о и преградил ей путь. К счастью, Чернушка успокоила пьяного, пообещав ему на ухо безумную ночь, а Терезе велела запереться на чердаке, где хранилось вино.
Вскоре девушка поняла, что на чердаке в публичном доме спокойно не уснешь. Сверху ей было видно, как одна из женщин, стоя на коленях, возвращала к жизни член своего партнера. Когда цель была достигнута, он заставил ее встать, прижался к ее животу и начал судорожно двигать задом. Наконец он пару раз резко вздрогнул, чертыхнулся и без сил упал на белеющее в темноте тело проститутки. Вскоре вошла Хельга Чернушка в сопровождении продавца благовоний. Оба рассмеялись, увидев спящую пару. Торговец хотел разбудить их, однако Хельга не позволила. Потом они бросились на постель, но, слава Богу, накрылись плащом, так что их тел видно не было.
Когда Тереза наконец уснула, ей приснился Хоос Ларссон, причем обнаженный, как и она сама. Во сне он ласкал ее волосы, шею, грудь – всю целиком, и она проснулась в испуге от каких-то неведомых ощущений. Успокоившись, девушка попросила прощения у Господа за свое неосознанное прегрешение.
Утром Тереза сначала привела в порядок таверну, напоминавшую поле боя, затем приготовила завтрак и съела его в одиночестве, так как у Чернушки с похмелья не было аппетита. Поднявшись наконец, женщина ополоснулась в грязном тазу, пожаловалась на холод и дала Терезе перед уходом несколько советов.
– Главное – не говори, что знакома со мной, – наказала она напоследок.
Тереза поцеловала ее на прощание и подумала, что уже сказала аптекарю, где остановилась. В аббатство пришлось бежать бегом, так как колокола вовсю звонили к началу терции. У главного входа ее встретил толстый нелюбезный монах, который очень удивился тому, что услышал.
– Да, я свечник и есть, только я не понимаю, с кем тебе нужно встретиться? С аптекарем или с братом Алкуином?
Тереза, полагая, что аптекарь и брат Алкуин – одно лицо, тоже удивилась, а дверь тем временем закрылась. Девушка снова постучала, но свечник не открыл, пока ему не пришлось выйти самому выбросить мусор.
– Если будешь надоедать, прогоню палкой, – пригрозил он.
Тереза не могла сообразить, что делать. Сначала она решила оттолкнуть монаха и проскользнуть внутрь, но потом решила, что лучше предложить ему мясо, которое она принесла аптекарю. Когда свечник увидел аппетитно поджаренные отбивные, глаза у него заблестели.
– Ну, решай скорей, кто тебе нужен, – сказал он, хватая мясо.
– Брат Алкуин, – ответила Тереза, поняв наконец, что свечник – недалекого ума человек.
Одну отбивную монах сразу начал есть, а другую спрятал в рукав сутаны. Затем он впустил Терезу, запер дверь и велел девушке следовать за ним.
Вместо того чтобы пойти в огород, как ожидала Тереза, свечник миновал птичники, отпихивая путающихся под ногами кур и петухов, конюшни, кухню и амбары и направился к величественному каменному зданию, выгодно отличающемуся от остальных. Он постучал в дверь, а пока ждал ответа, пояснил:
– Тут останавливаются всякие знатные гости.
Им открыл служка, чье темное одеяние контрастировало с бледным лицом. Он взглянул на свечника, кивнул, словно давно их ждал, и попросил Терезу следовать за ним.
Они миновали какие-то помещения и поднялись по лестнице, которая привела их в зал с богато украшенными шерстяными коврами стенами и резной мебелью. На большом столе, по кругу, лежали толстые книги, и сквозь алебастровые окна на них падал слабый свет. Служка велел ей подождать и ушел. Спустя несколько минут появилась высокая фигура аптекаря, одетого в изумительный белый плащ с вышитым поясом, украшенным серебряными пластинами. Тереза смутилась, так как не меняла одежду со времени пожара в Вюрцбурге.
– Прости меня за вчерашний наряд, хотя, может быть, скорее нужно извиняться за сегодняшний, – улыбнулся он. – Пожалуйста, садись.
Аптекарь устроился в деревянном кресле, Тереза – на табурете рядом с ним. Какое-то время монах внимательно смотрел на нее. Она тоже рассматривала его старое худое лицо с очень светлой кожей, тонкой, как луковая шелуха.
– Почему меня привели сюда? И почему вы одеты, как епископ? – наконец спросила Тереза.
– Ну, не совсем как епископ, – опять улыбнулся он. – Меня зовут Алкуин Йоркский, я простой монах, даже не священник, но иногда служба вынуждает меня надевать это претенциозное одеяние. Что касается этого места, то я тут временно проживаю вместе с моими служками, хотя вообще-то меня разместили в здании капитула, расположенном в противоположной части города, но это не имеет значения.
– Я вас не понимаю.
– Прости, я виноват перед тобою, мне нужно было еще вчера сказать, что я не аптекарь.
– Нет? А кто же вы?
– Боюсь, тот самый посланник, о котором ты так плохо отзывалась.
Тереза вздрогнула. Она решила, что судьба Хооса Ларссона висит на волоске, но Алкуин успокоил ее:
– Не надо волноваться. Неужели ты думаешь, я действительно хочу его выгнать и не стану лечить? Что касается моей собственной персоны, то я не собирался тебя обманывать. Аптекарь умер позавчера, внезапно, попозже мы об этом поговорим. Волей случая я неплохо разбираюсь в травах и прочих лекарственных средствах, и когда вчера ты неожиданно застала меня в огороде, я был занят только тем, как помочь твоему другу.
– Но потом, позже…
– Позже я не хотел тебя беспокоить, подумал, учитывая твое состояние, правду говорить не стоит.
Тереза помолчала немного.
– Как он?
– Слава Богу, гораздо лучше. Мы обязательно навестим его. А сейчас давай поговорим о том, что привело тебя сюда, – о твоей работе. – Он взял со стола одну из книг и начал осторожно ее перелистывать. – «Phaeladias Xhyncorum» Дионисия Ареопагита. Настоящее чудо. Насколько я знаю, одна копия есть в Александрии и одна – в Нортумбрии. Ты ведь говорила, что умеешь писать, да?
Тереза кивнула.
Монах ударил в ладоши, и появился служка с письменными принадлежностями. Алкуин аккуратно поставил их перед девушкой.
– Мне бы хотелось, чтобы ты переписала этот параграф.
Тереза закусила губу. Да, она умела писать, но всегда писала на вощеных табличках, так как пергамент был слишком дорогой и его нельзя было тратить попусту. По словам отца, секрет заключается в правильном выборе пера: оно не должно быть ни слишком легким, иначе линии будут неровные, ни слишком тяжелым, иначе почерк утратит быстроту и изящество. Поколебавшись, Тереза выбрала старое гусиное и сначала прикинула его по весу. Затем внимательно осмотрела кончик, по которому будут стекать чернила, и, найдя его чересчур тупым, заострила ножичком. Подготовив перо, стала изучать пергамент.
Она взяла самый мягкий. С помощью дощечки и металлической палочки провела несколько незаметных линеек, чтобы писать ровно. Затем положила текст на пюпитр, окунула перо в чернила, глубоко вздохнула и принялась за работу.
Рука у нее дрожала, и первые буквы оказались тесно прижатыми одна к другой, но потом перо заскользило, как лебедь по воде, и буквы получались гладкие и блестящие. И вдруг, в начале восьмой строки, она посадила кляксу, и лист оказался испорчен.
В первый момент она решила всё бросить, но потом, стиснув зубы, продолжила свой труд. Когда текст был закончен, Тереза соскребла чернильное пятно, сдула с листа получившуюся пыль, высушила его и вручила Алкуину, который не переставал наблюдать за ней. Монах изучил пергамент и строго посмотрел на девушку.
– Не очень хорошо, но приемлемо, – заключил он и опять вернулся к тексту.
Тереза смотрела, как он читает. Глаза у него были потухшие, бледно-голубые, будто выцветшие, какие обычно бывают у глубоких стариков, хотя по виду она дала бы ему не больше пятидесяти пяти.
– Вам нужен скриба – секретарь? – осмелилась спросить она.
– Да. Раньше моим помощником был Ромуальд, монах-бенедиктинец, который повсюду меня сопровождал, но вскоре по прибытии в Фульду он заболел и умер за день до аптекаря.
– Сожалею, – только и произнесла Тереза.
– Я тоже, – отозвался Алкуин. – Ромуальд был моими глазами, а иногда и руками. В последнее время зрение у меня ослабело, и если по утрам я еще могу разглядеть рыльце шафрана или разобрать непонятный почерк, то к вечеру на глазах словно появляется пелена и я вижу гораздо хуже. Тогда Ромуальд читал мне или писал под мою диктовку.
– А сами вы писать не можете?
Алкуин поднял правую руку и показал Терезе. Кисть сильно дрожала.
– Это началось четыре года назад. Иногда дрожь распространяется и на локоть, тогда я даже пить не могу. Поэтому мне нужен кто-то, кому я мог бы диктовать. Обычно я записываю события, свидетелем которых являюсь, чтобы потом, вспоминая и размышляя, не забыть ни одной подробности. Кроме того, мне хотелось бы переписать кое-какие тексты из библиотеки епископа.
– А в аббатстве разве нет переписчиков?
– Конечно есть – Теобальдо из Пизы, старик Бальдассаре и Венансио, но все они не настолько молоды, чтобы сопровождать меня целый день. Есть еще Никколо и Маурицио, однако они не умеют читать.
– Как это?
– А вот так. Чтение – сложный процесс, требующий усердия и определенных способностей, которыми обладают далеко не все монахи. Как ни странно, бывают такие, кто мастерски переписывает тексты, не понимая их содержания, но они, конечно, не могут писать под диктовку. Выходит, одни умеют писать, вернее, переписывать, но не умеют читать; другие, наоборот, немного читают, но писать не научились. Есть еще и такие, кто умеет и читать, и писать, но только на латыни. Если исключить также тех, кто путает «l» и «f», или пишет слишком медленно, или часто делает ошибки, или просто не любит эту работу и постоянно жалуется на боль в руках, то почти никого и не останется. К тому же не все могут, да и не хотят, оставлять свои обычные обязанности, чтобы помочь приезжему.
– Так вы все-таки монах?
– Скажем, был им, но сейчас, находясь на этой должности, не выполняю все законы ордена.
– А что у вас за должность? – спросила Тереза и тут же прикусила язык.