— Подожди.
Бобби изучал непрестанно меняющиеся цветные узоры света так, словно они были словами, напечатанными на странице; надо было только знать буквы.
Хотя я сомневался, что эти роскошные отражения содержат больше ультрафиолетовых лучей, чем луч вызвавшего их фонарика, но мои глаза не привыкли к столь яркому свету. По моему неприкрытому лицу и рукам лились ручьи и потоки, по ним непрерывно барабанили кванты, но даже если световой дождь нес мне смерть, сопротивляться этому вдохновляющему зрелищу было невозможно. Мое сердце колотилось не столько от страха, сколько от ощущения чуда.
А затем я увидел дверь.
Очарованный карнавалом света, я повернулся вокруг своей оси и сначала ничего не заметил. Лишь потом до меня дошло, что именно я вижу. То была массивная круглая дверь диаметром в полтора метра, сделанная из полированной стали. Именно таким нам представляется вход в подвалы банка. Не оставалось сомнений в том, что она была герметичной.
Я вздрогнул и шагнул к двери… но она исчезла. Пандемониум быстрых, как газели, пятен света и тени не мешал мне видеть круглое отверстие в стене, через которое мы вошли сюда: дыру с темным бетонным тоннелем за ней, ведущую в то, что когда-то было воздухонепроницаемой камерой.
Я сделал два шага к отверстию, прежде чем понял, что Бобби разговаривает со мной. Повернувшись к нему, я снова заметил дверь, на этот раз краешком глаза. Но когда я посмотрел на проклятую штуковину прямо, ее там не оказалось.
— Что случилось? — тревожно спросил я.
Бобби погасил свой фонарь. Потом он ткнул пальцем в мой и сказал:
— Выключи.
Я сделал, как он велел.
Фейерверки в стекловидной поверхности должны были тут же исчезнуть и смениться абсолютной темнотой. Однако цветные звезды, хризантемы и вращающиеся колеса продолжали жить в этом таинственном материале, передвигаться по всей комнате, образовывать карусель света и тени, меркнуть и уступать место новым огненным извержениям.
— Оно управляет собой, — сказал Бобби.
— Кто управляет?
— Процесс.
— Какой процесс?
— Помещение, машина, процесс… Что бы ни было.
— Оно не может управлять собой, — заспорил я, отрицая очевидное.
— Лучевая энергия? — предположил он.
— Что?
— Энергия световых лучей?
— Ничего не понимаю…
— Я и сам не понимаю. Но что-то должно было включить эту чертовщину. Энергия лучей фонариков.
Я покачал головой:
— Не может быть. В них почти нет энергии.
— Эта хреновина впитывает в себя свет, — стоял на своем Бобби, шаркая ногой по сверкающему полу, — превращает его в энергию и использует ее для того, чтобы начать вырабатывать энергию самостоятельно.
— Как?
— Как-то.
— Это не наука.
— В «Звездных войнах» показывали штуки и похлеще.
— Это колдовство.
— Наука или колдовство, но это есть.
Даже если Бобби был прав — а в его словах была по крайней мере крупинка истины, — феномен не мог поддерживаться вечно. Часть световых извержений начала меркнуть. Это относилось как к краскам, так и к интенсивности излучения.
У меня так пересохло во рту, что в воображении мигом появилась запотевшая бутылка «Хайникена» и мучительно долго не хотела исчезать.
— Почему этого не было раньше? — наконец произнес я.
— А ты когда-нибудь приходил сюда с двумя фонарями?
— Нет. Я однофонарный.
— Может быть, это была критическая масса. Минимальное количество света, необходимое для включения.
— Критическая масса из двух вшивых фонариков?
— Может быть.
— Бобби Эйнштейн. — Я посмотрел на выход с тревогой, которая слегка уменьшилась из-за ослабления яркости светового шоу. — Ты видел ту дверь?
— Какую дверь?
— Толстую и круглую, как у ядерного реактора.
— Ты что, пива перепил?
— Она была там и не там.
— Дверь?
— Ага.
— Брат, это не дом с привидениями.
— Зато лаборатория с привидениями.
Я удивился тому, каким правильным и подходящим к случаю оказалось слово «привидения». Инстинкт подсказывал: да, это так. Такой дом не обязательно должен быть заброшенным, иметь множество высоких шпилей, трескучие половицы и быть холодным как склеп. Я явственно ощущал присутствие злобных духов, приникших к невидимой преграде между моим и их миром, атмосферу ожидания, предшествующую скорой материализации злобного и склонного к насилию существа.
— Дверь была там и не там, — упорствовал я.
— Это похоже на дзен-буддистский коан: какой звук можно извлечь, хлопая одной ладонью? Куда может вести дверь, если она «там» и одновременно «не там»?
— Не думаю, что у нас есть время для медитации.
Я действительно ощущал, что время уходит и космические часы быстро тикают, приближая нас к развязке. Это предчувствие было таким сильным, что я едва не устремился к выходу.
Единственное, что меня удерживало в яйцевидной комнате, — это уверенность, что Бобби не последует за мной. Он не интересуется ни политикой, ни культурной, ни светской жизнью, и ничто не может отвлечь его от пляжа, солнца и прибоя, кроме помощи другу, оказавшемуся в беде. Он не доверял тем, кого называл «плановиками», — людям, которые думают, что знают, как построить лучший мир, которые учат других, как им следует жить и что думать. Но по зову друга он пошел бы на баррикады. Стоило Бобби узнать причину — в данном случае ею было исчезновение Джимми Уинга и славного Орсона, — и он бы ни за что не сдался и не отступил.
Я тоже не оставил бы друга в беде. Только убеждения и друзья помогают нам пережить трудные времена. Друзья — единственные в этом несовершенном мире, с кем нам хотелось бы встретиться на том свете; друзья и любимые — единственный свет, который освещает наше будущее.
— Идиот, — сказал я.
— Задница, — откликнулся Бобби.
— Я не тебе.
— А тут больше никого нет.
— Я обозвал идиотом себя. За то, что приперся сюда.
— А… тогда беру «задницу» обратно.
Бобби включил фонарик, и на стенах яйцевидной комнаты вновь заиграли тихие фейерверки. На сей раз они не медлили и сразу врубились на полную мощность.
— Включи свой фонарь, — сказал Бобби.
— Мы что, вконец очумели?
— Не вконец, а недостаточно.
— Это место не имеет отношения к Джимми и Орсону, — сказал я.
— Откуда ты знаешь?
— Их здесь нет.
— Но есть что-то, что поможет нам найти их.
— Мы не сможем помочь им, если умрем.
— Будь идиотом-паинькой и включи фонарь.
— Это глупо.
— Ничего не бойся, брат. Carpe noctem.
— Черт! — выругался я, попав в собственную ловушку.
И включил фонарь.
Глава 13
На окружавших нас пурпурных стенах бушевал разгул неистовых огней, и было легко представить себе, что мы находимся в большом городе, охваченном мятежом. Вокруг кишели бомбометатели, поджигатели, попавшие в собственную огненную ловушку и в ужасе бегущие сквозь ночь. Циклоны бушующего огня неслись по бульварам, мостовую заливала лава; из широких окон небоскребов вырывалось оранжевое пламя; тлеющие обломки ограждений, карнизов и балконов обрушивались на улицу, оставляя за собой искры и струи дыма, похожие на хвост кометы.
Но стоило слегка сменить ракурс, как извержение вулкана превращалось в театр теней, потому что каждая вспышка «коктейля Молотова», каждый клубок напалма, каждый сверкающий след трассирующих пуль сопровождались движущейся темной тенью, напоминавшей облачные лица и фигуры. Опущенные эбеновые капюшоны, развевающиеся черные мантии, свернувшиеся спиралью змеи, стаи ворон, шныряющие над головой и под ногами, армии обугленных скелетов, вооруженных острыми обломками костей, крадущиеся в ночи коты, плетки тьмы, сладострастно хлещущей пламя, и рубящие огонь угольно-черные клинки…
Завороженный хаосом вращающегося пламени и кувыркающихся теней, я перестал ориентироваться в этом аду света и темноты. Хотя я стоял неподвижно, широко расставив ноги для равновесия, но чувствовал, что кувыркаюсь, как бедная Элли в экспрессе Канзас — Оз[17]. С каждой секундой становилось труднее понять, где право, где лево, где верх, а где низ.
И снова краем глаза я заметил дверь. Когда я посмотрел прямо на нее, грозно сияющая сталь осталась на своем месте.
— Бобби…
— Вижу.
— Она мне не нравится.
— Это не настоящая дверь, — сделал вывод Бобби.
— Ты же сказал, что это не дом с привидениями.
— Мираж.
Буря света и тени крепчала и стремилась к зловещему крещендо.
Я боялся, что неистовая пляска узоров на стенах предвещает внезапный ураган. Эта яйцеобразная комната была такой странной, что я не мог представить себе ни природу приближавшейся угрозы, ни направление, с которого ее следовало ожидать. Впервые в жизни «трехсотаренное» воображение отказывалось мне помочь.
Круглая дверь крепилась с этой стороны и открывалась внутрь. В косяке было множество отверстий, занятых толстыми болтами, но замочная скважина отсутствовала; следовательно, дверь можно было открыть только со стороны воздухонепроницаемой камеры. Получалось, что мы заперты здесь.
Нет. Не заперты.
Борясь с приступом клаустрофобии, я убеждал себя, что дверь не настоящая. Бобби прав: это галлюцинация, иллюзия, мираж.
Видимость.
Мое ощущение яйцевидной комнаты как дома с привидениями все росло, и я не мог от него отделаться. Внезапно игравшие на стенах световые пятна показались мне пленными ду́хами, которые кружатся в мучительной пляске безумного дервиша, стремясь избежать проклятия; прозрачные стены стали окнами с видом на преисподнюю.
Когда сердце заколотилось так, что чуть не взорвало аорты, я сказал себе, что вижу яйцевидную комнату не такой, какая она есть в настоящий момент, а какой она была до того, как прилежные гномы Уиверна обчистили ее — а заодно и всю базу — до голого бетона. Следовательно, массивная круглая дверь была здесь в ту пору, но не сейчас. И все же я видел ее. Дверь была демонтирована, увезена и переплавлена на кастрюли, булавки и зубные скобки. От нее осталась одна видимость; пройти через нее было так же легко, как через паутинку на крыльце бунгало Мертвого Города.