– За сотни лет таких забавных дурочек не встречал! Вот умора! Мармадель по прозвищу Моравянка… – Болтун посерьезнел. – Совпадение? Не думаю. Во-первых, совпадений не бывает, а во-вторых… Ну-ка, спроси своих страшных родственниц…
Внимательно выслушав указания, я проговорила вслух:
– Артефакт интересуется, кто именно из волшебных панн был моей феей, дарующей имена, и не она ли в трактир сковородку с хрустальным ящиком доставила.
Тетки не знали. В послежизни они сразу оказались на трактирном чердаке, себя почти не осознавали, поняли, что происходит, только когда я их заметила. Мутти им про фей особо ничего не рассказывала, записку, которая к артефактам прилагалась, Морава незадолго перед смертью в камине сожгла. Вещи? Те, что при Адичке в колыбельке были? Тоже спалила. Да, тогда же. Почему? Не хотела, чтоб доченька расстраивалась и от пустых мечтаний. Пеленка какая-то, погремушка. Деревянная, да, дотла.
Рузя по швейной привычке припомнила, что ткань у пеленки была дорогая, и что ей теперь кажется – со срезанной окантовкой. То есть она вполне допускала, что там вензеля какие-то могли быть. А Гражина, не желая отставать от сестры, сообщила, что уничтожение младенческих вещей по времени с визитом в Лимбург бродячего миннезингера совпало.
– Разумеется, ты, Адичка, этого не помнишь. Водяницы тогда из реки полезли, ты день и ночь по щиколотки в воде скакала. Певец этот попросил разрешения публику развлечь, а после к хозяйке поднялся.
– Не миннезингер он был даже, пришлый. Менестрель, вот кто, – поправила Рузя, – доремарская, хвастался, песенная школа.
– Ну поиграл на ротте своей, то есть на мандолине, баллады жалостливые исполнил. Морава плакала, а как ушел, попросила тогдашнюю работницу ей помочь с одра сползти, ну и пожгла в камине вещицы младенческие.
– Что за баллады? – спросили мы с Болтуном, я, разумеется, вслух.
Тетки завели в два голоса. Заунывную невнятицу не понимала только я, Болтун хихикал как от щекотки, и даже подпел куплет. Пришлось уточнять:
– И о чем речь?
– Грустнейшая история о предначертанной, но так и не случившейся любви, – пояснил браслет. – Он и она, с парными, заметь, именами… Неужели ты их не разбираешь?
Гнусавый трескучий ардерский, как будто страдаешь от соплей, набрав полный рот речной гальки. Где тут разобрать? Хотя…
– Мармадель и Мармадюк, – фыркнула я, – и от этой чуши матушка опечалилась?
Гражина тяжко вздохнула:
– В последнем куплете что-то вроде предсказания было. Что-де судьба не любит, когда ею пренебрегают, и мстит.
Болтун повторил последние строчки песни и перешел на тарифский:
– Не имел чести с твоей мутти быть знакомым, но думаю, ей всего-навсего не хотелось, чтоб Берегиня славного Лимбурга, наплевав на обязанности, своим прошлым интересоваться стала.
– У тебя нет никакого права про матушку гадости говорить! – щелкнула я по браслету. – Понял?
Тетки немедленно уточнили, какие именно гадости. Я повторила.
– Каково?
Родственницы промолчали, но переглянулись с отвратительной многозначительностью.
– Это клевета! – Соскользнув с кровати, я стала мерить шагами комнату. – И бред!
– Если считать, что Морава поверила песенной байке, действительно бред, – согласился Болтун. – И остался у нас, Мармадель, только один вариант, мой. Не мельтеши. Правда, даже такая горькая, лучше приятной лжи.
– Да пошел ты…
Не закончив фразы, я выбежала из спальни, пронеслась в ванную, захлопнула с грохотом дверь, открыла до упора краны с водой и стала срывать с себя одежду.
– В бездну, к фаханам, на ту сторону мира, пусть тебя водяницы до смерти защекочут, пусть стригои изжуют, пусть твои вышние сферы отдадут тебя в переплавку, в пыль измельчат…
Нырнув в ванну, я задержала дыхание.
Это правда, и мутти действительно заботилась о городе больше, чем обо мне.
Сев ровно, я вдохнула горячий влажный воздух.
«Морава настоящей берегиней была, мы так и должны поступать. Перед ее смертью я поклялась, что дело продолжу, Лимбург без защиты не оставлю. Сегодня, правда, Мареку в другом клялась, идиотка сластолюбивая… А все дурная кровь. Я ведь, если подумать и все, о чем сегодня узнала, сложить, самая настоящая ардерка. Тамошние люди очень страстям телесным подвержены, недаром их гнусавое наречие языком любви назвали. Нет, нет, я не такая. Мы, тарифки, женщины порядочные. Себя чародею пообещала? Так обещать – не значит дать… Не мои слова. Откуда только знаю? На девиз похожи…»
Власть наревевшись, я подремала в остывающей воде, выбралась из ванны, неторопливо высушила волосы. Сколько там уже натикало? Наверное, к бургомистру собираться пора.
В спальне перед ростовым манекеном, одетым в старушечье, хотя и нарядное платье, меня ждали тетки. За окном сумерки перетекали в настоящую ночь. Чародей покои уже покинул, наверняка удивляясь своим внезапным приступам сонливости.
Меня облачили, пригласили к зеркалу в гардеробной, чтобы причесаться. Тетки молчали, видимо, не желая расстраивать. Ну они-то должны понимать, что у мутти других вариантов с дочуркой не было? Они все о нас знают.
Рузя разбрызгала над моей строгой прической немного духов, потянула носом, юркнула вниз поправить подол. Очень вовремя: в комнату заглянул Марек, и тетка успела спрятаться за вешалкой.
– Прекрасно ровно настолько, чтобы я здесь не мучился ревностью.
– Повторяетесь, пан чародей.
Я рассмотрела свое отражение. Цвет мне не шел, от асимметрично нашитой канители вся фигура казалась грузной и несколько скособоченной. Стянутые в жгут на затылке волосы открывали широкий лоб, привлекали все внимание к густым бровям. Припудренные губы выглядели бескровными. Чудесно. Даже драгоценный пан Килер вряд ли покусится на такое страшилище. И духи правильные, пожилые: ладан и сырость. То есть, наверное, ладан и свежесть, но пахнут сыростью. Что ж, Моравянка, можно идти. Панна Ясна должна была мне бургомистров экипаж прислать. Внизу приглашения бисерным почерком секретарши было об этом написано. До торжества оставалось больше часа, и я надеялась, что подруга позволит мне это время провести с Олесем.
Настроение было почти великолепным, я попрощалась с тетками, позволила Мареку проводить меня вниз. Гости, которых в трактире было привычно много, сразу стали над ним подшучивать. Он балагурил, что да, только в этом наряде может любимую женушку в чужой дом отпустить. Ну, хорошо, пока не женушку, но дело за этим не станет. Ага, никуда от него Моравянка теперь не денется, даром, что ли, золотой браслет подарила? Он? Тоже подарил. Нет, не пояс целомудрия, который под платьем не видно, а пану Рышарду явно к супруге возвращаться пора.
Подначки казались мне необидными, я даже хихикала. Вот бы и дальше так было: полный трактир народа, веселье, дружелюбный хозяин, расторопные работники.
Ливрейный лакей, сидящий у крайнего столика, встал и поклонился, когда мы к нему приблизились. Публика шумела, требуя прощального поцелуя. Мармадюк взглянул на мои напудренные губы:
– Вельможное панство, знаю другой способ вас развлечь. В отсутствие нашего миннезингера… пана Шпильмана, чтоб вы знали, за огромные деньги наняли услаждать бургомистровых гостей… сегодня…
Марек подтолкнул меня к выходу, сам направился к стойке, где Петрик уже доставал мандолину.
– Сегодня я исполню…
Вопли Марека и гомон толпы отсекла закрывшаяся дверь трактира. Я проследовала к экипажу. Великолепное почти настроение пропало как утренний туман. Не то чтобы мне очень хотелось сейчас поцелуев, совсем не хотелось, но равнодушие, с которым меня в гости отправили, не могло не расстраивать.
«В платье все дело, – решила я, – даже волшебно влюбленный от него ужаснется», и запретила себе дальше думать о чародее. Вот вернусь после полуночи, переоденусь, попрошу вторую извинительную песню спеть, сорочку на плече приспущу, посмотрим тогда, кто из нас больше в другом заинтересован.
В приглашении меня на прием ничего необычного я не усматривала. Хозяйка единственного приличного трактира – персона не рядовая, меня и предыдущий наш бургомистр приглашал, и матушку мою регулярно. Накоротке с власть предержащими мы никогда не были, но в палаты были вхожи. Экипаж медленно вполз на холм, лошади пошли резвее. За окошком виднелись пустынная дорога и очертания раскинувшегося внизу Лимбурга. Красивый у нас город, правда, сейчас не видно особо, но нарядный, чистенький. Справные хозяева заботились о черепичных крышах, соревновались друг с другом в оригинальности флюгеров, и улицы у нас ухоженные, и дворы, в палисадниках у крылечек почти круглый год что-то цветет и зеленеет. Днем с этого холма чудесный вид открывается.
Странно, почему на дороге только мой экипаж? Прочие приглашенные горожане успели уже прибыть? Да нет, не похоже. И перед хоромами, когда я вышла из кареты, кроме панны Ясны никого не было. Лакей, помогавший мне спуститься, запрыгнул на козлы, экипаж немедленно тронулся, сворачивая во внутренний двор. Мы с секретаршей обменялись приветствиями, она скептично осмотрела мой наряд:
– Фантазия твоей портнихи превосходит…
Слов у девушки не нашлось, она скривилась и покачала головой.
– Нет, нет, – отвечала она на мои расспросы, – сегодня прием только для гостей его высочества. Милорд пригласил для развлечения музыкантов, но больше никого из посторонних не будет. Аристократы, Адель. Цвет Тарифа и даже, представь себе, некоторые представители Авалона. Вышняя канцелярия такую персону прислала… Ты? – Ясна хихикнула. – Скажем так, пригласить сегодня тебя было моей личной идеей. Господин не возражал. Олесь? Малыш прелестен! Идем, Моравянка!
Миновав парадный вход, мы углубились в переплетение коридоров и коридорчиков, поднялись на второй этаж, пересекли анфиладу гостиных. Здесь было безлюдно и тихо, торжественный ужин, как мне пояснила девушка, накрывали в одной из парадных зал, мы спустимся к гостям уже после начала и смешаемся с толпой. Нет, нет, пан бургомистр не будет возражать.