— И уже подьячий? Далеко пошёл бы.
— И пойду, — уверенно сказал Фёдор.
Никита не ответил, уставился на огонь. Разговор про "додревнего царя" как-то сам собой позабылся.
От соседнего бивака к ним шатающейся походкой приблизился человек и, ломая русскую речь, обратился:
— Эй, московиты, чего одни сидите? Давай до нас! Я, Андор Хивай, угощаю!
Фёдор посмотрел на Никиту:
— Пойдём? Коли зовут.
Они встали, подошли к соседнему большому костру, за которым сидело человек пятнадцать, одетых весьма разнообразно. Например, пригласивший их Хивай платьем напоминал фряга, а глянешь на загорелую дочерна рожу, украшенную висячими усами — вылитый турок.
— Доброго здоровья всем честным людям, — поприветствовал Фёдор, представился сам и назвал Никиту.
— А добре здравы, милы чловек, — ответил самый старший из компании, седой как лунь мужик, с бородой-лопатой и кустистыми бровями. Он на фряга не походил.
— Московиты? — усмехнулся сидевший подле него франт в красно-синем немецком платье с пышными буфами и разрезами, в шляпе с пером невиданной прежде Фёдором птицы. Он толкнул локтем здорового детину в похожей одежде, и сказал, — правду си рекл братру Ктибор.
Детина держал на коленях двуручник и неторопливо правил клинок оселком.
— Престань, Янек, уклидни се уж, — строгим голосом одёрнул франта седой.
— Неближуй хости, — добавил верзила.
— Нерекл ясем зе со содомиты, — фыркнул франт Янек.
Одно слово Фёдор понял, и оно ему не понравилось. Он нахмурился. Никита сжал кулаки.
— Дост, пану, — поднял руки Хивай, — нени треба се хадат.
Он повернулся к московитам и сказал:
— Не серчайте, панове. Мы не хотим обидеть. Садитесь. Бывайте, как дома.
Компания освободила место на бревне возле костра. Фёдор и Никита сели. Хивай тоже устроился и принялся представлять товарищей, начав со старшего:
— То Адам Скокдополе из Троцнова. Ян Жатецкий. Ктибор Капуста из Липан. Они с Богемии. Чехи.
Затем Хивай начал представлять других членов компании. Некоторые из них переговаривались вполголоса, с интересом разглядывая московитов. Другие глядели равнодушно, и не проронили ни слова.
— Се Микеле ди Серра, Никола Гатто. Они с Венеции. А се Фернан де Санторо, Северино Агилар, Рамон Ортега.
Хивай назвал и других, но Фёдор уже плохо слушал. Его внимание привлёк Рамон Ортега, мальчишка лет четырнадцати, если не моложе. На поясе его висел "кошкодёр".
"Ишь ты. Воин".
Именно мальчишка молча преломил краюху хлеба и протянул Фёдору, а старик Адам поделился куском колбасы.
— Благодарствую, — низко поклонился Фёдор и половину отломил для товарища.
— Ну а я — Андор Хивай из Унгвара, — закончил представление усатый.
— А хорошо по-нашему говоришь, — заметил Никита.
— Унгвар вы зовёте Ужгородом, — пояснил Хивай. — И в Литве я бывал. Встречал уже московитов.
— Си веслари с турка? — спросил седой Адам из Троцнова.
Фёдор кивнул. Понял.
— Тежки осуд, — покачал головой Адам.
Фёдор вопросительно посмотрел на Андора.
— Говорит, тяжка доля, — перевёл тот.
Никита наклонился к нему и прошептал:
— Слышь, мил человек, а чего вон тот петух про содомитов нёс?
Хивай засмеялся.
— Не принимай к сердцу, брат. Ктибор давеча сказал, что тут де каждой твари по паре. А брат Ян заметил, что вас двое и одни сидите. Он не со зла. Посмеяться любит. Весёлый.
Фёдор подумал, что на весельчака Ян Жатецкий не очень походил. Ежели и впрямь весельчак, то скорее недобрый насмешник. И глядит надменно. Не из простых.
Никита дёрнул щекой и посмотрел на Яна исподлобья. Тот перехватил его взгляд и сказал с усмешкой, протянув Никите кувшин:
— Незлоби, пан.
Никита кувшин принял. Внутри плеснуло. Он сделал глоток. Одобрительно крякнул. Приложился ещё.
— Что ж, благодарствую, коли так.
Фёдор толкнул его локтем в бок:
— Чего там? Мне оставь.
— Вино.
— Вы, панове, бойовничи небо косовничи? — спросил Ян Жатецкий.
Фёдор и сей вопрос понял. Он вообще языки на лету схватывал. Не зря же "и по-фряжски и по-немецки".
— Спрашивает, холопы мы или воины, — шепнул он Никите.
"Как держать себя определяет. И впрямь непростой".
— Воины мы, — сказал Никита, — бойовничи. Я — сын боярский, а он — пушкарь.
То, что Федька скорее писарь, он благоразумно умолчал. Ян ответом удовлетворился.
Адам и Ктибор о чём-то вполголоса переговорили. Гишпанцы с фрягами так и молчали. Кое-кто жевал.
— Брат Ктибор плохо сказал, — снова заговорил Хивай, — тут не ковчег, а Вавилон. Сто наречий.
— Да вроде, как погляжу, всё больше гишпанцев и фрягов, — возразил Фёдор, — вы-то как среди них?
— Наёмники, — пожал плечами Хивай, — кто платит, тому служат. Немцев больше у Дориа. Богемцев с далматами у Светлейшей.
Немцев Фёдор уже видел. Их компания сидела неподалёку и оттуда время от времени доносились лающие возгласы и взрывы хохота. Ландскнехты. Все в вычурных кричащих разноцветных нарядах. Ктибор с Яном одеты очень похоже.
От подьячего не укрылось, что Хивай ответил так, будто себя из этой компании выделял и Фёдор не постеснялся прояснить это.
— Я-то? — переспросил Андор, — я — другое дело. У меня на турку особый зуб… — он вздохнул, будто вспомнил нечто неприятное и замолчал.
Повисла пауза, разорвал которую один из фрягов, именем Никола, худой и длинный парень. Он бросил краткую фразу, а Фёдор ответил. Фряг заметно удивился и сказал что-то ещё, подлиннее. Снова вступил в разговор Хивай. Фряг ответил и ему, после чего замолчал и задумчиво уставился на пламя. Похоже, потерял к разговору интерес.
— О чём толковали-то? — спросил Никита.
— Басурманы вырезали угорску крепость Сигетвар, — ответил Фёдор, — Андор и ещё шестеро одни из всех осадных сидельцев спаслись. А у басурман при осаде Салиман-салтан помер, вот нехристи и лютовали.
Вся эта пёстрая компания, как вскоре выяснил Фёдор, служила на галере "Падрона", капитана Джорджио Греко. Богемцы и мадьяр наёмничали. Ди Серра — рулевой, а Гатто — матрос. Гишпанцы состояли в Неаполитанской терции. Что это такое, Фёдор не знал, но переспрашивать не стал. Как и всем в отряде сицилийца ди Кардона им пришлось щедро пролить свою кровушку и эти вечерние посиделки были ещё и поминками. Немало товарищей полегло. Да и остальные вернутся ли домой?
О том, что все они угодили не иначе как к чёрту на рога, тут уже были наслышаны. Слухи быстро разлетелись, да капитаны и не скрывали. Герцог таких приказов не давал. Однако большинство восприняло сию новость довольно спокойно. Мало кто роптал. Одни просто не поверили, другие поверили, но до конца не осознали или не смели выказать слабость перед товарищами. Да и, наконец, братия подобралась бывалая, не со вчерашнего дня рука об руку со смертью танцующая. Живы же. А что до козней диавольских, то "Te Deum" и крёстное знаменье оборонят. Покамест вроде легионы бесов со всех сторон не лезут. Наоборот, за мыском обитают такие же смертные и по всему видать, сами братию боятся.
Компания, похоже, подобралась не самая плохая. Приняли, можно сказать, душевно и вроде без корысти. Фёдор и Никита приободрились. Поведали о себе. Разговор потёк свободнее. Речь чехов иной раз звучала непонятно, но Хивай толмачил, а фрягов Фёдор и без него понимал.
В сгустившихся сумерках, когда уже клонило в сон, вдруг раздались крики:
— Hey Leute, es gibt einen Kampf!
— Oh Scheiße! Es ist der Kapitän!
Где-то неподалёку лязгнула сталь. Фёдор толкнул клевавшего носом Никиту, тот встрепенулся.
— Цо е там? — вытянул шею Ян Жатецкий.
— Что-то стряслось.
— Это у палатки его светлости, — встревожено сказал Хивай и, подхватив саблю, поспешил на шум.
Вся компания потянулась следом.
В подсчётах припасов прошёл весь остаток дня. Каэтани слушал отчёты капитанов, а Серено и писарь Лука Марани перекидывали туда-сюда костяшки абака и тут же записывали столбиком результаты.
Двадцать одна галера. Из них десять в состоянии прекрасном, в бою сделали не более пяти выстрелов, не получили ни одной пробоины и потери в людях совсем невелики. Остальные изрядно потрёпаны. Галера госпитальеров и пара захваченных турецких галер в крайне удручающем состоянии. Онорато приказал снять с них всё ценное.
Пушек насчитали девяносто, из них семнадцать больших бомбард и вдвое большее число кулеврин.
— … и двести бочек пороха, — подсказывал писарю Серено.
Гребцов-кандальников, кто мог продолжать работу, сочли чуть менее двух тысяч. И ещё около тысячи вольных. Все вольные — с венецианских галер. Недостача народу на четверть от необходимого числа.
Солдат и матросов полторы тысячи. Это если свести до ровного счёта и учесть только тех, кто цел или легко ранен. Ещё сотни две тех, кто Божьей волей может ещё и выкарабкается. А может и нет. Лекарей нету. Конечно, плох тот солдат, кто товарища перевязать не сможет или, скажем, перелом в колодки взять. Да вот только когда плоть загнила, отнять руку или ногу так, чтобы раненный душу Господу не отдал, или горячку сбить, уже не всякому под силу. Потому кресты в скором времени колотить предстояло для сотни тяжёлых. А то и более. Среди этих несчастных числился и Джованни ди Кардона. Командир арьергардной баталии не приходил в сознание.
— Ежели всех считать, то сухарей, солонины, фасоли и вина на пять дней, — доложил Серено.
Каэтани поджал губы.
— Могло быть хуже, — заметил де Коронадо.
— Куда уж хуже… — буркнул маркиз делла Ровере, который сидел в тени и нервно разминал суставы пальцев, сцеплённых в замок, — что жрать-то вскорости будем?
— Будем торговать с местными, — ответил Каэтани.
— Чем торговать? Голой задницей?
— Вывернем карманы, — раздражённо бросил герцог. — Золото — всегда золото. Неважно, чей герб или профиль на нём отчеканен. Подозреваю, наследник герцогства Урбино отправился на войну не с пустым кошелём?