– Имя свое помнишь? – спросила Гражина осторожно.
Марек вздрогнул, хотя слышать ее не мог, тряхнул головой:
– Что?
– Говорю, – хмыкнула я, – что твоими стараниями в минус сегодня обслуживаем. Зачем бесплатное угощение обещал?
Чародей помолчал, послушал песню Шпильмана, голос у того был хороший, в ноты попадал.
– Не бойся, Аделька, сегодняшняя недоприбыль нам с горкой вернется. Что же касается имени, я точно слышал, ты о нем меня спрашивала, то его я в один прекрасный момент обязательно вспомню.
«Ну да, прекрасный. В момент, когда моя кровь будет стекать по твоему подбородку», – подумала я, награждая неосторожную тетечку гневным взглядом.
Марек моих кривляний не заметил, пялился в вырез крахмальной блузки, велел сесть за столик бургомистра и украшать вечер своими прелестями.
– Ступай, Аделька, я после присоединюсь. От визита пана Килера мы, судя по всему, на сегодня избавлены. Госька тебе попить принесет.
– Не вина, – предупредила я, – простой воды.
Гражина шепотом это решение одобрила. В этот раз Марек не вздрогнул, но плечи его напряглись. Когда он проводил меня к столику и ушел, я пробормотала:
– Он вас слышит, тетечка, абсолютно точно слышит.
Гося поставила передо мной хрустальный графин в проволочной оплетке, бокал, я кивком поблагодарила, провела пальцем по металлу. А если он Гражину слышит, значит, мог и того призрака в лесу. Убийцу Ласло.
– Тетечка, – шепнула я возбужденно, – не могли бы вы Рузечку попросить обыскать детскую? Не помню, рассказывала ли я вам про золотые чешуйки, которые после превращения волшебного оленя остались…
Оказалось, что говорила, и Гражина, к чему я веду, немедленно поняла. Она вернулась довольно быстро, пан Шпильман успел спеть только две песни.
– Кусок золота, – отчиталась тетка, – с ноготь большого пальца величиной. Марек его и не прятал особо, на столике рядом с гребнем для волос чешуйка лежит. Рузечка спрашивает, может, заразу эту в клозетный сток бросить?
– Не нужно, оставьте все как было. Может, Марек больше одной прихватил. Пусть пока думает, что я ни о чем не догадалась.
– Рузечка говорит, что если эту заразу в порошок измолоть и в еду подсыпать, у того, кто откушает, кровь горлом пойдет.
– Знаю.
– Ничего из рук чародея не бери, – велела Гражина. – Даже воду. В ванной будешь пить из-под крана, за закрытыми дверями.
Я пообещала, а тетке сказала, чтобы отправлялась к сестре. Она послушалась, скоро рядом со мной за столик присел чародей, отмахнулся от Госи:
– Ничего не нужно. – Налил воды из графина, выпил, кисло мне сообщил: – С вином действительно притормозим. Не то чтобы я боялся пьянчужкой в городе прослыть, но, раз жениться на панне-владелице заветных погребов не получится, приходится экономить.
– Не опускай руки, прояви свое мужское обаяние, очаруй Ясну и, может, она с ключом от сердца вручит тебе и другой, от погребов.
– Ты удивительная женщина, Аделька, – протянул мне Марек бокал, в котором плескалось на донышке. – Всю жизнь в глуши живешь, а речь правильная, богатая даже.
Воду я допила: если чародей ее отхлебывал, то и мне безопасно. Марек ответов не ждал, продолжал болтать:
– Что же касается нашей панны Крыски, даже если я ее соблазню, что, уверен, не так и сложно, жениться на ней не получится. Для брачного обряда настоящее имя надо, то самое, которое я забыл.
Ну да, так положено. У алтаря жених с невестой произносят полные имена друг друга. Иногда смешно получается. В прошлом году, когда прачка Елка за пана Михася шла, они торжественно прокричали: Миханопулус и Елкипаклия. Целовались уже под хохот толпы. Потому что одно дело, как тебя родня и соседи прозывают, другое – каким именем волшебная пани фея наградила. Они ведь, как всем известно, те еще забавницы. Из книг я знала, что в прочих государствах красноволосые пани поскромнее себя ведут. У нас же в Тарифе… Эх…
Я глубоко вздохнула и поняла, что совершенно потеряла нить марекового монолога:
– Чего ты там раскрыл?
Он взял мою руку и провел по ладони подушечкой большого пальца, как совсем недавно делал пан Килер.
– Вот это, Аделька. Я твою чувственность раскрыл, понимаешь? Думаешь, не заметно было, как ты на площади к фахану льнула? Вчера едва робкие прикосновения его вельможности терпела, а сегодня… – Я выдернула руку, Марек криво улыбнулся. – Мой поцелуй тебя возбудил, растопил ледяные оковы, в которых ты пребывала. А это значит… значит…
Черные как ночь глаза остановились на моих губах:
– Воспользоваться плодами своих трудов я никому не позволю.
Тут его отвлек один из гостей, попросив рассказать об охоте на златорогого оборотня. Я вдохнула, выдохнула, ущипнула себя над коленом. Морок он, а не Марек! Глупостями своими так заворожил, что я как дышать забыла. Пан Шпильман как раз отдыхал, и чародей пошел к стойке, взгромоздился на нее и около получаса вдохновенно врал.
– Адичка, – встревоженный шепот Гражинки был едва слышен, – беда. Рузечка в календарь поглядела, мы с лунными циклами ошиблись.
Мой организм как будто ждал этих слов, живот болезненно скрутило, на лбу выступила испарина. Те самые дни, женские, опасные.
Я вскочила, поймала за передник растрепанную Госю:
– До послезавтра меня в трактире не будет, захворала.
Девушка кивнула, ей моя таинственная хворь была привычна:
– Мы с хлопцами со всем справимся, ступайте, панна-хозяйка.
– Какое счастье, что Госька за Анджеем не ушла, – басила тетка, когда я взбегала по лестнице. – Надо все-таки придумать, кого ей в женихи подобрать, чтоб…
Шкатулка, амулет! Я не успела его забрать! Неважно, это как раз подождет. Все подождет. Я захлопнула дверь своих покоев, повернула ключ, набросила засовы, придвинула к порогу комод. Рузя стучала ножками впереди, расчищая дорогу:
– Быстрее, Адичка, чудом успели. Это я виновата, неправильно эллипс черной луны заложила.
Приблуд не было, ни одной, кажется… Голосок тетки пропал, отсеченный прозрачной хрустальной мембраной моего тайного места. Ни звука, ни ветерка, только два силуэта снаружи. Гражина прижалась лицом к стеклу, я погладила сквозь преграду синюю щеку:
– Спасибо, тетечки. Что бы я без вас делала?..
Мои драгоценные родственницы, два неупокоенных духа. Познакомились мы так. Юная Аделька, действительно юная, только ходить научилась, отправилась трактирные закоулки исследовать. Тогда дом казался мне огромным и полным тайн. На чердаке я их и нашла, и тайны, и теток. Довольно долго не понимала, с кем именно подружилась, мне тогда без разницы было – живой, мертвый или приблуда. Если напасть пытается, верещу в голос, матушка из трактира прибегает и развоплощает опасность. Но эти призраки оказались безвредными. Кто они, откуда, покойницы не знали. Имена им Морава придумала, уже после того, как позволила остаться, специально со звуком «р», чтоб я побыстрее картавить разучилась.
– Бывает, что неупокойники за сильными артефактами увязываются, – объяснила мама, когда обнаружила меня на чердаке в компании с новыми подружками. – Артефактов у нас с тобой два, вот и призраков парочка. Вдруг у пана нашего Спящего на них свои особые планы? Если так, настанет нужное время, и все решится само собой.
А пока нужное время не наступило, тетки проводили свою послежизнь с нами и пытались быть полезными. Рузя ловко управлялась с иглой и ниткой, могла отыскать в фолиантах любую информацию, составить заклинание, сварить зелье. В отличие от Гражины, Рузечка имела некоторое телесное воплощение – скелет, остатки седых волос, кружевную сорочку, похожую на саван. Гражина была эфемерна, кроме меня с матушкой ее никто обычно видеть не мог. Огромное раздутое тело утопленницы, синюшное, бесформенное. Наверное, это смотрелось страшновато, но я привыкла. Чего не скажешь о тех немногих незадачливых воришках, которые пытались проникнуть в трактир. Тем Гражина показывалась с ошеломительным эффектом. Ранняя седина, заикание, недержание мочи – вот небольшой список последствий для злоумышленников.
Из дома тетушки выходить не могли, Рузя вообще была ограничена в перемещениях покоями третьего этажа; наверное, это было как-то связано с близостью нашего второго артефакта. Первым была золотая сковородка. Мама говорила, что полезные вещи ей отдали вельможные феи, чтобы защитить излишне щедро одаренного ими ребенка, меня то есть. И, видит Спящий, без этих предметов я бы до своих теперешних лет не дожила.
Из-за теток мы не могли нанимать на работу в трактире семейные пары. Дети, как известно, прозорливее взрослых. Однажды (я сама этого, конечно, не видела, матушка рассказала) пани Богуслава, мясничиха, явилась к нам за пьяненьким мужем с Франчишкой на руках, девочка увидела Гражину, сидящую на перилах лестницы. Детский припадок списали на сглаз, но Морава причину его поняла прекрасно и решила – никаких детей в трактире больше не будет.
Фигуры теток за хрустальной крышкой истаяли, все исчезло, панна Моравянка – Берегиня вольного города Лимбурга – погрузилась в сон. Тело мое лежало в хрустальном гробу, нашем втором аретефакте, установленном под самой крышей трактира. Матушка специально нанимала пришлых работников, чтобы выложили балки полой пирамидой и потом об этом не болтали. Здесь я проводила несколько дней в месяц с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Тело погружалось в сон, дух же блуждал в радужном тумане. Хода времени я не ощущала, мыслей особых никогда не было. Раньше. В этот раз их оказалось в избытке, мыслей. Жарких, неприличных. Про губы и руки, и прочие мужские части. Чувственность он во мне раскрыл, балабол. Время просто такое пришло, я знаю, читала. Да, у других женщин оно раньше, чем в двадцать три года наступает, ну так и я особенная. Чудовище…
– Адичка, деточка, проснись, – звала меня Рузя.
Я открыла глаза и села, опершись руками о хрустальные бортики, крышку тетечка успела открыть.
– Сколько времени прошло?
– Пять дней, четыре ночи. – Рузя помогла мне выбраться. – В этот раз дольше, чем обычно.