Через три дня Аполлодор остановился на острове Проконнес. Здесь ему неожиданно крупно повезло — одна из его триер остановила некоего купца, который оказался македонянином. У купца обнаружилось письмо царя — приказ Александру выслать во Фракию подкрепления для царского войска, дабы разобраться с царём одрисов Керсоблептом, который позабыл о прошлом битьё, нарушил мирный договор и угрожает Кардии.
Аполлодор с этим письмом сразу отправился в Византий к Фокиону. Здесь обнаружилось, что Филипп снял осаду с города и ушёл в неизвестном направлении. Впрочем, что значит, "неизвестном"? На Херсонес он пошёл, разумеется. Кардию от фракийцев защищать. На полуострове полно поселений афинских клерухов[73]. Любой на месте Македонянина посчитал бы, что они непременно окажут помощь фракийцам.
Фокион немедленно послал за Харесом, часть наёмников Аполлодора погрузил на свои триеры в качестве морской пехоты, эпибатов, и выступил на запад, дабы преградить македонянам путь у Гераклеи Фракийской. Оставшиеся наёмники двинулись следом за флотом по суше, а Аполлодор с пятью триерами поспешил в Лампсак, предупредить Мемнона, дабы тот не дал уйти из Пропонтиды македонскому флоту.
Но последний над их суетливой беготнёй лишь посмеялся. Дескать, не было никакого восстания фракийцев. Обманули вас, дурней.
Правитель Лампсака так же, как оба афинских ксенага подчинялся сатрапу Арситу, но в нынешнем деле приказов помогать им не получал. А всё потому, что хшатрапава Аршита ему не доверял и вообще, будь на то воля хозяина Даскилеона, то он родосца и вовсе давно бы уже удавил.
И было за что.
Мемнон и его старший брат Ментор на персидской службе состояли уже много лет. Братья обросли связями, знакомствами, отличились в военных предприятиях, а вскоре породнились с одним из самых могущественных людей царства — хшатрапавой Артаваздой.
Артабаз, как его называли эллины, был сатрапом Геллеспонтской Фригии до Арсита. Уже немолодой, он с девятью своими сыновьями считался одним из главных столпов трона великого хшаятийи. В Менторе и Мемноне, талантливых полководцах, Артабаз увидел крайне полезных для себя людей и выдал за старшего из них свою дочь, Барсину.
В годы Великого восстания сатрапов Артабаз сражался на стороне царя царей против бунтовщиков и после чрезвычайно возвысился, но пример битых сатрапов его ничему хорошему не научил. Девять лет назад он счёл себя столь могущественным, что сам осмелился на восстание против Артахшассы Вауки, заручившись помощью Афин.
Его главным флотоводцем стал вездесущий возмутитель спокойствия Харес. Поначалу он действовал против царского флота столь успешно, что Артабаз даже передал ему в награду Лампсак.
Однако дела вскоре пошли скверно. Афины увязли в Священной войне и бросили мятежного сатрапа. Он был разбит и вместе с Мемноном бежал ко двору Филиппа. Ментор избежал наказания, но на некоторое время угодил в опалу, а Харес и вовсе вышел сухими из воды.
Несколько лет спустя Ментор восстановил доверие Артаксеркса а потом и вовсе невероятно отличился, завоевав для царя царей некогда отпавший от персов Египет. В награду Артаксеркс простил его брата и Артабаза заодно, а Ментора наградил, подарив Лампсак теперь уже ему. Через два года старший из братьев умер и всё его наследство, включая жену, досталось младшему. Артавазда почти полностью восстановил своё влияние при дворе, но сатрапию ему всё же больше не отдали.
Хшатрапава Аршита, новый владетель Геллеспонтской Фригии, несмотря на царские милости не спешил одаривать родосца своей благосклонностью. Он взял на службу Хареса и посулил ему, что тот, ежели себя проявит, снова получит город, славный статерами из электрона с отчеканенным на них крылатым конём.
Все эти обстоятельства привели к тому, что Мемнон в нынешнем деле собирался постоять в стороне, однако появление в проливе галер Каэтани изрядно его обеспокоило.
Странные корабли встали на якорь у Козьих ручьёв. Их не так уж и много, едва ли такими силами рискнут напасть на город, но всё же Мемнон поднял гарнизон и приказал всем быть начеку.
Он ожидал, что утром они уйдут, но этого не случилось. До полудня родосец нервно расхаживал по верхней террасе дворца и напрягал зрение, высматривая, не поднимут ли они паруса. Небо ясное, западный берег просматривался хорошо.
Ветер благоприятен для похода на север. Аполлодор, который, едва рассвело, поспешил к Фокиону, верно, летел сейчас, как на крыльях. А эти с места не сдвинулись.
Наконец, любопытство одолело Мемнона, он снова взошёл на триеру и направился через пролив. Каэтани самолично вышел встречать его на "Падроне" вместе с Демаратом и Амфотером.
Мемнон хорошо знал обоих, и чрезвычайно удивился, увидев их в компании странных пришельцев.
Переговоры вышли недолгими. Вождь варваров всё время улыбался, на все вопросы отвечал уклончиво, и македоняне от него в том не отставали. Сама любезность. Предложили выпить, отобедать. Ничего толком не рассказали. Нет, городу они не угрожают. До Лампсака им нет дела. Чего тут стоят? Ждут афинский флот. Не искать же его по всей Пропонтиде. Зачем ждут? Ну как зачем, воевать. Войну Афины Филиппу объявили, неужто почтенный Мемнон не слышал? Кто все эти люди? Союзники. Откуда? Это не важно. Сколько у Фокиона кораблей знают. Да, в здравом уме.
Поговорили, в общем.
— Ну что там? — пристал к Мемнону Ликомед по возвращении.
— Там Демарат-коринфянин и Амфотер. А с ними какие-то варвары.
— Демарат? — удивился Ликомед. — Я видел его два месяца назад на Тенаре. Он появился там перед моим отъездом.
— Ты удивлён, что он здесь с македонянами? — спросил Мемнон, — я — нет. Всем известно, что Демарат — друг Филиппа.
Он вкратце пересказал соотечественнику то, что удалось узнать.
— Они собрались драться с Фокионом? — удивился Ликомед. — Тронулись умом?
— Да, я задал им тот же вопрос, — хмыкнул Мемнон.
— И… что? Что ты намерен делать?
— Ничего, — пожал плечами Мемнон, — это война не наша. И, сдаётся мне, друг мой, нас ждёт любопытное и, весьма вероятно, поучительное зрелище.
Ещё шесть дней спустя
— Они выходят, — негромко проговорил Фокион.
— Я ничего не вижу, — ответил Кефисофонт.
Он приложил ладонь к глазам козырьком, хотя солнце не мешало, вставало за спиной. Прищурился и различил движение. До противоположного берега двадцать пять стадий, и если паруса на таком расстоянии в ясный день хорошо различимы, то низкие силуэты триер без мачт уже не очень.
Триер? Мемнон говорил, что эти корабли не похожи на триеры. Это удивляло. Даже у "пурпурных" боевые корабли подобны эллинским. Хотя справедливее говорить наоборот.
Фокион глаза не напрягал. В его возрасте зрение острее вдаль. Вот читать он уже не может, вынужден просить помощи у молодых.
— Какая глупая самоуверенность, — насмешливым тоном заявил молодой человек, что стоял по правую руку от пожилого стратега.
То был Ктесипп, сын Хабрия. Фокион, в память о погибшем друге, принимал деятельное участие в судьбе его сына, брал с собой в походы, желая вырастить юношу достойным наследником отца. Однако яблоко умудрилось довольно далеко откатиться от яблони — Ктесипп отличался легкомысленным нравом и склонностью к самолюбованию. Считал себя большим знатоком военного искусства.
Фокион чуть повернул голову и искоса взглянул на юношу неодобрительным взглядом, однако ничего не возразил.
Услышав сбивчивый рассказ Аполлодора о том, что странный полуварварский флот перекрыл пролив у Лампсака, Фокион не сразу решил изменить свои планы. Ксенаг уверял, что насчитал кораблей двадцать, не больше. Стоило ли о них беспокоиться? Поначалу он решил остаться у Гераклеи. Филипп, скорее всего шёл на Херсонес с легковооружённой частью войска. Последние годы царь часто так делал, перемещался столь стремительно, что даже его собственная фаланга, выученная ходить в походы без обоза, и то за ним не поспевала. На эту манеру, кстати, обратил внимание и Демосфен и громко сетовал, что граждане афинские только и делают, что бегают за Филиппом, всегда отставая на шаг, а тот идёт, куда хочет и вертит всех на приапе даже без основного войска.
Гоплитов на триерах Фокиона было менее полутора тысяч, но с наёмниками Аполлодора, которые частью прибыли на харесовых транспортниках-гоплитогогах, а частью шли берегом, это воинство уже можно было назвать внушительным. Однако из-за поведения Хареса, который всем своим видом изображал оскорблённое достоинство, в кулак его собрать не удалось. Гоплитогоги отстали, часть наёмников изначально оказалась позади Филиппа, а Харес и вовсе болтался неизвестно где.
Впрочем, он явился к Гераклее на следующий день после возвращения к Фокиону Аполлодора и сообщил, что от Византия Одноглазый действительно ушёл, но под Перинфом осадный лагерь никуда не делся и даже не уменьшился. Разве что Деметрий с македонским недофлотом куда-то исчез.
Фокион выслал "бегунов" навстречу македонянам и ждал ещё день. Они никого не встретили. Стало понятно, что Одноглазый всех провёл с тем перехваченным приказом. Он действительно оказался подставным, придуманным для того, чтобы заставить Фокиона поспешить на перехват македонян на севере Херсонеса Фракийского. А Деметрий тем временем ускользнул из Пропонтиды. Филипп убрал из-под удара свой слабый флот, который свою роль уже отыграл и теперь был лишь помехой, лёгкой добычей для афинян.
— Ну лиса! — восхитился Харес. У него улучшилось настроение, поскольку обвели вокруг пальца не его, а "вашего любимого Фокиона".
А вот первому наварху стало не до смеха. Он понял, что Деметрий не сбежит, а присоединится к этому новому македонскому флоту, который встал в Эгоспотамах.
Противник усилился, это плохо, но известно, где он — это хорошо. Враг явно не собирается бежать — ещё лучше.
Афинский флот выступил обратно к Лампсаку. Корабли шли вдоль западного берега Пропонтиды, а у северного входа в Геллеспонт перешли к азиатскому берегу. Фокион хотел избежать встречи с македонянами в походном строю.