– То есть, кроме потери памяти, вообще ничего не изменилось.
– Можно и так сказать. Это было прекрасно! Яркие краски и звуки, непривычные ощущения, две прекрасные волшебные феи, которых я тоже не вспомнил.
– Пока ты бултыхался в водах забвения, Асмодия с Флоризеей готовили свою месть?
– Да, учитель. Они разыскали в человеческом мире мою Мармадель. Бедняжка лишилась родителей в пожаре и почти погибла.
– В этом ты винишь себя? – хмыкнул Этельбор.
– Мой поступок разрушил плетение многих судеб. К счастью для Мармадель, она нужна была обиженным фатам. Они передали малышку тарифской Берегине. Да, девы напоили младенца росой двух волшебных цветов, сделав ее лакомым кусочком для всех волшебных созданий, но озаботились также и безопасностью бедняжки. Помните хрустальный гроб старины Брока? И сковородка! Этот цверг переплавил мою силу в простецкую кухонную утварь. Каково?
Этельбор одарил ученика внимательным взглядом:
– Именно поэтому на суде ты не стал требовать наказания для Флоризеи с Асмодией? Потому что решил, что защитные артефакты Мармадели передали они?
Мармадюк приподнял брови:
– Я ошибся?
– Да, мальчик. Твоим обиженкам не пришло бы в голову проявить осторожность. И как, позволь тебя спросить, они уговорили бы Брока поделиться своим ценным имуществом?
– Тогда…
Этельбор махнул рукой:
– Отправишься к цвергу с драгоценными подарками, когда твое наказание подойдет к концу. И не забудь прихватить с десяток занимательных историй для фаты Леонидии. Но вернемся к нашей. Она замерла на моменте, когда молодой и глупый Мармадюк оказался на берегу Лимба в обществе прекрасных созданий.
– Марек, меня звали теперь именно так. В прекрасном обществе пробыл я недолго, заскучал. И фаты отпустили меня к людям, напутствуя, что, если я буду держаться реки, рано или поздно повстречаю свою судьбу, верну память и силу. Юному болвану очень хотелось всего вышеперечисленного. И он пошел. И нашел… Первый взгляд, поворот головы… Кстати, учитель, ваше презрение к моим талантам менестреля несколько обидно. Моравянка, Адель, прекрасная трактирщица… О, какая женщина! Вы бы видели, как лихо она крошит лессеров сковородкой Брока! Да и голыми руками моя панна может как свернуть челюсть незадачливому поклоннику, так и вернуть немного памяти чародею.
– Лимбург, пряничный городишко под опекой его высочества Караколя?
– Толковый фахан оказался. Даже удивительно, почему мы с ним раньше не подружились.
– Мне больше удивляет, что он не овладел твоей цветочной панной в тот же момент, как ее увидел. Хотя о чести темнейшего Караколя ходят легенды.
– Равноценной его неудачливости, – хохотнул Мармадюк. – Крысиному высочеству не повезло, что территория, где он проходит свое земное испытание, превратилась в сцену для представления о мести. Итак, экспозиция. Великолепная Моравянка, подготовленная мне в жертву, я, явившийся в город, фата Асмодия, полтора земных года притворяющаяся обычной горожанкой. Пьеса предполагалась кровавая. Изменщик Мармадюк поглощает цветочную деву, сжирает, как предпочитает обозначать процесс наша дева, в этот момент под светом софитом появляются обе прекрасные феи. Мармадюк узнает, что сожрал свою единственную, предназначенную ему судьбой. Что дальше? Маг полон сил и опять велик. Он непременно устыдится и попросит прощения у обиженных им фат, и они втроем, рука об руку и еще одну руку, уходят в вечность наслаждаться любовью. Не смейтесь, учитель, именно так все и планировалось. Флоризея еще до ареста рассказала мне, какой замечательный и романтичный план мы с его крысиным высочеством скудоумно разрушили.
– Какая глупость!
– Не глупость, скорее, равнодушие. Фатам чужие чувства неинтересны, поэтому они в них не разбираются.
– Ты говорил о тяжелой ручке своей панны, – напомнил Этельбор.
– Да. Ее затрещина слегка… гм… стряхнула пыль с моей памяти. То есть изначально даже юному болвану, в которого я превратился, было понятно, что дело нечисто, как будто меня специально подводят к богато накрытому столу, кушанья на котором отравлены. Я выжидал, присматривался, влюблялся в панну Моравянку, этого не осознавая. Затрещина. Я узнаю в бургомистре фахана, вспоминаю его имя, откуда-то знаю, каким именно образом устроена работа вышней канцелярии, и начинаю испытывать трепет при виде трактирной сковородки. Подозрения множатся. Тогда я подозревал Караколя, думал, что, может, кода-то в прошлом мы с фаханом что-то не поделили, и он теперь пытается мне отомстить. Из расспросов местных выяснил, что прекрасная трактирщица многие годы охраняет от лессеров вольный Лимбург, что она – Берегиня. Потом я увидел Моравянку в деле, мы отправились на охоту на оборотня. Каково же было мое удивление, когда в златорогом вендиго я узнал одного из волшебных зверей светлейшей Алистер.
– Флоризея на суде сказала, что олень сбежал из вышнего леса.
– Это ложь. Можете расспросить Олеся, мальчишка давно мечтал о человеческом воплощении, и фрейлины пообещали ему это исполнить взамен на услугу. Олень должен был пустить кровь Моравянке в случае, если я буду сопротивляться зову цветочной плоти. Они ошиблись со временем лет на десять или пятнадцать, Олесь бродил по тарифским горам, ожидая команды от фей.
– Которую так и не выполнил?
– Поначалу Мармадель не дала ему ни единого шанса. О, как она размахивала сковородкой, выбивая искры из золотых рогов! А потом…
– Ты уговорил его этого не делать?
– И помог завершить превращение. Олесь решил, что раз Флоризея с Асмодией в этом участия не принимали, то от обязательств перед ними он полностью свободен. Я же подумал, что из волшебного олененка вполне получится неплохая замена местной Берегине. – Мармадюк помрачнел, разжал ладонь, проводил взглядом летящие вниз бордовые ягоды. – Тогда… Учитель, мне впервые за долгое время было весело и интересно, моя жизнь наполнилась смыслом. Глупый Марек хотел сделать свою даму самой счастливой женщиной, показать ей все обитаемые миры… Она не должна была тревожиться о своем драгоценном Лимбурге, заботу о котором в ее хорошенькую головку вбила покойная Морава, и… Юность так сентиментальна!
– Скорее не стыдится таковой быть, в отличие от зрелости, – возразил Этельбор. – А потом Моравянка надела на тебя браслет.
– Хотела надеть. Дружище Болтун, какая жалость, что вышние лишили его голоса, прежде чем отправить в человеческий мир!
– Ты сразу его узнал?
– Разумеется. Буквально перед этим панна огрела меня по голове сковородкой, вернув всю память и большую часть отколотых Броком сил. Я сам нацепил на себя браслет. Мармадель думала, что управляет мною, я делал вид, что влюблен. Нет, я делал вид, что влюблен по принуждению, и развлекался, водя за нос Караколя. К слову, учитель, великий Мармадюк наслаждался жизнью ничуть не меньше, чем беспамятный Марек. Но потом все кончилось…
– Когда в город явилась фата Флоризея?
– Когда я понял, кем раньше была панна Моравянка, до того, как я разрушил плетение ее судьбы и лишил настоящих родителей.
Этельбор обнял ученика за плечи:
– Я знаю, мальчик. Мы не можем исправить прошлое, поэтому…
– Поэтому я собираюсь теперь достойно принять наказание за все допущенные ошибки. Мармадель будет счастлива, Болтун присмотрит за ней, я велел ему потихоньку изменить чувства девушки, избавить ее от наколдованной влюбленности. Он подтолкнет Адель к разгадке тайны ее рождения, и графиня займет полагающееся ей по праву место, встретит достойного мужчину…
Звезды над головами чародеев вспыхнули, слились в ярчайшее бескрайнее облако.
– Мне пора, учитель. Передайте поклоны и благодарности старине Броку и моей фате, дарующей имена, Леонидии. Расскажите, что Мармадюк все-таки встретил свою Мармадель и…
Голос ученика истаял, растворился в пылающем небосводе, Этельбор еще некоторое время просидел на перильцах балюстрады молча, выбросил огрызок яблока, вздохнул: «Мальчишка!»
И когда небо опять потемнело и украсилось звездами, под ним уже ничего не было: ни великого мага Этельбора, ни перил, ни балюстрады, даже река Забвения исчезла нести свои воды в другом времени-пространстве, что с волшебными реками случается сплошь и рядом.
Зима в этом году выдалась суровая, я такой не припомню даже. Все предгорья священного Авалона засыпало снегом, а быстрые реки сковало льдом. Болтун не уставал ругать легкомыслие старых дев, которым на месте не сидится, хотя бы до весны, хотя бы до первых оттепелей.
– Ничего с твоим Мармадюком еще за пару месяцев не случилось бы. Что магам время?
Примерно то же пытался донести до меня пан Килер, когда Моравянка решила покинуть вольный Лимбург в разгар самой свирепой зимней метели.
– Обожди, Адель, – увещевал фахан. – Мои прошения, поданные в вышнюю канцелярию, вот-вот достигнут цели, тебя пригласят, наказание лорду Мармадюку будет пересмотрено.
Но разве меня уговоришь, когда я точно знаю, как и когда именно нужно поступать? Караколь сдался. Мы с ним долетели до самой грани человеческого мира, и теперь я брела, увязая в сугробах, по территории, принадлежащей существам волшебным.
Высокие сапоги с набитыми на подошвы гвоздями, меховая шуба, шапка, рукавицы, под одеждой с десяток крошечных грелочек, изготовленных ловкими руками Яськи. Удобные вещицы, полезные. Болтун не мерз вообще, но это не мешало ему постоянно жаловаться на холод и неудобства путешествия.
– Первым делом, – грозился он, – я попрошу Мармадюка тебя от меня освободить, то есть наоборот, меня от тебя. Ты, Моравянка, просто проклятие какое-то, а не покорная раба. Почему ты меня не слушаешься? А?
На обед и ужин у меня было вяленое мясо, вместо запивки я жевала снег, спала, закутавшись в свою шубу, где сморит сон. А чего? Если в сугробе что-то вроде норы боками примять, так и не замерзнешь. Медведи же не мерзнут. Не проснуться нисколько не боялась, с таким-то громогласным будильником.
– Севернее сегодня возьмем, – решил Болтун, когда очередным утром, условным утром, потому что время в волшебных пределах определять не получалось, я выбралась из своей норы. – Чую, уже близко.