Кормилица поставила кувшин на столик:
– Панна Ясна думает, мы с тобой ничего не понимаем, пусть бы и дальше так было. Только очень мне не нравится, что наши хозяева Моравянку против ее воли опоили… Да, милый, даже если мне после этого на дверь укажут… Чего?.. Ну ты и без того почти взрослый. День-два, и мои услуги тебе без надобности. Ну и что, что вкусно? Не положено, чтоб здоровые хлопцы титьку сосали!
Пани Футтер послушала детский лепет, вздохнула и, склонившись над постелью, похлопала меня по плечу:
– Обожди, Моравянка, дитенка угощу напоследок.
Женщина села на пуфик у туалетного столика, мальчик устроился на ее коленях, приник к огромной груди, аппетитно зачавкал, поверх золотистой головки кормилица мне подмигнула:
– А хорошо бы этого постреленка в Лимбурге оставить. Видала, как он рожками управляется? Морава покойная, до того как сковородкой разжилась, тоже все больше колола. Помнишь, кинжал у нее был специальный?
Я помнила, Берегиню с ним похоронили, меня, наверное, со сковородкой в чертоги пана Спящего отправят. По щеке скатилась горячая слезинка. Не от моей будущей смерти, а от тоски по мутти.
Пани Футтер гладила Олеся по голове, пухлые пальцы задерживались на острых рожках. Два золотых кинжала, оружие всегда при хозяине. Из мальчика может получиться прекрасная Берегиня, то есть Обережник. Ну и что, что слова такого пока нет? Значит, будет. Если промыслом Спящего это волшебное создание в наш мир отправили, Олесь добро должен творить.
Руки кормилицы опустились, она шлепнула мальчишку по попке:
– Хватит с тебя, проказник. Лечи нашу панну Моравянку и меня проводи.
Олесь спрыгнул на пол, вытер рукавом атласной курточки рот, потом взобрался на кровать. Я ощутила на себе тяжесть детского тельца, мальчик долго не думал, наклонил голову и резко ткнул рожками мне в живот. От удара я охнула и схватила Олеся за плечи.
– Ну вот и славно. – Женщина поднялась с пуфика, поправила блузку. – И мне уходить, пожалуй, пора.
– Спасибо. – Я чмокнула олененка в макушку как раз между золотыми рожками и обратилась к кормилице: – Вы в свой дом теперь вернетесь?
Олесь вырвался, подбежал к ней, обнял массивные бедра и громко заплакал:
– Мама, мамочка…
Я всхлипнула, пани Футтер тоже, но улыбаясь сквозь слезы:
– То-то же… Мама, а не псячья дрянь.
Мальчик отодвинулся, подбежал к кровати, схватил меня за руку, отпустил, посеменил обратно, лепеча невнятицу.
– Говорит, некуда мне идти, – сообщила женщина. – Нет, дом есть, только в доме…
Сквозь рыдания пани Футтер рассказала, что вдова, что стала ею, когда ее ребенок уже под сердцем был, что и тут…
Ужасная, просто ужасная история. Она потеряла ребенка, но молоко пришло, бесполезное уже и никому ненужное. Нет, пригодилось. Ни одна кормилица в нашем городе волшебного найденыша кормить не желала, и пани Футтер решила, что пусть хоть так… И рожки еще эти… И не хотела ничего к Олесю испытывать, а все равно… Сынок… И Олесь… Да, именно так своего назвать хотела…
Я обнимала широкие вздрагивающие плечи женщины:
– Ничего, ничего, мы что-нибудь придумаем. Хотите у меня в трактире пока пожить? Недельку или две. Там шумно, суетливо, пани это отвлечет. Олесь?
Мы посмотрели на притихшего малыша. Кормилице ребенка не отдадут. Похищение? Нет, пан бургомистр при содействии своих вышних сфер настигнет беглецов в два счета. Закон на его стороне будет. Закон? А кстати, очень интересно: по какому такому праву его секретарша трактирщиц вольного Лимбурга дурманом опаивает? А?
– Мы что-нибудь придумаем, – повторила я уже уверенно. – Идемте, пани Футер, со мной. В трактире как раз премилая комнатка свободна. Завтра праздник, уйма влиятельных персон на него соберется. И мы с вами перед ними потребуем…
– Любопытно было бы на это посмотреть!
Панна Ясна, стоящая в распахнутых дверях, была одета в великолепное черное с золотом платье. За ее спиной я рассмотрела уйму народа, стражников в форме, несколько горничных, мужчину с нелепой высокой прической.
– Этих под замок, – секретарша указала на ребенка с кормилицей. – А ты, Моравянка…
Девушка показала мне зажатый в ладони флакончик:
– Попробуешь драться, это зелье немедленно будет распылено.
Я попятилась к окну, беспомощно наблюдая, как стражники выводят в коридор пани Футтер и Олеся:
– Распылишь, дальше что?
– Здесь, – Ясна тряхнула рукой, – сильный яд, каждый, кто его вдохнет, немедленно отправится в чертоги Спящего. Каждый, разумеется, кроме меня. Потому что… Ты хитра, Моравянка, но я хитрее и заранее, на такой вот случай, приняла противоядие.
Оглядев набившуюся в спальню публику, я решила, что никого здесь мне ни капельки не жалко, особенно этого с дамской прической. Любопытно, а какой высоты притолоки в посмертных чертогах? Пан за них макушкой цепляться не будет? Ладно, жалко. И этих всех, и себя, молодую. И обидно, что Ясна с нами за компанию не удалится.
– Чего тебе надо, псячья дрянь? – спросила я почти любезно.
– Будь моя воля, – секретарша посторонилась, и двое слуг внесли в комнату огромную медную ванну, – ты бы до конца этого мира здесь осталась. Но господин желает с тобой, пейзанкой грязной, момент своего триумфа разделить. Ты сейчас, Адель, абсолютно покорно позволишь себя в приличный вид привести и пойдешь к нему.
– К кому, к виду или к триумфу? – в голос расхохоталась я. – Что-то крысам тарифское наречие трудно дается. Никак не разберу…
Секретарша взвизгнула, попыталась заехать мне в живот кулаком, я без труда увернулась, поставила подножку, дернула мерзавку за волосы, наподдала носком башмака по костлявому заду:
– Тварь, подлая предательница. Думаешь, твои вышние защитники тебя от меня уберегут?
Пришлось отвлечься на стражников, крепкие какие мужики. И латы такие… звонкие… Упс!
Горничные с визгом жались к стенам, пан с башней на голове юркнул под кровать и теперь барахтался под ее обломками, прическа, оказавшаяся вообще париком, весело перекатывалась под ногами дерущихся, как мяч в спортивной игре.
Бум! Бамц! Шмяк!
– Прощенья просим! Кузнец поможет, расклепает обратно… Ага… И здесь… Ребра быстро зарастают. Нос? Так пан и да этого не особым красавцем был… Извините…
Чем скасгардийский бой хорош – он и для ограниченных помещений прекрасно приспособлен. Куча-мала, там удар, тут щипок, а клинком замахнуться места нет.
– Да, вельможный, бросайте, вам причиндалы этой рукой держать надо. То-то же! А прикройся сразу, не валялся бы сейчас с визгами на полу!
Придерживая на груди ошметки сорочки, я вывалилась в коридор, дверь закрывать не стала, времени не было. Так, направо. Флакончик секретарши в драке не разбился, или она мне наврала. Не важно… Домой. Там родные стены защитят. Кормилица? Потом. Мне нужна сковородка. Марек? Ну и чем я ему помогу беззащитная?
На бегу неплохо думалось, быстро так, ясно. Предположим, если бы не Рузечка, вздумавшая именно в этот момент превращаться в злобного духа, я бы осталась. Но тетка…
Налетев на какую-то преграду, я упала и кубарем скатилась по лестнице на первый этаж к мужским, обутым в кожаные туфли с пряжками, ногам.
– Что произошло? – пан Килер поднял меня с пола. – Адель, как вы неловки.
Нижняя сорочка осталась где-то на ступеньках, поэтому перед Карлом я стояла по пояс голой: башмаки, чулки, кружевные панталончики, все что выше – а-ля натюрель, если говорить по-ардерски.
Обрадоваться успехам в изучении языков не получалось, но и стыда не было. Караколь – фахан пожилой, голых женщин за столетия навидался, может, вообще без кожи лицезрел. Медоточивые камни и такие картинки мне показывали, про фаханов и снятия кож. Ладонями я энергично поворошила волосы, чтоб вытряхнуть последние шпильки и, расправив плечи, уставилась в серые с алыми искорками глаза:
– Объяснитесь, вельможный пан, по какому праву…
– Милорд, – завопила со второго этажа секретарша. Обернувшись на звук, я с удовлетворением отметила, что мерзавка выглядит изрядно потрепанной. – Мой лорд, признаюсь в непростительном обмане: вместо того чтоб уговорить Моравянку одолжить ее платье, я опоила Адель и бесчувственную раздела!
Бургомистр сокрушенно покачал головой и протянул мне свой кафтан, оставшись в черном, расшитом серебром камзоле, красиво контрастирующим с белоснежными рукавами сорочки.
– Ты будешь наказана, Ясна!
– Приму даже смерть!
Приобняв мои плечи поверх кафтана, фахан забормотал:
– Простите, Адель, эта глупышка заверила меня, что вы согласились принять участие в розыгрыше, я даже вообразить не мог, что против вас применяется насилие. Идемте, дорогая, вам нужно одеться.
Из объятий я вырвалась:
– Никаких розыгрышей, Карл, я их не одобряю, сколько бы неприятностей в прошлом не причинил вам Мармадюк, глумиться над потерявшим память чародеем низко. Впрочем, вряд ли моя скромная особа может помешать вашему наслаждению местью. Но и свидетелем ее я быть не собираюсь, мне нужно немедленно возвращаться в трактир.
Фахан хищно оскалился:
– В драгоценный трактир к драгоценным гостям? Или Адельку больше волнует спокойствие парочки неупокоеных призраков, с которыми она делит кров? Ах, моя дорогая, неужели вы не понимаете, каким грехом это является? Берегиня славного Лимбурга якшается с призраками!
Моя попытка оправдаться звучала жалко:
– Они не виноваты, мы с матушкой хотели им помочь в чертоги Спящего уйти, но не смогли убрать причину, которая теток, то есть… призраков в этом мире держит.
– В таком случае вы должны, нет, обязаны были развеять потусторонние сущности.
Должны. А то, что после развеивания души не получали возможности снова переродиться, дело десятое. То есть формально Карл сейчас был абсолютно прав. Таков закон. Только кому нужны законы, если они несправедливые. Два несчастных создания не нашли покоя в смерти по какой-то причине. Неужели им нельзя дать шанс ее найти? Тетки всегда со мной, и при первых признаках… Псячья дрянь! Признак-то я сегодня и прохлопала!