Сначала, когда мы оказались по обе стороны от разделяющей сковородки, со мною беседовали на самые горячие темы, не кулинарные.
– Адель, – шептал чародей, – когда ты наконец сдашься, я поцелую тебя всю, от макушки до кончиков пальцев на ногах, не пропуская ни кусочка твоего белого сладкого тела…
Не знаю, на что Мармадюк рассчитывал, мне от слов «сладкое» и «тело» в одном предложении было так страшно, что зубы стучали. А там же еще «кусочки» фигурировали!
– Расскажи, – перевела я тему, – о тех феях, с которыми ты на волшебной горе жил.
Ну вот кто меня за язык тянул? Плохая тема и Болтуном уже развитая чуть больше чем полностью.
– Ты совсем не ревнуешь, милая? – Марек мечтательно улыбнулся. – И ты абсолютно права, ни одна из фат не сравнится с моей Аделькой, и ничто, что у нас с ними происходило, даже не приблизится к тому, что будет с драгоценной Моравянкой. Она будет…
– Феи, – перебила я мужские грезы. – Как их звали?
– Асмодия и Флоризея.
– Красивые имена, – поддержала я беседу по обыкновению всех трактирщиков и отпихнула сковородкой придвинувшегося Марека. – И что же, эти панны были красноволосы и красноглазы?
– Что? – переспросил он, потирая место ушиба. – Ах, нет, это фаты, что по нашему миру бродят, придерживаются во внешности классических традиций. Мои подружки были благородными дамами, обитательницами вышних сфер, фрейлинами самих королев. Асмодия служила, то есть, наверное, все еще служит, темнейшей Нобу, а Флоризея – наперсница светлейшей Алистер. Поэтому… Флоризея – очень статная светлокожая блондинка с голубыми как зимний лед глазами, у нее тонкий носик, большой рот, точеные черты лица и…
Марек посмотрел на мою грудь, я прикрылась сковородкой:
– А как выглядит Асмодия?
Мармадюка позабавили то ли воспоминания, то ли мой пугливый жест.
– Точно так же, милая, только в других цветах. Волосы как ночь, глаза как фиолетовые драгоценности. Знаешь, мне раньше не приходило в голову, но панны эти… Ну, как будто двух одинаковых фарфоровых куколок мастер просто решил по-разному раскрасить. И, – чародей мне подмигнул, – не знаю, как ты, смешная пейзанка, воображаешь себе наши развлечения…
– Ты им пел? – перебила я, уже собираясь огреть нахала по голове сковородкой.
– Точно! – Мармадюк вскочил с кровати, прошел сквозь туманную тетку Гражину (совсем родственница осторожность потеряла, еще чуть-чуть, и ее заметят), порылся в сундуке и достал мандолину. – Я должен своей любимой две ардерских песни. Пусть первая будет колыбельной.
Он плюхнулся обратно на постель, подложил под спину подушку.
– Да будет тебе известно, милая, что ардерский называют языком любви.
– А скасгардийский – войны, тарифский – торговли, малихабарский – мудрости, – фыркнула я, отпуская сковородку, – доманский тоже как-нибудь называют. Все уже поняли, что ты ардерец. Пой!
Длинные смуглые пальцы нежно коснулись струн, в полутьме я видела, что голова тетки Рузи высунулась из-за двери, Гражина парила под потолком огромной кляксой, колышась в такт мелодии. Мармадюк запел, гортанно, нездешне… Колыбельная оказалась нескончаемой, куплет за куплетом, припев, проигрыш, может, я вполне это допускала, чародей исполнял песню по кругу. Очень скоро веки мои налились тяжестью, спина расслабилась, затылок уютно вжался в подушку, и я бесславно заснула.
Утром тетки отчитались, что покушений на мою честь не воспоследовало, а браслет с ними говорить не пожелал или не смог. Марек мотался по трактирным делам, оказываясь одновременно в десятке мест, но успел забежать на кухню, где мы Госей завтракали, чтобы проверить, с какой стороны у меня завязан передник. Мальчишка!
После обеда Моравянка с «женишком» прогулялась за городскую стену. Честные жители предавались полуденной неге, поэтому мало кто увидел и удивился, что трактирщица одета в мужской костюм. На просеке мне отдали часть долга, выступив спарринг-партнером в тренировке. Я долг не засчитала:
– Пан пришлый дерется вполсилы, наверное, боится получить сдачи.
Марек хохотал, потирал ушибы:
– Не могу, Аделька, действительно не могу. Умом понимаю, что тебя бревном не перешибешь, Берегиню драчливую, а сердце не позволяет боль причинять. Ну хочешь… Не знаю… Тебе же просто какой-то мальчик для битья нужен?
– Петрика не предлагать, – надула я обиженно губы.
В них меня и чмокнули, пообещав прекрасного мальчика для моего полного удовлетворения найти. Да, да, сильного, как медведь, и беспринципного, чтобы с панной подрался, и не чародея, чтоб по-честному все было. Когда? Как только, так сразу.
– Люблю, – шептал чародей, – больше жизни… Мармадель, ты ведь абсолютно ни в чем не виновата, я сам браслет подчинения на себя надел, сам… Не знал, какое это невыразимое счастье…
Он признался в обмане!
Невинный, в общем-то, поцелуй перетек во второй, слишком долгий и страстный. Я ощущала, как свободная от корсета грудь трется о ткань сорочки, пока моей, тихонько стонала, вскрикнула, когда мужская ладонь скользнула по телу под одеждой. Совсем Моравянка разгорячилась, самое время все вчерашние фантазии воплотить. Кровь? Что кровь? Этот мужчина сможет с любым лессером справиться. Да, Мармадюк уверен. Он любит и хочет, и знает, что я тоже хочу…
Я не хотела. Получится, что я как те две… кокотки волшебные с человеком поступлю. Как бы Марек не хорохорился, и мне и ему ясно, что панны-феи его зачаровали и воспользовались. Так же, как сейчас собиралась, то есть, наоборот, не собиралась поступить я.
– Послушай, – сказала я отстранившись, – послушай, если после того, как ты с себя этот проклятый браслет снимешь… если… и тогда захочешь… Без любви, без обещаний, без обязательств…
Дышала я прерывисто, тяжело, пальцы дрожали на стянутом вороте сорочки.
– Клянусь, Мармадюк, если ты захочешь, Мармадель по прозвищу Моравянка станет твоей.
И все, больше ничего говорить я не могла, отвернулась, побрела к пастушьим воротам, чувствуя в затылке холодок, то ли от взгляда чародея, то ли оттого, что клятва моя была настоящей.
Марек меня не догонял, следовал шагах в десяти и ни разу не попытался разделяющее нас расстояние уменьшить. А я не оглядывалась. Ну, может, раз или два. Ровно чтобы увидеть, что плетется понуро.
Все-таки ты, Адель, дурочка. Он же захочет, непременно захочет. Какой нормальный мужик от «без любви, без обязательств» откажется? А ты останешься одна, до последнего вздоха вспоминать…
«И ладно, – подумала я, отодвигая плечом замершего на пороге пана Руфуса, – клятва есть клятва».
Смешной доманец попытался схватить меня за руку, болтал «аморе».
– Ни словечка вашего, вельможный пан, не понять, – широко улыбаясь, я показала себе через плечо. – К этому вон хлопцу с «аморами» приставайте, он оценит.
Вошла в пустой трактирный зал, взбежала по лестнице. Марек задерживался снаружи, видно, оценивал рулады гостя. И тоже ладно… У меня визит к бургомистру вечером, лучше, чем терзаться, посплю, сил наберусь.
– А вот любопытно, – пробормотала я, завалившись в постель, – отчего вы меня другим наречиям не обучили?
– Морава не велела, – ответила Гражина. – Да и необходимости особой не было: ты, Адичка, за двадцать три года ни разу за пределами Тарифа не бывала. А если фолиант какой заграничный перевести, так мы с Рузей к услугам. Амор, говоришь? Это любовь по-домански, пан Руфус воспылал. Но ты и без толмача это поняла.
Потом тетка спросила, как наша тренировка с чародеем прошла и почему Марек к нам не поднимается. Я притворилась, что задремала, потому что отвечать не хотелось, и скоро действительно погрузилась в неглубокий беспокойный сон. Сквозь него я слышала, как открылась дверь, негромкие шаги, скрип половиц, шепот Гражины:
– Прячься, Рузька.
– Опять кошмар? – Прохладная ладонь скользит по моей скуле, ключицам, страшные картины отступают, я успокаиваюсь. – Мармадель… Какое редкое имя.
Матрас прогнулся, как будто рядом со мной еще кто-то прилег, талию обхватили чужие руки.
– И снова здравствуйте, – раздалось на уровне моего живота. – Магия засыпает, просыпаются честные горожане. Ну же, прекрасная трактирщица!
Опустив взгляд, я улыбнулась рожице Болтуна:
– Рада слышать. Идите сюда, тетечки.
Родственницы вдвоем нависли над кроватью, Марек уютно посапывал на подушке, уткнувшись носом в мои волосы.
– Привидения, – обрадовался браслет, – неупокоенные призраки, опекунши, так сказать. Что ж вы, опекунши, деточку свою так скверно воспитали? Ни гордости женской, ни осторожности. Знаете, что она Мармадюку сегодня пообещала?
– Ты слышишь его, Адичка? – пробасила Гражина. – Мне только видно, как ротик нарисованный шевелится.
Рузя тоже слова артефакта не слышала. Славно как. А то я уже собиралась Марека расталкивать. Не хватало, чтобы меня его побрякушка перед родственницами позорила. Что, Болтун, съел?
С ехидной улыбочкой я проговорила:
– Высший артефакт Болтун выражает безмерное удовольствие от встречи с моими опекуншами.
– Мы тоже, – тетки синхронно присели в реверансах, Рузя прищелкнула костями, Гражина посинела, – безмерно…
– Врушка, – сказал браслет, – и дурочка. Ты понимаешь, что именно чародею пообещала? Ты ведь девица, Моравянка, поэтому будет кровь…
Я недоуменно поморщилась. К чему он вообще ведет? Какая еще кровь?
– В двадцать три года ты таких вещей не знаешь? – веселился Болтун.
– О чем он, Адичка? Почему ты побледнела?
Кое-как сформулировав вопрос, я зажмурилась от обрушившейся на меня информации. Тетки зашептали одновременно в оба уха, костяшки Рузи сомкнулись на локте, чтобы я не дергалась. Что значит у собачек с кошечками такого нет? Только у людей? То есть у девушек? Только в первый раз? А раньше почему не рассказали? К слову не пришлось? А если бы я, не дай Спящий, с тем же господином Килером…
Рузечка испуганно ахнула, ей этого и в голову не приходило. И Гражине тоже.
Высший артефакт так хохотал, что я стала опасаться, что он ненароком разбудит своего носителя.