Глава 5Оковы любви
Проснулась я на закате. Тетки, как по команде, склонились над постелью и стали наперебой ругаться:
– Пьянчужка! Видела бы тебя покойная матушка! Что ни день, на бровях являешься! Ни капли, Аделька, больше ни капли!
– Ребенок ей понадобился! Фаханчик беззубый, сама родить не хочет, хочет, чтоб на все готовенькое!
– Замуж она не пойдет! Фу-ты ну-ты, все пойдут, а она в девках останется!
– Подружку себе нашла! Нормальных панн вокруг нет? Крыску? Сын у нее олень будет, подружка – крыса, тараканов еще пусть заведет, вот клиенты из трактира разбегутся…
Самое ужасное было в том, что я абсолютно не помнила, что успела наболтать теткам, когда ввалилась в покои и, не раздеваясь, рухнула на постель. Видимо, немало.
Я зажмурилась, хотя делать вид, что еще сплю, было поздно.
Мы с Мареком кое-как добрели до трактира. Он в лицах рассказывал, как почуял сладкий аромат моей крови, что фахан тоже бросился к двери.
– Крыло, главное, хрупкое такое оказалось, на вкус – как кожаный ремень. Ага, я пана Килера за него цапнул. Ты не представляешь, что твоя кровь с мужчинами-магами делает. Твое счастье, Аделька, что Караколь – сильный фахан, смог меня даже с переломами держать.
Счастье, да. И удача, что панна Ясна в зельях разбирается. Марек попросил разрешения зеленую полоску на моем пальце лизнуть и сделал это, хотя я не позволила. Прицокнул языком:
– Хорошая штука, надо попросить у леди Крыски этого снадобья про запас. И вина… Проклятье, Моравянка, я женился бы на Ясне, ни минуты не раздумывая, если бы она в приданое свои погреба предложила.
– Она бургомистра любит, – наябедничала я не без удовольствия. – Его готова в вине хоть купать. А ты пьяница, ни одна девушка за тебя замуж не пойдет.
– А вот давай спросим? Вельможные панны, – заорал Марек во всю глотку на многолюдной Княжей улице, – если между мною и господином Килером выбирать, вы за кого?
Мнения разделились, в обсуждении приняли участие не только девицы, но и замужние пани и большинство мужчин. Последние, к моему удовольствию, выступали на стороне бургомистра. Вездесущий пан Рышард и сам бы за пана Килера сходил, если бы имел нужный пол и не имел рядом пани Рышардовой. Уточнения последовали только после супружеской увесистой оплеухи.
Я тоже отвесила затрещину, только Мареку:
– Идем домой, жених, твоими стараниями сегодня в трактире гостей будет…
Марек пообещал, что отомстит, отдохнет и отомстит драчунье-Адельке. Я расхохоталась. В те моменты, когда удавалось забыть, какие именно чувства ко мне испытывает черноглазый чародей, мне было с ним очень здорово, весело, бесшабашно. Как будто Моравянке лет десять от роду, и у нее настоящий приятель есть, партнер по детским проказам. Только ничего этого не было.
Петрусь вывалил на стойку целый мешок талеров, они с Госей стали их считать, какие-то селянки сновали с этажа на этаж, на втором работали плотники. Марек отобрал у меня сковородку, поставил на плиту:
– Видишь, без нас разберутся, пошли спать. А давай вместе? Не то чтобы я жаловался, но моя кровать слишком короткая для человека нормального роста. На цвергов ее делали? Нет, для ребенка. Да, кто-то говорил, что это детская комната. Что, Моравянка, материнский инстинкт проснулся? Я заметил. Значит, предлагаю так: я переезжаю к тебе, в мою комнату Олеся поселим с грудастой кормилицей… Что? Ясна тебе фаханчика не отдаст? Мы ее спрашивать не будем. Ну чего ты, право слово, одна в своих апартаментах кукуешь? Вдвоем веселей. Обещаю на честь твою девичью не покушаться и с поцелуями не приставать. В губы точно нет. Что значит: помнишь? Я объяснял? И ты поверила? Ну да, правда, как смерть. Но, во-первых, я привыкну, может, не сразу, а во-вторых… Проклятье, как же ты пахнешь!
Свою дверь я захлопнула перед длинным чародейским носом, сказала теткам:
– Потом, все потом…
И отправилась спать, как оказалось, сразу не замолчав. Теперь вот пожинала горькие плоды собственного красноречия. Слушала, зажмурившись, стыдилась, хотела пить и уединиться в ванной. Когда поток ругани стал иссякать, зевнула и приоткрыла один глаз. Фигуры тетушек виднелись на фоне окна.
– Ладно, Гражиночка, не хочет девочка замуж, не надо. Без любви оно как-то неправильно.
– Да рушится ведь все, Рузечка. Как лавина с гор сошла, трудность за трудностью. А все чернявый Марек виноват, не явись он в Лимбург…
– Пан Килер и раньше Адичкой интересовался. Я думала, влюбился.
– А я тебе говорила: унюхал волшебный запах нашей девочки.
Осторожно спустившись с кровати, я отправилась в ванную, отвернула завитушку крана, приникла к струе. Гражина басовито бухтела на пороге:
– Идея женить бургомистра на секретарше посетила Адичку кстати. Этого браком обезопасим, на другого – амулет наденем.
Рузя возражала:
– Если бы, получив браслет, Марек нашей девочке подчинился, все стало бы замечательно. А так… Ну кого когда из их князей жены останавливали? Скажешь, Килер благородный, прикажет чародею Адичку не трогать?
Я закончила неотложные дела, разделась и встала под душ. Тетки, услышав звук струй, появились в ванной.
– Вот что думаю, Адичка, – Рузя присела на табурет, – нужно амулет подчинения с тобою связать, заклинанием.
– Пан Килер мне его не скажет. – Душистое мыло пенилось в волосах, горячая вода смывала грязь и слабость. – Поэтому…
Я выключила душ и обернулась в полотенце:
– Поэтому, дорогие родственницы, браслета на Марека я не надену. Вы, тетечка Рузечка, правы. Надежда на благородство фахана с нашей стороны станет непростительной глупостью.
Гражина трубно вздохнула:
– Что ж теперь – ждать, каждую минуту опасаясь каверз от нашего работника?
– Придется. Вы, тетечка, за ним присмотрите. А еще неплохо будет, если сможете, сквозь сон парню нужные мысли внушите: «Уходи, Марек, из Лимбурга, лет через сорок вернешься, когда Моравянка состарится. Что чародеям время? Ничто. Мир посмотришь, попутешествуешь, а после старушка Адель артритными пальцами сама тебе свою жилу откроет». Все в таком роде. Накануне Медоточия я это Мареку и сама скажу.
– А если не уйдет? Ты позволишь нам с Рузей его убить?
– Не позволю, – ответила я твердо и пошла одеваться.
Крахмальная блузка приятно холодила кожу, жилет плотно охватил талию, юбок было три, синяя в складку верхняя и две шелковых нижних. От пышности наряда мне показалось, что из зеркала на меня смотрит благородная пани, я даже присела в реверансе.
– Нужные мысли, это, конечно, хорошо, – прошептала Рузя. – Но заклинание будет надежней.
Я обернулась, чтоб повторить о нежелании бургомистра мне это треклятое заклинание сообщать, но замерла с открытым ртом, тетушка хихикнула, тряся завитыми локонами:
– Да, Адичка, оно у меня есть. Прекрасное, скомпонованное из нескольких, найденных в умных чародейских книгах. Все, что к нему требуется: узнать настоящее имя нашего черноглазого.
Радость моя лопнула, как мыльный пузырек:
– Даже Марек его не помнит.
– Зато бургомистр, скорее всего, прекрасно его знает, – сказала Гражина. – Килера заморочь, улыбнись, позволь приобнять…
– Поцелуй, – поддакнула Рузя. – После лобзания ни один мужчина перед тобой не устоит. Противно? Потерпишь.
Я смущенно сообщила, что с некоторых пор прикосновения Карла не вызывают во мне отвращения, и что, пожалуй, поцелуй не будет неприятен. Тетки обрадовались.
– Наконец ледяная статуя Аделька таять начала, – хохотнула Гражина. – Даже догадываюсь, кто в костер страсти дров подбросил. Марек. Кстати, Адичка, я еще вот что попробую: когда парень заснет, нашепчу, чтоб имя вспоминал, мысли на это направлю. Знаешь, как бывает, бессознательно чего только из глубин памяти не вылазит. А браслетик-то из поленницы забери, пусть здесь лежит, под Рузиным присмотром.
Я выглянула в темноту за окном:
– После закрытия принесу, когда гости разойдутся.
И отправилась исполнять свои обязанности хозяйки трактира.
Зала была почти пуста, народ столпился снаружи, как и вчера, кольцо вокруг крыльца, очередь сельских девиц, Марек в драной на плече рубахе.
У него другой одежды нет? Нужно завтра же смену заказать или тетечку Рузю попросить?
– Чего там? – спросила Гражина над плечом. – Мне отсюда не видно.
– Пан чародей поцелуями за работу рассчитывается, – фыркнула я вполголоса.
– Не поцелуями, – возразила Гося. – Сегодня деньгами, девки-то на другое губы раскатали, только пан Марек сказал, что его невеста, вы, то есть панна-хозяйка, ему с посторонними женщинами лобзаться запретили. Петрик горсть бургомистровых талеров на четвертинки специально выменял.
Я вытянула шею. В очереди действительно не целовались и, судя по недовольным девичьим личикам, четвертаки радости доставляли гораздо меньше, чем могли бы бесплатные поцелуи чародея. Расчет закончился, я отошла к стойке, освобождая дорогу возвращающимся в трактир гостям. Меня приветствовали, поздравляли с удачной охотой и ладным женишком. Тот вошел одним из последних, за ним хромал незнакомый мужчина, пожилой, с длинными седыми волосами, крючковатым носом и яркими голубыми глазами.
Марек остановился в центре залы, хлопнул в ладоши, привлекая внимание:
– Дорогие гости, прошу любить и жаловать, это пан Шпильман – бродячий миннезингер, явился в Лимбург на праздник Медоточия. Сегодня он дает единственный незабываемый концерт в «Золотой сковородке».
Миннезингер раскланялся, достал из-за плеча инструмент, ротту с блестящими струнами, сел на подставленный Мареком табурет. Музыка была привычной, тарифской, гости подхватили песню с первых аккордов.
Чернявый ущипнул Госю, чтоб спешила с заказами, кивнул Петрику и вразвалочку подошел ко мне:
– Шпильмана на втором этаже поселим, уговорились бесплатно, вроде как за работу, чаевые ему.
– Экий ты быстрый!
– А чего тянуть? Развлекать публику после вчерашнего я, прости, не в состоянии. Тем более сегодня работаем в минус.