еще хуже.
Я услышал собственные слова «настоящий громила», сказанные несколько мгновений назад, и поморщился. Наше преследование этого создания ничем не отличалось от издевательств, которые я вынес в детстве. Даже когда я научился давать сдачи, мои мучители не отставали, рискуя получить в глаз ради того, чтобы смутить или помучить меня. Конечно, то, что Орсону и Джимми угрожала опасность, до некоторой степени оправдывало нас. Мы не руководствовались здравым смыслом, но теперь меня угнетало ощущение злорадного удовольствия, с которым мы вели погоню.
Любитель звезд отвлекся от созерцания небес и снова уставился на нас, по-прежнему пряча лицо.
Я направил луч на залитую битумом дранку у ног создания, не желая светить ему прямо в глаза.
Это не заставило Большую Голову опустить руки, однако он испустил звук, не похожий на прежний вопль. Звук, странно противоречивший его внешности: то было нечто среднее между воркованием голубя и мурлыканьем кошки.
Бобби отвлекся от созерцания твари ровно настолько, чтобы обернуться на 360 градусов и осмотреть окрестности.
Я тоже едва отделался от неприятного ощущения, что Большая Голова отвлекает нас от более непосредственной угрозы.
— Слишком мирно, — резюмировал Бобби.
— Пока.
Воркованье-мурлыканье Большой Головы стало громче, а затем превратилось в беглый набор экзотических звуков, простых, ритмичных, упорядоченных и ничем не напоминавших животные. То были отчетливые группы слогов, полные модуляций, отмеченные чувством, и было нетрудно заподозрить в них слова. Речь Большой Головы еще нельзя было назвать языком, как английский, французский или испанский, но это была явная попытка передать какой-то смысл. Язык в стадии становления.
— Чего он хочет? — спросил Бобби.
Его вопрос независимо от того, понимал ли это сам Бобби или нет, означал, что создание не просто что-то лопочет, но разговаривает с нами.
— Понятия не имею, — ответил я.
Голос Большой Головы не был ни гневным, ни угрожающим. Странный, как волынка в составе джаз-оркестра, он был похож на голос девяти-десятилетнего ребенка, не совсем человеческий, но находящийся на полпути к нему; он был угловатым, ломким, не слишком музыкальным, однако в этом голосе чувствовалась молящая нотка, вызывавшая невольную симпатию к его обладателю.
— Бедный сукин сын, — сказал я, когда Большая Голова умолк.
— Ты серьезно?
— Серьезнее некуда.
Бобби изучил этого Квазимодо, ищущего свою колокольню[12], и наконец изрек:
— Может быть.
— Ей-богу, он горюет.
— Хочешь подняться на крышу и обнять его?
— Позже.
— Я включу в джипе радио. Можешь залезть туда и пригласить его на танец. А вдруг это его утешит?
— Я пожалею его издали.
— Типично мужское поведение. Говоришь о сострадании, а как доходит до дела, так в кусты.
— Я боюсь отказа.
— Ты боишься серьезной связи.
Большая Голова отвернулся в сторону, отвел руки от лица, встал на четыре лапы и пошел по крыше.
— Свети на него! — крикнул Бобби.
Я попытался, но это создание двигалось проворнее жалящей змеи. Я ждал, что оно спрыгнет прямо на нас или исчезнет за коньком, однако обезьяна прошла по гребню и без усилий перепрыгнула через пятиметровую пропасть между двумя бунгало. С кошачьей ловкостью она забралась на конек соседнего дома, встала на задние лапы, обернулась, окинула нас взглядом зеленых глаз, сиганула на третью крышу, перелезла через гребень и исчезла позади дома.
Во время этого стремительного бегства лицо обезьяны несколько раз оказывалось в луче света, меняясь, как в калейдоскопе. Это было скорее впечатление, чем настоящий образ. Задняя часть ее черепа была продолговатой, лоб нависал над большими, глубоко посаженными глазами. Грубое лицо искажали выдающиеся скулы.
Если голова была слишком большой по сравнению с туловищем, то рот был слишком большим для такой головы. Щелкнув челюстями, напоминавшими ковш экскаватора, создание показало острые кривые зубы, выглядевшие куда более грозными, чем коллекция ножей Джека-потрошителя.
Бобби дал мне возможность передумать.
— Говоришь, горюет?
— Я остаюсь при своем мнении.
— Мужик, у тебя чересчур нежное сердце.
— Отстань.
— Двигается слишком быстро, здоровенные… Наверняка питается не только фруктами, овощами и цельным зерном.