– Это еще зачем?
– Затем, что я тебя люблю и не смогу никакого вреда причинить.
– Не вздумай, Адичка, – подала голос Гражина, чье морозное присутствие ощущалось уже довольно давно.
Я передернула плечами и взяла острую чешуйку:
– Давай!
Капелька крови на кончике указательного пальца была похожа на крошечный рубин. Я на нее долго не смотрела, а Марек не мог отвести взгляда. Его лицо исказилось болезненной гримасой, ноздри раздулись:
– Это пытка, любовь моя. Заканчивай.
И пока я зализывала ранку, чародей голыми руками разбирался с набившимися в кухню приблудами. Хорош, даже без сковородки хорош.
– Поняла, – спросил он, отдышавшись, – насколько я с этим браслетом для тебя, Моравянка, безопасен?
Что ответить? Поняла. И жалко тебя, болвана. Не полезь ко мне с поцелуями… Эх, что сделано, то сделано.
– Платок одолжи, – велела я, завернула в ткань золотинку и спрятала в кармашек передника.
А потом вышла в зал. Хозяйских – то есть моих – указаний там не требовалось. Гося и еще две новенькие девушки (Орыся и Зеня, вспомнила!) убирали после завтрака, Петрик за стойкой наливал пиво тем панам, что захотели промочить горло, поваренок Мартуся пробежала к выходу, чтоб поторопить доставку от мясника, повеселевший после моего прощения Марек тоже встал за стойку. Трактир работал, и места в нем мне не было.
Я вышла на улицу и побрела прочь от главной площади, отвечала на приветствия знакомых, кланялась, улыбалась. Мне было грустно и одиноко. Как в таких случаях поступают обычные девушки? Отправляются в гости к подругам, чтоб излить душу, получить немного поддержки и утешающих слов. Обычные девушки. Я, к сожалению, к таким не относилась. Подруг у меня не было, ни одной. Тетки не в счет, то есть они хорошие и верные, и любят меня, но сейчас мне нужно было поговорить с кем-то совсем посторонним. К счастью, я этого «кого-то» знала, впрочем, как и каждая панна вольного города Лимбург.
Выйдя за городские ворота, я сошла с дороги, направляясь к горной лощине. Людей здесь совсем не было, можно было лица не держать. Я щурилась от яркого солнца, смаргивала слезы, они текли и текли. Медоточивые камни громоздились на берегу Лимбовки, гладкие серые валуны охватывали полукругом утоптанную площадку. Пан Малер, местный художник, на картинах их изображает: в закатном свете, рассветном, ночью с двумя полными лунами над верхушками, при дожде и снеге. Иногда девушек хороводных дорисовывает или чародея со спины в длинном мерцающем плаще, или красноволосую фату, разумеется, отвернутую. У пана Малера с портретами не очень, зато пейзажи с камнями расходятся, не успев толком просохнуть. У меня в трактире тоже пара штук висит.
Я вытерла ладонями щеки и ступила в круг.
– Красавица, – зашелестело отовсюду, – нет таких больше. Волосы как шелк, кожа – мрамор, очи – звезды, зубы…
Немедленно полегчало, лесть – она для девичьей души очень приятна, даже когда понимаешь, что это всего-навсего лесть. С четверть часа я стояла в центре площадки, слушая комплименты. Умна, величественна, прекрасна. Все у тебя хорошо будет, венец княжеский, деток пятеро, муж работящий. Всё ты правильно сделала, всё. Выхода другого не было, потому себя не кори. Тем более чародей сам браслет напялил, сам. И теперь тебя любит, без разницы, что от артефакта, чувство сильное, полезное. Да как такую красавицу не любить? Волосы как шелк…
Камни хвалить умели, правда, только незамужних панн. Стоило девице замуж выйти, сколько бы лет ей при этом ни было, льстивый шепот она слышать переставала. Проверяли уже многократно.
Насладившись незаслуженными похвалами и пустыми обещаниями, я повнимательнее рассмотрела валуны. Как обычно бывало в преддверии праздника, их поверхность украсилась сероватым орнаментом, в ночь Медоточия эти линии превратятся в сочащиеся жидким огнем трещины. А потом еще и картинки всякие покажут. Вот даже сейчас, если присмотреться…
– Прекратите! – прихлопнула я ладошкой начавшую проявляться похабщину. – Это на праздник!
Многоголосый вздох, изображение осыпалось яркими безвредными искорками. Вот и правильно, так и должно быть.
– Воюешь? – спросил Марек, когда я вышла из круга.
Он расположился на траве, прикрывался ладонью от палящего солнца.
– Чего за мной потащился? Дел больше нет?
– Потащился, – Марек кисло улыбнулся, – потому что совершенно без тебя места себе не нахожу. Любовь, Аделька, близости постоянной к объекту требует. А что касается дел… Тут же главное – организовать процесс, чтоб как вагонетка по рельсам все шло, без усилий.
Я вздохнула и побрела прочь от камней. Какой кошмар.
Да, именно он все организовал, и без него, наверное, все это быстро в упадок придет. Зачем ты настолько хорош, несчастный Мармадюк? Думаешь, я не страдаю? Только не от любви, от вины.
– Моравянка, – нагнал меня чародей, – раз ты, кажется, гнев на милость сменила, приголубь меня, влюбленного бедняжку.
Говорил Марек жалобно, но, осмотрев эту хитрую рожу, я фыркнула и выдернула руку из цепкой мужской хватки.
– Обойдешься!
В город возвращаться не хотелось, я спустилась к реке, набрала в руку прибрежных мелких камешков, стала бросать их в воду. Марек грустно постоял, повздыхал. Его общество меня тяготило. А он, как будто нарочно, умножал мою вину.
– Однажды, – начала я, прервав затянувшееся молчание, – медоточивые камни мне любопытную картину показали. Они, знаешь ли, самые потаенные наши страхи наружу тащат. На этой картине девицу, невероятно на меня похожую, некий чародей жрал. Просто так, как будто обедал.
Неприятные воспоминания заставили поморщиться, я зябко обхватила себя за плечи:
– Понимаешь? Это мой ужас, он с самого детства со мной.
– Что, прямо за столом ел? – заинтересовался Марек.
– С салфеткой и столовыми приборами.
Марек расхохотался и попытался меня приобнять.
– Вот ты, Адель, селянка дремучая! С ножом и вилкой? Ты именно так все это себе представляешь?
– Ну так просвети, – не стала отстраняться я. – Как это делал бы ты, не будь связанным артефактом?
– Ты стала бы цветком, милая, белоснежным эдельвейсом, и… – В голосе Марека слышались мечтательные нотки, его пальцы гладили мою кожу в вырезе блузки, жаркое дыхание обжигало щеку. – Но это теперь неважно, нежная моя девочка. Неужели я совсем тебе не нравлюсь? Ты же хочешь меня, Адель, я знаю… Мы с тобой на всю жизнь связаны, так зачем откладывать приятный миг соединения? Я ведь страдаю, милая, ты обязана мою жажду утолить. Не ту, волшебную, а вполне человеческую, мужскую… Ты меня подчинила, ты за меня в ответе…
Мы не разжимали объятий, но я понемножку, шажок за шажком, теснила чародея к реке. Когда он отстранился, чтоб развязать шнуровку моей жилетки-корсета, я изо всех сил толкнула его в грудь. Марек сорвался вниз, полетел в ледяную воду.
– Остынь, пан пришлый! – крикнула я весело, наблюдая, как он барахтается. – Ну или голод свой мужской как-нибудь без меня утоли.
Он с трудом вскарабкался на берег, по-собачьи отряхнулся, уточнил, как именно я себе это утоление представляю, и, не получив вразумительного ответа (лучше б промолчал, честное слово!), расхохотался:
– Тебя, Аделька, очень забавно воспитали. Знаешь, в древности женские ордена были, где юных дев не к жизни, а к войне готовили. Ты точь-в-точь как те девы, только со сковородкой.
Я улыбнулась: все правда, воспитали из меня настоящую Берегиню, и никто не жаловался, кроме получивших по макушке сковородой.
– К тебе же память от моего удара вернулась, – вспомнила я ночную драку, – расскажи.
Марек хитро прищурился:
– А награду за правду я получу? Ну хоть крошечный поцелуй? Тогда ладно.
Я награды не обещала, но и не возразила. Марек еще потянул время, повел меня прочь от реки, усадил в сухой сочной траве, сел напротив, скрестив ноги, уперся ладонями в колени:
– С чего бы начать? Пожалуй, надо издали…
Чародей растерянно заморгал, зевнул и, к моему невероятному удивлению, завалился на спину.
– Что происходит? – Приподнявшись, я посмотрела на сладко спящего парня.
– Мармадюк привык дурочкам головы морочить, – сообщил незнакомый тенорок. – Расслабился в вышних сферах. Феи, между нами, особым умом не отличаются. Адель? Ты меня слышишь? Рукав ему закатай.
Свободной от обережной дули рукой я обнажила мужское запястье. Браслет блестел на солнце, на гладкой пластине виднелось круглое личико, не человеческое, а как будто нарисованная ребенком рожица, глазки-кружочки посмотрели на меня, ротик зашевелился:
– Болтун, к услугам прекрасной панны. Тьфу на тебя!
Это я засунула кончик указательного пальца в ротовое отверстие артефакта.
– Простите. То есть извини, – исправилась я, решив браслету все-таки не «выкать». – Ты можешь говорить?
– Эти болваны из канцелярии решили, что могут лишить меня, высший артефакт… Впрочем, – Болтун вздохнул, – слышать меня пока можешь только ты и то, когда мой хозяин спит. К счастью, погрузить Мармадюка в сон для меня не представляет никакого труда.
– Погоди, – я тряхнула головой, – хозяин?
Браслет хихикнул:
– Ты разве не догадалась?
Вспомнив утешительную болтовню медоточивых камней: «Сам чародей его надел, сам…», я недоверчиво переспросила:
– Мармадюк надел на себя артефакт подчинения и его активировал?
– Конечно!
– И теперь он твой хозяин?
– Когда бодрствует, конечно. Но сейчас, как видишь, я сам по себе. И мне очень хочется с тобой поболтать.
– Зачем?
– Ты, кажется, тоже умом не блещешь. Больше не с кем, только с тобой.
– Я не об этом спросила. Зачем Мармадюку это преставление понадобилось? Он ведь, получается, тебя в любой момент снять может? И вообще, как это произошло? Откуда чародей знал, что ты именно поцелуем активируешься? И…
– Не части, – перебил Болтун, – раскудахталась. Знал, не знал… Мыслей я не читаю. Скорее не знал. Вспомни, он, прежде чем на тебя с поцелуями наброситься, бормотал себе под нос заклинание-привязку. Зачем? Решил, что, если кто-то его подталкивает цветочек волшебный зажевать, он этого делать не будет. Наверное.