рямое нарушение закона. Мы были двумя Клайдами без Бонни.
Бобби так расширил брешь в ограде, что мы проехали через нее с запасом. Он остановился за пределами базы, затем мы вылезли из джипа и опустили на место кусок проволочной сетки, закатанный и прикрепленный к верхушке забора.
Если присмотреться, брешь была заметна, но с расстояния в пять метров это не бросалось в глаза.
Мы не хотели оставлять следов вторжения. Вскоре нам предстояло вновь воспользоваться этим маршрутом, и было желательно, чтобы вход остался открытым.
Нас выдавали следы шин, но так как быстро избавиться от них было невозможно, оставалось надеяться, что бриз сменится ветром, который распрямит примятую траву.
За несколько часов мы увидели больше того, что могли осмыслить, проанализировать и использовать для решения наших проблем. То, что нам отчаянно хотелось никогда не видеть. Мы предпочли бы не возвращаться на базу, но, поскольку найти Джимми Уинга и Орсона не удалось, долг требовал снова посетить это вместилище кошмаров.
Мы уезжали, потому что временно оказались в тупике, не знали, в каком направлении продолжать поиск, и должны были разработать план дальнейших действий. Может быть, для прочесывания даже разведанной части Уиверна понадобится помощь других людей.
Кроме того, до рассвета оставалось чуть больше часа, а я не удосужился захватить с собой плащ Человека-Слона[21] с капюшоном и вуалью.
«Сабурбан», оставленный похитителем у ограждения, исчез. Это меня не удивило. К счастью, я хорошо запомнил его номер.
Бобби подрулил к куче плавника и шаров перекати-поля, находившейся в двадцати метрах от изгороди. Я достал из тайника велосипед и забросил его в заднюю часть джипа.
Проезжая с выключенными фарами темный тоннель под шоссе, Бобби прибавил скорость. Шум мотора, эхом отдававшийся от бетонных стен, напоминал очередь счетверенного пулемета.
Я вспомнил таинственную фигуру, которую видел на склоне у западного конца тоннеля; когда дальний конец стал ближним, я напрягся, ожидая нападения, но все обошлось.
В сотне метров западнее Бобби нажал на тормоз и выключил сцепление.
С тех пор как мы выбрались из яйцевидной комнаты в коридор, не было сказано ни слова. Теперь он промолвил:
— «Загадочный поезд»…
— Ушел. И забрал с собой всех.
— Название исследовательского проекта, да?
— Судя по табличке Лиланда Делакруа, да. — Я выудил этот предмет из кармана куртки и в темноте потрогал его пальцем, вспоминая о человеке, который умер рядом с фотографиями родных и обручальным кольцом в подсвечнике.
— По-твоему, именно этот проект привел к созданию отряда обезьян, ретровируса и всех этих мутаций? Компания твоей ма по чаепитию и Судному дню?
— Может быть.
— Я так не думаю.
— А что же тогда?
— Она ведь была генетиком-теоретиком, верно?
— Моя ма была подмастерьем у бога.
— Изобретатель ретровируса, создатель создания.
— Лечебных, полезных вирусов.
— За исключением одного.
— Твои родители тоже не подарок, — парировал я.
Он ответил с ноткой искренней гордости:
— Ну, если бы моим предкам представилась такая возможность, они разрушили бы мир задолго до твоей ма.
Родители Бобби были владельцами «Мунлайт-Бей газетт», единственной газеты в округе, и их религией была политика, а богом — власть. Это были типичные «плановики», безгранично верившие в собственную правоту. Бобби не разделял их утопических взглядов, и они отказались от него десять лет назад. Видимо, утопия требует абсолютного единомыслия, как у пчел или термитов.
— Я все думаю про тот вонючий роковой дворец, — начал он. — Брат, они не занимались биологическими исследованиями.
— Ходжсон был в герметичном костюме, а не в теннисных шортах, — напомнил я. — Это типовое средство биологической защиты.
— Это-то ясно. Но ты сам сказал, что это место создано не для возни с микробами.
— Да, там не была предусмотрена стерилизация, — согласился я. — Никаких обеззараживающих средств, кроме разве что безвоздушной камеры. И площадь слишком велика для секретной биолаборатории.
— Этот сумасшедший дом, эта световая бомба вовсе не лаборатория.
— Яйцевидная комната.
— Называй ее как хочешь. Тут никогда не было бунзеновских горелок, чашек Петри и клеток с белыми мышами, у которых вся голова в шрамах от нейрохирургии. Ты сам знаешь, что это было, брат. Мы оба знаем.
— Я как раз думал над этим.
— Это был транспорт, — сказал Бобби.
— Транспорт?
— Они всадили в эту комнату чертову уйму энергии, а когда она заработала на полную мощность, то куда-то зашвырнула Ходжсона. И еще нескольких человек. Мы слышали, как они звали на помощь.
— И куда же она их зашвырнула?
Вместо ответа он промолвил:
— Carpe cerevisi.
— В смысле?
— Лови пиво.
Я вынул из сумки-холодильника ледяную бутылку и передал ему, помешкал и взял бутылку себе.
— Нельзя пить за рулем.
— Сейчас Апокалипсис. Не до правил.
Сделав большой глоток, я сказал:
— Бьюсь об заклад, господь любит пиво. Значит, у него есть шофер.
По обе стороны от нас вздымались шестиметровые стены дамбы. Низкое беззвездное небо казалось железным и давило на нас, как крышка жаровни.
— Транспорт куда? — спросил я.
— Вспомни свои часы.
— Может быть, они испортились.
— Мои показывали ту же чушь, — напомнил он.
— Кстати, с каких пор ты стал носить часы?
— С тех самых, когда я впервые в жизни почувствовал, как бежит время, — ответил он, имея в виду не столько собственную смертность, сколько смертность всего человечества и конечность того мира, который мы знали. — Мужик, я ненавижу часы и то, для чего они созданы. Дьявольские механизмы. Но в последнее время я часто думал об этом самом времени, хотя до сих пор ничего такого не делал. Без часов на меня стал нападать какой-то зуд. Так что теперь я ношу их, как делает весь остальной мир. Разве это не засасывает?
— Засасывает.
— Хуже торнадо.
Я сказал:
— В яйцевидной комнате время взбесилось.
— Эта комната — машина времени.
— Мы не можем делать такое предположение.
— Я могу, — сказал он. — Такой дурак, как я, способен на что угодно.
— Путешествия во времени невозможны.
— Средневековое представление, брат. Тогдашние люди сказали бы, что невозможны аэропланы, полеты на Луну, ядерные бомбы, телевидение и яичный порошок без холестерина.
— Ладно, предположим, что это возможно.
— Это возможно.
— Но если это было путешествие во времени, то при чем здесь герметичный костюм? Разве путешественники во времени должны соблюдать осторожность? Так подозрительны были только герои «Звездных войн», но этот фильм снят в 1980-м.
— Защита от неизвестной болезни, — ответил Бобби. — Может быть, тамошняя атмосфера бедна кислородом или заражена ядовитыми загрязнителями.
— Это в 1980-м?
— Должно быть, они собирались в будущее.
— Этого не знаем ни ты, ни я.
— В будущее, — настаивал Бобби; пиво явно добавило ему уверенности в себе. — Они думали, что нуждаются в защите с помощью космических костюмов, потому что… будущее могло быть совершенно другим. Так оно и вышло.
Ил, выстилавший пересохшее русло, отливал серебром даже без лунного света. Тем не менее апрельская ночь была темной.
Еще в семнадцатом веке Томас Фуллер сказал, что ночь темнее всего перед рассветом. С тех пор прошло больше трехсот лет, но он все еще был прав, хотя давно умер.
— Как далеко в будущее? — спросил я, снова ощутив дыхание горячего зловонного ветра в яйцевидной комнате.
— На десять лет, на век, на тысячелетие. Какая разница? Как бы далеко они ни улетели, что-то уничтожило их.
Я вспомнил призрачные голоса в овоиде: ужас, крики о помощи, вопли…
Меня затрясло. Глотнув из бутылки, я сказал:
— Эта штуковина… или штуковины в костюме Ходжсона…
— Это часть нашего будущего.
— Ничего такого в нашем мире нет.
— Пока нет.
— Но они такие странные… Должна была измениться вся экология. Измениться радикально.
— Если найдешь динозавра, спроси его, возможно ли это.
Мне расхотелось пива. Я высунул руку из джипа и вылил остатки на землю.
— Даже если это была машина времени, — заспорил я, — она была демонтирована. Но Ходжсон, явившийся ниоткуда, круглая дверь, то исчезающая, то появляющаяся… все, что случилось с нами… Как это могло произойти?
— Остаточное действие.
— Остаточное действие?
— Типичное остаточное действие. В натуральную величину.
— Если взять мотор «Форда», убрать коробку передач и вырвать с мясом стартер, никакое остаточное действие не позволит этой чертовой машине добраться до Лас-Вегаса.
Глядя на мерцающее, слегка светящееся русло реки так, словно оно вело в наше странное будущее, Бобби сказал:
— Они пробили дыру в реальности. Может быть, такая дыра не зарастает сама по себе.
— И что это значит?
— То, что значит, — ответил он.
— Загадочно.
— Припадочно.
При чем тут «припадочно»? А, кажется, понял. Да, возможно, его объяснение было загадочным, но, по крайней мере, за него можно было зацепиться. Только знакомая мысль позволила бы нам не сойти с ума. Так своевременно принятое лекарство избавляет больного от припадка эпилепсии.
Если, конечно, Бобби не насмехался над моей доставшейся в наследство от отца любовью к метафорам. В таком случае Бобби выбрал это слово исключительно для рифмы.
Я не доставил ему удовольствия и не попросил объяснения.
— По-твоему, они не знали про остаточное действие?
— Ты имеешь в виду умников, которые корпели над этим проектом?
— Ага. Людей, которые сначала создали его, а потом разрушили. Если это было остаточное действие, они бы снесли здесь все до основания и залили развалины несколькими тысячами тонн бетона. Ни за что не оставили бы этот кошмар дуракам вроде нас с тобой.