– Как тебе удается так переключаться? – недоумевал Болтун. – Полная собранность и спокойствие!
Я поздоровалась с семейством Диего, доманцы переговаривались, взирая на нашу процессию.
– Обычаи Тарифа, – перевел Болтун, – не перестают повергать их в шок. Дикие вы люди. Дон Диего хочет съехать, ему соседство с призраками неприятно. Донья его говорит, что раз заплачено, то еще одну ночь дражайший супруг потерпит. А дочурка, у которой нос крючком, просит себе на свадьбу точно такое же платье, как на тебе. Кстати. Прекрасный наряд, его ничто из произошедшего с тобой не повредило, крыска в лохмотьях, ты – хоть сейчас на бал. Прости, отвлекся. Что еще? Дон Руфус молится, просит Спящего с королевами сделать так, чтоб ты ему принадлежала, а будущий тесть копыта отбросил. Хочешь ответить? Обозвать там, патриотизм проявить? Или Руфусу пару нежных слов? Так говори, я толмачом поработаю.
Петрик с девушкой на руках были уже на лестнице третьего этажа. Я проводила их взглядом и повернулась лицом к зале и начала речь.
Говорила я на тарифском, другим языкам не обучены, но с губ мои срывалась бойкая доманская речь:
– Драгоценные гости, не могу выразить всю глубину и широту счастья от присутствия вашего в нашем скромнейшем заведении. Мы люди простые, всего то и достоинств, что близко к священным горам обитаем. Соседство с колдовскими сущностями на традиции наши определенный отпечаток наложило. Мы знаем чародеев, просим благословение у фей, живем с призраками и воспитываем наравне с обычными детьми детей волшебных. Сегодня большой праздник – день Медоточия. В честь него я хочу преподнести донье Алондре это алое как кровь платье, сотканное из чистейшей магии, в нем донье не стыдно будет пойти под венец с возлюбленным Руфусом.
– Сладко завернула, – одобрил браслет, когда я удалялась по ступеням. – Девица счастлива. Спрашивает у маменьки, нельзя ли сразу из Лимбурга к фейскому какому-нибудь озеру завернуть, пока Руфус не очухался, обряд провести. Порекомендуешь то самое озерцо, в котором сластолюбивые старушки бултыхались? Дорогу я запомнил.
Петрик спускался навстречу, я посторонилась, пропуская хлопца.
– Панна Ясна лежит на кровати, – отчитался он, – пани-призраки-тетки скандалят с пани Футтер, мальчонка ревет, я за сковородкой.
– Ступай. Где Гося и остальные девушки? Фамилия Диего завтрака ждет.
– Так хоровод скоро, все панны по своим уголкам готовятся, Мартуська-поваренок тоже. Повариха сказала, нечего доманцев баловать, она им вчерашнюю запеканку с подливой разогреет, я обслужу. Сковородку вот сейчас…
– Молодец.
Ноги взбегали по привычным ступенькам, почти их не касаясь. Все хорошо, ни на что невзирая, трактир продолжает работу. Как вагонетка по рельсам движется к процветанию. Настало время Берегине долг исполнять.
– Адичка! – бросились ко мне тетки. – Что за вид? Что произошло? Пан чародей тебя не…
– Не? – показала я браслет. – Ваш драгоценный пан меня к себе на веревочку привязал, а после этого еще поглумился. Пани Футер, доброе утро, Олесь, не реви, вылечим мы твою… Как ты ее называешь? Тоже мамой? Мне бы это фаханово алое великолепие снять, там сейчас Петрик сковороду принесет… Вот ведь не подумала сама ее прихватить. Тетечка Рузечка, не трогайте, платье зачарованное, мало ли как на призраков действует… Я вами рисковать не хочу… Да, пани Футтер, застежку там, сзади, спасибо. Сестренка? Олесь так Ясну для себя определил? Нет, малый, не бодайся, проковыряешь еще девицу. Злыдень внутри, в теле, тут подумать надо… Тетечки, а те страшные сестры, что мне в кошмарах являлись, не вы вовсе… Ага, после все расскажу.
Я металась алым вихрем из комнаты в комнату, кормилица семенила следом, с кряхтением наклонялась, чтоб поднять предметы гардероба. Гражина парила над моей головой, больше всего ее интересовало, как именно и сколько раз глумился над драгоценной Адичкой поганый сластолюб.
– Да не так глумился, – призналась я, – просто… ну, отверг. Не взаправду, но обидно очень.
Тетка решила, что лучше бы по-простому Марек со мной, без извращений. Нормально же обещал, когда в постели с Адичкой лежали, «я поцелую тебя всю, от макушки до кончиков пальцев на ногах, не пропуская ни кусочка твоего белого сладкого тела…» И ничего не каннибальски, горячо вполне, страстно говорил.
– Будет, все будет. Потом расскажу…
Оставшись совсем без одежды, я юркнула в ванную, но долго там не пробыла, ополоснулась пол струями душа, потом, смутившись от неприличных восторгов артефакта: «це-це, Аделька, щедро тебя телесностью одарили, белой и сладкой, кое-кому из наших знакомых повезло», завернулась в простыню и заткнула пробкой сток ванны. Ясну тоже придется от ее духов отмыть. Тварь, может, этим запахом наслаждается.
Вода журчала, набираясь, в гостиной хлопнула дверь, мне доставили оружие. Я притушила свет, чтоб артефакт не вздумал опять подглядывать, вытерлась, надела ночную сорочку, которая всегда ждала меня на вешалке.
– Адичка! – Бас Гражины в темноте звучал несколько зловеще. – Рузя в библиотеке рыдает, обиделась, что ты на нас с ней думала.
Я включила свет и, распахнув двери, вышла из ванной:
– Тетечка Рузечка, простите меня, дуру, возвращайтесь в спальню. Времени нет, скоро полдень, до хороводов мы или излечим панну крыску, или у вас будет еще один неупокоенный дух для компании.
Браслет хихикнул, одобрив шутку.
– А тебе, вышний, лучше заткнуться и под руку мне не болтать.
Алое платье лежало на кресле, прижатое к нему туфельками. Так и преподнесу, без кресла разумеется, доманка пусть сама подходящие плечики или манекен ищет. Так, все? Нет.
Олесь чинно сидел на кровати.
– Малыш, – взяла его за плечи, – пока тетя Моравянка твою сестричку лечить будет, тебе лучше в детской с матушкой посидеть. Хорошо? Пани Футтер, запритесь изнутри и не открывайте, пока я не скажу, что уже можно.
Кормилица с олененком ушли, я стала снимать с секретарши одежду: лохмотья моего коричневого платья, башмачки, шелковые чулки, прочие дамские кружавчики. Девушка все еще была без чувств, раздевать ее в ванной было бы неудобно.
– Зря пани Футтер отпустили, – сказала Гражина, – помогла бы нести.
Болтун, забыв мой приказ заткнуться, болтал:
– Худышка какая… Нет, если начистоту, сложена крыска прекрасно, все при ней, но косточки какие тоненькие. Это изящество называется…
По уму, браслет нужно было носовым платком перевязать, чтоб не пялился, но мне это поздно пришло в голову. Пусть так. Извинюсь потом перед Ясной.
Я почти без усилий взвалила на плечо голое соразмерное тельце:
– Рузечка, вся эта одежда духами, привлекающими лессеров, пахнет, ее бы… не знаю, сжечь. Только где?
– В ночную вазу спрячу, – решила тетка, – сверху кислотой залью. Не здесь. В библиотеке.
Она свернула все в аккуратный тючок и отправилась в тайную комнату.
Гражина проследовала за мной, паря у потолка, внимательно смотрела, как я погружаю в воду хрупкое тело, придерживаю голову, чтоб девушка не захлебнулась.
– Приблуды не видать. Полыни добавь, вон в коробочке у зеркала порошок.
Горячий приятный пар струился к лиловой тетке, она его не пыталась понюхать. Какой все-таки Мармадюк чудесный человек! Излечил моих драгоценных. Надолго ли?
– Пока цели своей не осознают, – пояснил браслет. – Осознают – в чертоги Спящего отправятся, а там – на следующий виток перерождений.
Опять вслух думала?
– А Мармадюк да, чудесный. Все всегда умел себе на пользу обернуть. Даже сейчас наверняка вместо того, чтоб наказание принимать, фейской благосклонностью пользуется.
– Где моя сковородка? – встрепенулась я. – Тетечка Гражиночка, я на минутку, присмотрите, вдруг Ясна тонуть начнет, кричите…
– Что, Моравянка, ревнуешь? – хихикнул Болтун. – Привыкай. Если лорд чародей решит тебя от любви не освобождать, ревновать тебе придется часто, нет, не так – непрерывно.
Сковородка лежала на стуле в гардеробной, мои пальцы привычно обхватили ручку.
– Знаешь, что удивительно, – не унимался браслет, – Мармадюк, он ведь по вашим человеческим меркам отнюдь не красавец, но что-то такое в нем есть, что заставляет женщин голову терять. Вот помню… Ой! Ой-ой-ой!
Я продолжала монотонно колотить его сковородой.
– Что ж ты никак не снимаешься, псячья дрянь? Может, попросить Олеся тебя рожками подцепить?
– Давай зови, – орал Болтун, – калечь ребенка! Пусть свои рога пообломает! Дура ревнивая! Только подумай, кто после тебя в твоем драгоценном Лимбурге останется, если мальчишка пострадает? Ты же, бестолочь, за столько лет даже наследника родить не удосужилась! И что теперь? После суда вышние тебя цветочной твоей силы непременно лишат, чтоб равновесие колдовское восстановить…
– Адичка, – позвала издали Гражина.
– Сначала ясниного лессера развеем, – решила я, – а потом ты мне все про суд и будущность разъяснишь.
Девушка лежала в ванне, вода в которой гейзерно пузырилась.
– Что за ерунда?
– Доставать панну секретаршу надо, – пробасила тетка, – сварится.
– Стой! – велел Болтун. – Лучше холодной воды добавь, температуру-то именно девица нагоняет.
– Точно, я сейчас кликну Петрика, чтоб из морозильного погреба льда принес. – Гражина стала просачиваться сквозь стену.
Болтун дернул меня за руку:
– Лучше меня к бортику прижми. Из чего лохань? Из меди?
– Петрика не нужно? – Тетка обернулась, как только она это умеет, переместив глаза себе на затылок.
– Тетечка слышит вышнего? – спросила я, прижимая золотой ободок к боку ванны. – Значит, на него удары сковородкой подействовали. Благотворно. Нет, Петрика не надо, лучше посмотрите, как там Рузечка.
Похолодало, поверхность воды покрыла тонкая корочка льда, вокруг расслабленного рта Ясны появилась синяя каемка. Простужу панну. До смерти заморожу.
– Готово, – сообщил Болтун. – Можешь меня забирать. Минут десять у нас в запасе имеется. Что теперь?
Я села на пуфик, пожала плечами: