— Лёгкое головокружение, да. А перед самым абордажем… Как бы ж это описать… Словом, у вас не темнело в глазах?
— Да, такое было, — кивнул де Коронадо.
— Вам не мерещится, дон Хуан, — сказал Каэтани, — мы все видим одно и то же. До заката остался час. Менее часа. Нет следов сражения, будто весь наш флот уже ушёл в Порто-Петала. Мы все словно проспали несколько часов, и даже не заметили этого.
— Это всё он! — с остервенением прорычал де Коронадо, — проклятый ренегат! Я давно подозревал, что он продал душу Дьяволу. Человек не может быть настолько удачлив.
Несколько человек перекрестились, но Каэтани лишь дёрнул уголком рта в усмешке. Особая ненависть госпитальеров к Луччиали давно стала притчей во языцех. Он немало попил их крови во время осады Мальты, а два года назад в малом сражении одержал победу с соотношением приложенных сил и достигнутых результатов столь обидным для Ордена, что рыцари до сих пор при упоминании имени ренегата теряли самообладание. И вот опять досаднейший удар, да ещё в какой ситуации, от потерпевшего поражение, отступающего противника.
— Ренегат ставит паруса, ваша светлость, — сказал Мартин де Чир.
Каэтани посмотрел в сторону противника. Там будто треугольные драконовы зубы вырастали. Тридцать две галеры ренегата уже почти растворились в сумерках, но теперь снова стали видны. Повернули на юг.
— Знать бы, куда он направился, — сказал де Чир.
— Теперь мне нет до него дела, — ответил Каэтани, — пусть бежит. И лучше, если он зароется в какую-нибудь нору поглубже. Надо идти к нашему флоту. Но сначала я хочу подняться на борт к Джустиниани.
Абордажная партия вернулась на "Капитану" де Коронадо. Туда же перешли выжившие гребца с турецкой галеры, которую взяла на буксир "Тирана" Хуана де Риваденейра. Остальным капитанам де Коронадо приказал оказать помощь отряду ди Кардона.
"Капитана" подошла к галере госпитальеров. Хуан Васкес перешёл на неё первым. Между банками бродили люди маркиза делла Ровере, собирали оружие убитых.
Де Коронадо громко выкликал командующего госпитальеров, Пьетро Джустиниани, Мартина де Феррера и других орденских братьев. Никто не откликался. Генуэзцы смотрели на него исподлобья, дескать: "Хватит уже без толку драть глотку".
Каэтани тоже ступил на палубу мёртвой галеры и его почти сразу же окликнули:
— Ваша светлость!
— Сеньор Бои, вы здесь?! Рад видеть вас в добром здравии!
— Да, — ответил Паоло, — Бог миловал.
Каэтани отметил, что Сиракузец чрезвычайно бледен, будто вся кровь отхлынула от лица.
Рядом с Паоло стояли ещё человек пять. Рыцарь в добротных латах и солдаты в простых кожаных куртках и шлемах-морионах. Один, простоволосый, почему-то был связан, хотя не очень-то походил на турка. Онорато пригляделся и узнал в нём того самого испанца, которого они с Мартином де Феррера спасли от виселицы.
Рыцарь выступил вперёд, коротко поклонился.
— Дон Онорато.
— Дон Франческо, — кивком ответил Каэтани.
— Вам знаком этот человек, дон Онорато? — делла Ровере указал на Диего.
— Да, мне уже приходилось его видеть при весьма печальных обстоятельствах. Предполагаю, вы тоже знаете, кто он.
— Не знал, но Паоло просветил меня. Некий преступник, которого хотел допросить несчастный де Феррера.
— Несчастный? — нахмурился Каэтани.
— Увы, он пал. Сражался, как лев. Вокруг места его гибели целая гора из трупов нехристей.
— Печальное известие, — сказал Каэтани и осенил себя крёстным знамением, — смилуйся и упокой, Господи, душу новопреставленного раба твоего Мартина, храбрейшего воина, жизнь положившего за Святое дело.
Сопровождавшие его солдаты обнажили головы.
— Паоло, вы не знаете, выведал ли де Феррера то, что хотел у сего молодчика?
— Увы, ваша светлость, мне это неизвестно. После ухода из Игуменицы я всего раз виделся с Мартином в Кефаллонии, да и то мельком. Все готовились к сражению. Было не до расспросов.
— Что ж, печально. Видать придётся мне.
Каэтани подошёл вплотную к Виборе, глядя глаза в глаза. Тот взгляд не отвёл, и вообще оставался невозмутим, будто разговор никоим образом его не касался. Минуту спустя герцог хмыкнул и повернулся к Паоло.
— А ведь обстоятельства дела де Феррера мне не известны. И как прикажете теперь поступить с ним?
Паоло сглотнул, будто собираясь с храбростью (а так и было).
— Мне кое-что известно, ваша светлость.
— Вот как? Уже лучше. Но займёмся этим позже, солнце уже скоро сядет.
Подошёл де Коронадо. Каэтани обратился к нему.
— Дон Хуан, возьмите эту галеру на буксир.
— Трупы нехристей за борт?
Каэтани пожал плечами.
— Разумеется. Не забудьте снять с них всё ценное.
Через несколько минут, когда край солнечного диска уже коснулся горизонта, христиане взяли курс на север. Пошли против ветра и на тех венецианских галерах, где перед боем срубили мачты[12], ставить их назад не стали.
К десяти галерам Каэтани прибавились восемь из отряда ди Кардона и три захваченных турецких. Отдав распоряжения по эскадре, герцог спустился вниз, перевести дух. Каютой любезно поделился де Коронадо. Конечно, вдвоём здесь было не повернуться, тесновато, койка всего одна, но спать Каэтани надеялся в своей палатке, которую, разумеется, уже должен был развернуть в Порто-Петала расторопный и исполнительный капитан "Грифона" Алессандро Негрони.
Слуга Хуана Васкеса помог разоблачиться, подал воду для умывания и Онорато, не снимая сапог растянулся на койке.
Расслабиться никак не получалось. Перед глазами как наяву вставали кровавые картины минувшего дня. Ему захотелось перечитать Геродота, тот эпизод, самый любимый, посвящённый Саламинскому сражению.
В его каюте на "Грифоне" на полке стояли книги, с которыми он не расставался даже на войне. Плутарх, Геродот, Юстин, три тома из недавно открытого и изданного на языке оригинала обширного труда Диодора Сицилийского. Онорато любил читать именно на древнегреческом, хотя знал его не так хорошо, как латынь, и первоначально познакомился с трудом Отца Истории в переводе Лоренцо Валлы, изданном ещё в прошлом веке. Книги в дорогом и отлично сохранившемся переплёте за внушительную сумму приобрёл его дед Камилло незадолго до своей смерти. Онорато было тогда восемь лет и как всякий мальчишка он жадно интересовался древней историей, предпочитая, разумеется, рассказы о войнах и воинах. Правда до древнегреческих текстов добрался попозже, отроком.
И вот он самолично испытал всё то, что выпало на долю Фемистокла и Аристида, его любимого героя. Сейчас, как никогда прежде хотелось вновь погрузиться в эти строки, сравнить ощущения, давние мальчишеские грёзы и обретённую реальность.
Да, она оказалась куда суровее, чем он мог вообразить, а ведь то был не первый его бой. Ему уже приходилось сражаться с берберскими пиратами, но с нынешней бойней те стычки и близко сравниться не могли.
Увы, де Коронадо не был книжником. Оставалось надеяться, что библиотека в каюте "Грифона" не пострадала от какого-нибудь случайного ядра, прошившего борт.
Мало-помалу тело расслабилось, но возбуждённый переживаниями разум отдыхать не собирался и жаждал деятельности. Онорато кликнул слугу и велел привести к нему тех двух гребцов, благодаря которым он остался жив.
Гребцы вошли в каюту в сопровождении Серено. Тот из бывших рабов, что был постарше, верзила, столь ловко обращавшийся с цепью, треснулся лбом о дверной косяк и ругнулся на непонятном языке.
Онорато сел на койке.
— Я ещё раз благодарю вас за спасение. Прошу вас, назовитесь, расскажите, как попали в плен. Обещаю, что сделаю всё, что в моих силах, дабы помочь вам вернуться на родину.
Верзила нахмурился и вопросительно уставился на товарища, который на вид был помоложе. Весь облик здоровяка говорил о том, что из тирады Каэтани он не понял ни слова, отчего Онорато заключил, что бывшие рабы конечно же не итальянцы, и вряд ли испанцы. На греков или далматов они тоже не были похожи — оба светлокожие и русоволосые.
Товарищ верзилы некоторое время морщил лоб и жевал губами, будто подбирал слова. Наконец медленно, спотыкаясь через слово, заговорил по-итальянски. С чудовищным и совершенно незнакомым акцентом.
— Мы, светлейший князь, государя Ивана Васильевича служилые люди. Я зовусь Федька, Михайлов сын Ломов, подьячий пушечного стола Разрядного приказа. А товарищ мой — Никита Андреев Ветлужанин, сын боярский. В полон мы угодили нынешним летом при татарском разорении, когда царь крымский Москву спалил.
Некоторые слова Фёдор не смог перевести и сказал по-русски. Онорато разобрал не более половины фразы. Главное, однако, уловил.
— Вы московиты?
Фёдор кивнул. Каэтани усмехнулся.
— Да, признаться я взял на себя весьма непростые обязательства, но долг — есть долг. Моё имя Онорато Каэтани де Сермонета, и я всегда плачу свои долги. Теперь отдыхайте. Когда мы высадимся, вас накормят. Позже побеседуем ещё. Признаться, я впервые говорю с московитами.
— А ничё ты по-фряжски шпаришь, — уважительно заявил Никита, когда они вышли из каюты, — что хоть он сказал-то?
— Сказал — должник наш.
— Ну, то нам нелишне, — хмыкнул Никита, — а как звать боярина?
Фёдор назвал имя.
— Как? — хохотнул Никита, — Нарата Китанин? Вот же дал Господь имечко[13]. А ведь боярин, а то и князь. Ох, чудны дела твои, Господи…
Галера "Капитана" была лантерной, то есть несла на корме три больших фонаря, позволявших собирать корабли в темноте. На остальных галерах было по одному фонарю меньшего размера, но в отряде ди Кардона и они уцелели не все.
Наступила ночь, и вереница огней приближалась к берегу. Де Чир, ныне главный кормчий отряда, справедливо рассудил, что в темноте слишком рискованно идти проливом между Оксией и материком, поэтому остров обогнули с запада мористее.
К счастью, ночь вышла безоблачной и серебряный диск луны облегчал задачу рулевым. Измотанные гребцы еле ворочали вёслами, их никто не подгонял. Разве что две галеры с ранеными Каэтани выслал вперёд и велел поторопиться.