Фрост склонился к столу и посмотрел кошке в глаза.
С моей точки зрения, Мангоджерри была совершенно равнодушна, как любая кошка, которая пытается подтвердить репутацию своего вида, для которого якобы характерны холодное безразличие, таинственность и неземная мудрость.
Но, видимо, Рузвельт смотрел на эту серую мышеловку сквозь волшебное стекло, которого у меня не было, или слышал ее на частоте, недоступной моему уху, потому что вскоре он доложил:
— Мангоджерри говорит две вещи. Во-первых, если Орсон и ребятишки в Уиверне, она найдет их, чего бы это ей ни стоило.
Благодарный кошке за смелость, я облегченно вздохнул и спросил:
— А во-вторых?
— Ей нужно выйти наружу и попи́сать.
Глава 21
В полумраке я прошел в ванную, но не стал принимать душ, хотя очень хотелось. Вместо этого я дважды вымыл лицо, сначала горячей водой, а затем холодной. Потом я сел на край ванны, положил руки на колени, и тут меня затрясло, как в приступе малярии или перед внеочередной ревизией.
Я не боялся того, что экспедиция в Форт-Уиверн закончится множеством смертей, которые предсказала наша ясновидящая киска, или того, что сегодня погибну сам. Нет, меня страшило, что я переживу эту ночь, но вернусь домой без ребятишек и Орсона или что не смогу никого выручить, а заодно потеряю Сашу, Бобби, Рузвельта и Мангоджерри.
С друзьями этот мир еще можно терпеть; без друзей он будет страшно холодным.
Я в третий раз вымыл лицо, помочился из солидарности с Мангоджерри, вымыл руки (потому что ма, будущий разрушитель мира, научила меня правилам гигиены) и вернулся на кухню, где меня ждали остальные. Я подозревал, что все они — за исключением кошки — проделали тот же ритуал в других санузлах моего дома.
Поскольку Саша, как и Бобби, заметила в городе множество типов с рыбьими глазами и считала, что скоро начнется какая-то важная акция, следовало исходить из того, что за домом установлена слежка, единственной причиной которой является наша связь с Лилли Уинг. Поэтому Саша договорилась с Доги, что мы встретимся с ним подальше от любопытных глаз.
Сашин «Эксплорер», джип Бобби и «Мерседес» Рузвельта были припаркованы перед домом. Если бы мы уехали на одной из этих машин, за нами бы наверняка пристроился «хвост»; нужно было уйти пешком и совершенно незаметно.
За моим задним двором есть хорошо утоптанная тропинка, отделяющая этот участок и несколько соседних от рощи красных эвкалиптов и раскинувшегося за ней поля для гольфа «Кантри-клуба», который наполовину принадлежит Рузвельту. Скорее всего, за тропинкой наблюдали тоже. Едва ли нам удалось бы откупиться от соглядатаев приглашением провести воскресный вечерок в «Кантри-клубе».
Согласно плану мы должны были пройти задами несколько кварталов, рискуя привлечь внимание соседей и их собак, пока не ускользнем от слежки.
Из-за проведенной Мануэлем конфискации оружие оказалось только у Саши: «чифс-спешиал» 38-го калибра и две запасные обоймы в подсумке. Она не пожелала уступить пистолет ни Рузвельту, ни Бобби, ни мне, ни самой Мангоджерри и тоном, не терпящим возражений, заявила, что будет играть центра нападения.
— Где мы встречаемся с Доги? — спросил я, поставив чашки и блюдца в раковину. Тем временем Бобби положил последнюю булочку с корицей в холодильник.
— На шоссе Гадденбека, — сказала Саша, — как раз за Вороньим холмом.
— Вороний холм, — повторил Бобби. — Это мне не нравится.
Саша на мгновение задумалась, а потом ответила:
— Это всего лишь название. Разве холм может иметь отношение к рисункам?
Меня больше волновало расстояние.
— Слушай, это же семь-восемь миль!
— Почти девять, — ответила Саша. — Из-за всей этой кутерьмы мы не сможем встретиться в городе, не привлекая к себе внимания.
— Если мы пойдем туда пешком, это займет кучу времени, — возразил я.
— Ох, — отмахнулась Саша, — пешком мы пройдем всего несколько кварталов, пока не угоним какую-нибудь машину.
Бобби улыбнулся и подмигнул мне:
— Ну что, брат, понял, с кем ты связался?
— Какую машину? — спросил я.
— Какую угодно, — бодро ответила Саша. — Марка не имеет значения, лишь бы мотор работал.
— А если мы не найдем машину с оставленным ключом зажигания?
— Соединю напрямую, — заявила она.
— Ты знаешь, как это делается?
— Я была герлскаутом.
— Дочка говорит, что она дипломированная воровка автомобилей, — перевел Рузвельт Мангоджерри.
Мы заперли заднюю дверь, оставив шторы задернутыми и чуть притушив свет.
Я не стал надевать бейсболку с надписью «Загадочный поезд». Она больше не связывала меня с матерью и не сулила удачи.
Ночь была тихая и безветренная; в воздухе стоял слабый запах соли и гниющих водорослей. Луну скрывала пелена туч, тяжелая, как железная кастрюля с длинной ручкой. Тут и там облака пачкали отражения городских фонарей, напоминавшие пятна прогорклого желтого жира, но вечер был темным и идеально подходил для нашей цели.
Глухой забор из серебристого кедра был высотой с меня и твердым, как кирпичная стена. На тропу выходила калитка.
Мы миновали ее и прошли к восточной части заднего двора, смежной с участком Самардянов.
Изгородь была очень крепкой, потому что столбы скреплялись тремя поперечинами. Эти поперечины послужили нам лестницей.
Мангоджерри взлетела на забор как перышко. Опираясь задними лапами на поперечину, а передними держась за столб, она осмотрела задний двор.
Когда кошка посмотрела на нас сверху вниз, Рузвельт прошептал:
— Похоже, в доме никого нет.
Один за другим мы относительно бесшумно перелезли через изгородь. С участка Самардянов мы через тот же кедровый забор перебрались во владения Ландсбергов. В этом доме горел свет, но мы незаметно проскользнули мимо и через низкий штакетник вторглись на участок семьи Пересов, а оттуда на следующий, неуклонно двигаясь на восток. Сложности возникли лишь у дома Владских. Золотой ретривер Бобо лаять не стал, но измолотил нас хвостом, а потом попытался зализать до смерти.
Преодолев очередной высокий забор, мы оказались в землях Стэнуиков. Слава богу, Бобо не залаял, только жалобно заскулил, встал на задние лапы, положил передние на ограду и закрутил хвостом, как пропеллером.
Я всегда считал Роджера Стэнуика достойным человеком, продавшим свой талант Уиверну из самых благородных побуждений, во имя научного прогресса и развития медицины. Его единственным грехом был недостаток, свойственный и моей матери: наивность. Гордость своим не подлежащим сомнению интеллектом, слепая вера в то, что наука может решить все проблемы и объяснить что угодно, сделали его одним из невольных архитекторов Судного дня.
Так я думал до сих пор. Но теперь добрые намерения Стэнуика вызывали у меня большие сомнения. Как выяснилось из завещания Делакруа, Стэнуик участвовал и в проекте моей матери, и в «Загадочном поезде». Он был более зловещей фигурой, чем казался с виду.
Все двуногие благополучно перебрались через кусты к деревьям, окаймлявшим тщательно ухоженный участок, надеясь, что их не увидели в окно. И только у забора выяснилось, что Мангоджерри исчезла.
В панике мы вернулись назад, обшарили кусты и живую изгородь, шепотом произнося кличку, которую и громко-то выговорить трудно, пока не обнаружили кошку у самого крыльца. На абсолютно черном газоне она казалась серой тенью.
Мы присели на корточки вокруг маленькой предводительницы группы, и Рузвельт напряг мозг, чтобы понять, о чем думает кошка.
— Она хочет войти в дом, — прошептал Фрост.
— Зачем? — спросил я.
— Там что-то неладно, — пробормотал Рузвельт.
— Что именно? — вмешалась Саша.
— Там живет смерть, — перевел Фрост.
— Но двор она содержит в порядке, — сказал Бобби.
— Доги ждет, — напомнила Саша кошке.
Рузвельт сказал:
— Мангоджерри говорит, что людям в доме нужна помощь.
— Откуда она знает? — спросил я, заранее зная ответ. Мы с Сашей и Бобби прошептали его хором: — Кошки знают правду.
Мне хотелось схватить Мангоджерри под мышку и побежать, словно она была мячом для регби. Но у кошки были когти и зубы, и она могла сопротивляться. Кроме того, нам было нужно ее добровольное участие в предстоящих поисках. Мангоджерри могла бы отказаться помогать, если бы я обошелся с ней как со спортивным инвентарем и пинком забил в ворота Уиверна.
Вынужденный получше рассмотреть дом в стиле королевы Виктории, я понял, что нахожусь в Зоне Сумерек. Окна второго этажа освещало лишь безошибочно узнаваемое мерцание телеэкранов, а две комнаты первого этажа — видимо, кухня и столовая — были озарены дрожащим оранжевым пламенем свеч или керосиновых ламп.
Наш хвостатый гид вскочил и устремился к дому. Кошка дерзко поднялась по ступеням и исчезла в тени заднего крыльца.
Может быть, этот феномен семейства кошачьих обладал развитым чувством гражданской ответственности. Может быть, этические принципы не позволяли Мангоджерри проходить мимо человека, попавшего в беду. Однако я подозревал, что ею руководит свойственное кошкам любопытство, которое так часто заводит их в беду.
Какое-то время мы продолжали сидеть полукругом, пока Бобби не спросил:
— Слушайте, тут действительно погано или это мне только кажется?
Неформальное голосование на сто процентов подтвердило точку зрения Бобби.
После этого мы неохотно пошли за Мангоджерри, которая настойчиво скреблась в дверь.
Сквозь стекло хорошо просматривалась кухня, настолько викторианская, что я не удивился бы, увидев, что на ней пьют чай Чарльз Диккенс, Уильям Гладстон[32] и Джек-потрошитель. Комната была освещена стоявшей на овальном столе керосиновой лампой, словно кто-то из здешних жителей был моим собратом по ХР.
Самой смелой оказалась Саша. Она постучала.
Никто не ответил.
Мангоджерри продолжала скрестись.
— У нас другая цель, — сказал ей Бобби.