— Почему Византий? — Спросил Эвмен, — из-за того, что ключ к Боспору?
— И это тоже. А ещё зрителей больше, — ответил Каэтани.
— Как с Лампсаком и Мемноном? — догадался кардиец.
— Именно.
Из македонян только Эвмен к тому времени успел задуматься — сколько же ангаров, гонцов царя царей летели сейчас "быстрее журавлей" в Вавилон с тревожными новостями.
— А Перинф? — спросил кардиец.
— С моря им теперь нет подмоги, — прогудел Парменион.
— Да, — кивнул Филипп, — дружище, надеюсь на тебя. А мы к Византию.
Далеко не всегда он столь быстро принимал решения.
Эту идею Каэтани давно обдумывал, обсуждал с офицерами. Контарини заявил, что затея безумная, поскольку он бывал в Константинополе и видел, какие там стены, но тут даже малообразованные испанцы подняли его на смех.
Через несколько дней часть флота христиан вместе с Филиппом, который хотел лично пройти на удивительных кораблях, перешла под Византий, где также кипели осадные работы под руководством Кратера и механика Диада. Здесь спор, какова должна быть мина, разгорелся с новой силой. Поучаствовал и Фёдор, который теперь всюду следовал за герцогом:
— Розмыслы государя нашего, Ивана Васильевича, при казанском взятии закатили в камору под стеной одиннадцать бочек пороха по пять пудов каждая. Бахнуло… в избытке даже. Я кое с кем беседовал об этом деле, уверяли, что пудов тридцать бы хватило. Правда там стены были похлипше, чем здесь. Пудов полста-то надо.
Видя, что его не понимают, Ломов быстро пересчитал пуды во фряжские фунты. У Ветлужанина глаза на лоб полезли.
— Ты откуда… всё это?
— По чину положено, — важно ответил подьячий.
Сразу же нашлись недовольные. Все те же самые.
— Вот вроде же цели-то достигли, Ваша светлость. Ну той, что вы называли, — негодовал Переа, — зачем порох-то тратить? Неужто, он нам теперь без надобности? Не бездонные, чай, бочки.
Де Коронадо хмурился, в кои-то веки был согласен с Франсиско. Все испанцы их поддержали. Венецианцы тоже не понимали, но единым фронтом не выступили.
— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, — убеждал Каэтани. — Его величество должен лично лицезреть наши возможности, это избавит его и македонян от лишних сомнений касательно нашей полезности, буде такие возникнут.
— Вы, ваша светлость, не раз говорили, что порох мы добудем, — мрачно сказал Риваденейра, — и все мы прекрасно знаем, как. Да вот только не выйдет ли, что последние крупицы выжжем задолго до того?
— Последний раз, Хуан, — взмолился Каэтани, — поверьте мне, так надо.
— Может и надо… — буркнул Джорджио Греко, — вот только неясно, кому…
У Диада уже был почти готов подкоп под стену. Работы дня на три оставалось.
— А как они без зелья-то собирались? — Удивился Ветлужанин.
— Известно, как, — с видом знатока объяснил Хивай, — камору пошире надо сделать, столбами и досками укрепить. Потом всякого горючего туда напихать. Дыру с поверхности сделать, чтобы воздух мехами гнать. А потом дерево прогорит, каверна получится. Стена или башня под своим весом и рухнет.
— Так может зря зелье-то жечь? — спросил Никита.
— Можна марне, — проворчал Адам из Троцнова.
— Чего?
— Может и зря, говорит, — сказал Хивай.
Герцога, однако, уже ничто не могло остановить. В камору закатили пять десятипудовых бочек. Фёдор сделал палильную свечу. Он вообще неожиданно взялся руководить всеми работами, хотя и без него опытные в этом деле имелись.
В шестнадцатый день пианепсиона, а по-македонски апеллая, первого ноября, над Боспором Фракийским прокатился жуткий грохот, в стене образовался пролом, через который немедленно пошли на приступ гипасписты.
Пелла, начало зимы
Зима в этом году наступила рано. Уже в конце пианепсиона в горах лёг снег. И не тонкое покрывало, которое за пару часов способны стереть с лица земли слабеющие лучи осеннего солнца, а плотный пушистый ковёр. Замёрзли лужи, под ногами потрескивал лёд. Тонкие полупрозрачные пластинки наросли у кромки воды по берегам Лудия.
Каэтани заворожённо наблюдал, как плывут над водой клочья тумана, подхваченные слабым утренним ветерком. Пальцы на руках совсем окоченели, он поднёс их ко рту, подышал. Натянул на уши каусию и плотнее запахнулся в плащ.
За спиной послышалось негромкое конское фырканье. Онорато обернулся. Улыбнулся. Никак не мог привыкнуть, что видит теперь фессалийского красавца почти каждый день. И коня, и всадника.
"Да, всё-таки на дестрие не очень тянет, но по местным меркам, конечно, гигант".
Александр перекинул ногу через шею Букефала и спрыгнул на землю.
— Радуйся, достойнейший Онорато.
Каэтани отвесил церемонный поклон.
— Я с тобой всё время себя чувствую царём царей, — весело сказал Александр, — когда мне было семь лет, я принимал персидских послов, они кланялись похоже.
Он был не один, позади остановились ещё два всадника — конечно же Гефестион, сын Аминтора и Филота, сын Пармениона. Странно, что Птолемея нет. Впрочем, общеизвестно, что Лагид любит подольше поспать. Друзья царевича тоже спешились.
— Я не видел, как кланяются персы, — сказал Каэтани.
— В твоей стране так кланяются только царям?
— Не только. Существуют разные поклоны, для разных людей и обстоятельств. Иной раз даже обедневшие дворяне хватаются за мечи, если заподозрят в ком-то недостаток уважения к своей персоне.
— Вы всегда ходите с оружием? С такими мечами? — Спросил Гефестион.
— С такими не всегда, — Каэтани на четверть выдвинул клинок из ножен, показывая царевичу, — это меч для войны. Есть ещё меч для платья, он уже, легче. Вот его всегда носят.
— И такой же длинный? — Александр чуть наклонил голову набок.
— Да.
— И не ломается? Я восхищён вашими кузнецами. Среди твоих людей они есть?
— Есть.
— Значит, ты сможешь сделать для моего войска такие же доспехи, как у вас?
"Для моего войска".
— Это сложно, Александр. Потребны не только знания.
— Я прикажу, тебе доставят всё необходимое.
Онорато улыбнулся.
— Не всё можно получить твоей волей или волей твоего отца.
Александр поджал губы.
— А волей Артаксеркса? — спросил Филота.
— И он не всесилен. Всё в руках Господа.
Александр некоторое время молчал, потом спросил:
— Ваш бог… Он действительно могущественее Зевса? — И сам же ответил, — как видно да, раз даровал вам такое оружие. Когда я сказал об этом Филоте, он испугался, что я навлеку на нас гнев богов.
Филота фыркнул.
— Ваши боги ревнивы, — кивнул Онорато и предложил, — давай пройдёмся.
— А ваш? — спросил Александр. Он отпустил поводья, потрепал коня по шее и умный Букефал без принуждения побрёл за ними следом.
— А мы считаем, что не в праве говорить "наш бог", хотя некоторые и говорят. Бог — он всеобщий, творец всего сущего, нет для него раздельно ни эллина, ни иудея.
После падения Византия вскоре пришёл черёд Перинфа. Филипп позволил его защитникам узнать о своих успехах из уст лучших людей Византия. Лишённый помощи, выдержавший полугодовую осаду и несколько тяжелейших штурмов, город сдался.
Устраивать дела у проливов царь привычно оставил Пармениона, а сам с большей частью войска отправился домой. Теперь ему было не до скифов, требовалось заняться Элладой.
Афины, после известия о поражении погрузились в траур, а потом город охватила паника. Всем мерещился лес сарисс над Элевсинской дорогой. Однако Филипп не собирался пожинать плоды победы немедленно. Произошло слишком много невероятного, это следовало хорошенько обмозговать, уложить в голове. Немалую роль в том, что царь не стал гнать лошадей, сыграли и разговоры с Фокионом.
А вот под партией Демосфена шатался помост. Даже не шатался — горел. Кое-кто из его друзей поспешил уехать. Бежать, конечно же, на самом деле. Но они, пытаясь сохранить достоинство, говорили — "уехать".
Александр вернулся в Пеллу гораздо раньше отца, но тот уже знал обо всех его успехах. Когда Филипп во главе царской илы въехал во дворец, сын вышел встречать его и отец, прищурив единственный глаз, улыбнулся и громко спросил:
— Стало быть, Александрополь?
Царевич без тени смущения гордо вскинул подбородок.
"Да, это он!" — подумал Каэтани с благоговением, — "самоуверен и честолюбив".
Его представили царевичу тут же и с первой минуты знакомства он захватил куда больше внимания Александра, чем повесть о перипетиях осады двух городов. Да положа руку на сердце сказать — он захватил всё внимание юноши.
— Кое-кто из моих родичей служит Господу…
— Как жрец?
— Да, как жрец. Меня готовили, как воина Его Святейшества Папы. Это как… навроде защитника святого места, например Дельф. Меня всегда более привлекала стезя воина, нежели жреца.
— Ты говорил, что все ваши жрецы — воины. И Гвидо?
— Возникнет надобность, возьмёт меч и он, долг пастыря защищать свою паству.
— Мне показалось, что он скорее философ, — задумчиво проговорил Александр, — жаль, Аристотель уже уехал. Полагаю, им было бы интересно побеседовать.
Каэтани решил не рисковать и не взваливать на себя столь ответственную ношу, как проповедь. Однако после первой же беседы Александра с отцом Себастьяном отметил, что священник слишком напорист и прямолинеен. Онорато не желал потерять душу царевича, ибо почитал её куда более важной, чем филиппова. Не крестится отец — невелика потеря, но вот сын…
Действовать следовало тоньше, ибо вопросы, которые родит острый ум юноши, чрезвычайно сложны для самих пришельцев. И Онорато познакомил Александра с братом Гвидо, одной из первых смиренных просьб которого было желание получить разрешение на устройство школы.
Некоторое время они шли в молчании.
— Ты ведь можешь прорицать, Онорато, — скорее утвердительно, нежели вопросительно произнёс Александр.
— Не совсем так, — возразил герцог заметно напрягшись.
Царевич пропустил эту фразу мимо ушей.
— Скажи, смогу ли я превзойти деяния отца?