– Выманить приблуду и развоплотить.
– На что выманивать будем? Не отвечай, знаю, о чем скажешь. «На мою драгоценную цветочную кровь!» Палец проколешь? Привыкла простыми решениями ограничиваться.
– Обычно это срабатывает. Единственное, что смущает: если не успею удар нанести, если он быстрее в меня ввинтится сквозь дырку в пальце? Это возможно?
– Более чем. Как вариант, можно лессера вместе с Ясной упокоить.
Девушка в ванне широко открыла глаза.
– Не бойся, – сказала я уверенно, – Болтун просто болтает. Встать можешь?
Она пошевелилась, лед треснул, я приподняла Ясну за плечи, завернула в простыню:
– Давай в спальню вернемся, там удобнее. – Длинные ступни девушки оставляли на паркете аккуратные мокрые следы, когда я вела ее через комнаты.
Ясна прилегла на постель, прижалась щекой к покрывалу, живо напомнив мне сцену в ее спальне, только со мною в роли жертвы.
Маленькая тетка протянула мне жестяную коробочку:
– В кармашке платья лежала, кислота ее не возьмет.
– Там мои пастилки, – Ясна вытерла ладошками мокрые глаза, – чтоб твою, Адель, кровь останавливать. Помнишь?
– Чудесно! – Я отщелкнула крышку, подцепила ногтем зеленую полосочку. – Можем приступать. Сковородка где?
Оказалось, я на ней сидела.
Поднялась, одна рука с оружием на отлете, в другой, между средним и указательным пальцами, зажата пастилка. Ну что, псячья дрянь, потанцуем?
– Тетечка Рузечка, держите свое взрывучее зелье наготове, на всякий случай. Гражиночка… Ясна, не бойся, как только приблуда наружу вылезет…
Говорила я невнятно из-за пальца во рту, прикусила, поморщилась от резкой боли и соленого вкуса крови. Ну давай, покажись. Хорошо ведь пахнет? Вкусно?
Стряхнув на ковер алую капельку, я прижала к ране зеленую пастилку. Ясна тоненько вскрикнула, изогнулась, ее тело скрутило судорогой, бурая бесформенная тень выползала наружу, осторожно шевеля отростками-щупальцами. Рано, пусть покажется целиком.
– По носу бей, – сказал Болтун, – то есть по клюву.
– Чего? И где тут у нас, простите, клюв?
– Появится. Все создания Флоризеи на птиц похожи, пунктик у нее, благодаря одному нашему общему знакомому.
Злыдня с шлепнулась на пол, захлюпала по небольшому паркетному пятачку, секретарша с ужасом и отвращением провожала ее взглядом. Шупальца, теперь похожие на длинные вороньи перья, осторожно потрогали край ковра, втянулись, слизистый ком стал трансформироваться. Эй, пан противный, нюхать будем? Нос-то покажи! Ого! Действительно, птица. Только не ворона, а… Попугай?
– Большое впечатление лорд Мармадюк на влюбленных в себя женщин производит, – браслет сжался. – Ну, чего застыла? Лупи! Или ждешь, пока это… крови твоей отведает?
Попугай опасным не выглядел. Обычная птица, крупная только. Белоснежный хохолок, розовые складчатые лапки, черный клюв и глаза, тоже черные, как…
– На Марека похож, – сказала Гражина.
– Потому что Мармадюк в птичьей ипостаси именно так и выглядит. Он ее, к слову, любит, Адичку вашу…
Попугай прошествовал по ковру, посмотрел вниз, наклонив голову, занес клюв. Тук! В ковре дырища, из нее торчат шерстяные ошметки и щепки раскуроченного паркета.
– Тук! – сказала птица и лихо сплюнула налипшую на клюв ниточку. – Дура!
– Сам дурак! – ответил за всех присутствующих женщин браслет. – Ну, Аделька, дождалась? Говорил же, лупи! Нужно было его раньше развоплощать, до того, как он крови твоей отведал.
– Кр-р-ровь! – согласился попугай. – Кр-р-ровища!
И, взмахнув крыльями, пролетел сквозь Гражину к стоящей в углу ширме, сел, обхватив когтями планку каркаса и стал спокойно чистить перышки.
– Сейчас уже поздно? – уточнила я.
– Можешь стукнуть, – разрешил Болтун. – На кухню потом отнесешь, попугаев пани Марта еще, наверное, не готовила. Рот закрой, Моравянка. Да, из-за твоего попустительства темное проклятие обычной противной птицей стало.
– Тук! – подтвердил попугай. – Кровища! Сахарку!
– Можно его покормить? – Тетки приблизились к ширме, Рузя достала из складок савана пыльное обгрызенное печеньице.
– А мне одеться, – подала голос из-под одеяла панна Ясна, – и потом уже поесть?
Тук хрустел печеньем, сообщал теткам, что он хор-р-роший и обзывал моих родственниц дурами, Болтун болтал, обвиняя меня в непригодности к убийствам, если объект хоть немного на любимого Мармадюка похож, я бросала из гардеробной на кровать свою одежду для Ясны, потом одевалась в расшитый стеклярусом хороводный нарядец. Между прочим, абсолютно самостоятельно, помощница слишком увлеклась нашим новым питомцем.
Как-то трактир стремительно домочадцами обрастает. Неожиданно. Ну и ладно, и хорошо. Интересно, я из любого лессера капелькой своей крови живое существо смогу сотворить?
– Не из любого, – объяснял браслет, – этот попугай убийствами себя замарать не успел. Если накормишь кого из душегубцев, тоже превратится, но во что-нибудь опасное, желающее продолжить банкет. Тебе еще повезло, что пастилки яснины под рукой оказались, иначе…
Я помогла девушке правильно повязать передник, тарифский национальный костюм ей неожиданно оказался к лицу. Тоненькая талия, от складок юбки бедра кажутся пышнее, жилетка-корсет приподнимает грудь, демонстрируя в вырезе блузки ложбинку.
– Давай две косы заплетем, – предложила я, – твой обычный пучок сюда не подходит.
Ясна согласилась. И через десять минут перед зеркалом вертелась из стороны в сторону прелестная юная панна. Тетки преображение одобрили, даже Тук восхищенно пощелкал клювом.
За приоткрытыми окнами жарило полуденное солнце и уже звучала музыка.
– Хоровод, – сказала я, – мы с Яськой танцевать пойдем.
Глава 10Праздник Медоточия
Тетки не возражали, того, что я успела им урывками сообщить о ночных своих приключениях, им пока хватило с лихвой. Ясна на тарифское прозвище не обиделась, взяла меня за руку:
– Спасибо, Аделька, за то, что от лессера меня избавила, за все. И прости, долго искренне тебя ненавидела.
– Пан Спящий простит, – ответила я как полагается, – а я зла не держу, побежали. Нужно еще успеть хоть что-нибудь съестное с кухни прихватить.
– Куда? – закричал Болтун. – А призраки, попугаи, рогатые олени?!
Точно! По дороге я постучала в дверь детской:
– Пани Футтер, все хорошо, ваша почти родственница здорова. Открывайте.
Кормилица щелкнула замком. Олесь бросился к «сестренке» обниматься.
– Еще подрос, – улыбалась та, гладя золотые локоны, – скоро во взрослого парня превратится.
– У нас там еще, – махнула я рукой, – попугай завелся. Тетки расскажут. А мы в хоровод!
– Какой хоровод? – не унимался браслет.
Кормилица вздрогнула, скрутила обережную дулю.
– Вышний артефакт, – показала я запястье, – тетечки и про него объяснят. Яська, идем. Мы с тобой юные девы и обязаны сегодня танцевать в честь Медоточия. Обычай.
– Идем, Аделька.
Мы с грохотом сбежали по ступенькам.
– Петрик, – кричала я, – прежде чем трактир запирать, наверх брецелей отнеси и лещины, нет, не пани-призраки проголодались, потом поймешь. Пани Марта, нам перекусить чего не осталось?
Повариха вытолкнула из-за занавески нарядную Мартусю, поставила на ближайший стол поднос с кружками и тарелками, девчонка побежала через зал на улицу, мы с Ясной бросились подкрепляться. Холодный мясной пирог, маринованные огурчики и пенный сидр. Вкуснотень.
– Панне бургомистровой секретарше, – сказала Марта, – тарифская одежда лучше подходит, раскрасавица стала.
Яська присела в книксене, не переставая жевать. О ночи, как будто заключив друг с другом молчаливый договор, не говорили. Не оставив ни крошки на подносе и ни капельки в кружках, мы, сытые и готовые к танцам, вышли на крыльцо. Хвост хоровода как раз скрылся за поворотом на соседнюю улицу.
– Догоним?
– Не положено, – остановила я порыв девушки, – ждем, сейчас они круг до городских стен сделают и сюда снова вернутся.
– Забавный обычай.
– Тебе нравится?
– Конечно. Знаешь, Аделька, я, пожалуй, с детства такого воодушевления и радости не ощущала. Хочется танцевать, творить глупости…
– Например, какие?
– Например, господина вдруг захотелось по щекам отхлестать!
– Это в тебе тарифская женская независимость проклюнулась, – решила я. – Мы, тарифки, мужчинам не прощаем, если они нас от опасности защитить не могут. Ты Караколя от пут освобождала, от его начальницы лессера в теле терпела, конечно, он пощечину заслужил.
– Типичные тарифки! – фыркнул Болтун. – Ван Диормод и… впрочем, я пока не уверен, какая «ван» или «де» наша Мармадель.
Я артефакт обозвала плохим словом, а Ясна смущенно отвела взгляд:
– Высший предмет прав, тебя, Адель, младенцем явно из Ардеры похитили.
– У нас говорят: не тот отец, кто родил, а тот, кто воспитал.
Болтун прогундосил что-то по-иностранному, Ясна перевела:
– Нет хуже слепого, чем тот, кто не хочет видеть. Имеется в виду…
Сбоку от крыльца многозначительно прокашлялись:
– С праздничком, панна Моравянка.
– И вам, пан Рышард, того же, – поклонилась я, так и не узнав, что имел в виду Болтун. – На площадь идете или уже к медоточивым камням?
– Так вельможную панну застать хотел. – Сосед посмотрел на бургомистрову секретаршу, узнал, поздоровался, пошевелил бровями. – На два словечка наедине.
– Панна Ясна, – ответила я строго, – сейчас не чиновница из магистрата, а моя подруга. Нам с ней, как вы, вельможный пан, знаете, с крыльца до хоровода сходить нельзя, и в дом через порог возвращаться тоже. Поэтому давайте свои два словечка.
– Такое дело… – Рышард опять кашлянул, потянулся в карман за трубкой, передумал и выпалил почти без пауз: – Про то, что Морава-покойница Берегиней была и должность эту доченьке передала, в городе все знают. Виду только не подают, то есть не подавали, так положено…
Он тарахтел, в принципе, в скорости вполне мог сейчас посоперничать с самим неординарным и величайшим Болтуном.