– Я бы назвал ее учителем учителей. Карл Великий почитает культуру, а во франкском королевстве ее не хватает, поэтому он поручил мне распространять образование и слово Господне во всех его землях, включая самые удаленные. Я расценил это как большую честь, но должен признать, он возложил на меня чрезвычайно тяжкую обязанность.
Тереза в недоумении пожала плечами. Она по-прежнему не понимала, чем занимается Алкуин, но, если он готов помочь Хоосу, придется согласиться на эту работу. Тут монах сказал, что пора навестить раненого. Прежде чем выйти из зала, он накинул на Терезу плащ, желая уберечь от нескромных взглядов.
– Странно, что вы думаете, будто я способна помогать вам. Вы ведь ничего обо мне не знаете.
– Я бы не был столь категоричен. Например, я знаю, что тебя зовут Тереза и ты умеешь читать и писать по-гречески.
– Но этого недостаточно.
– Ну что ж, я могу добавить, что ты происходишь из Византии, несомненно, из богатой, но разорившейся семьи; что еще несколько недель назад ты жила в Вюрцбурге и работала в пергаментной мастерской; что тебе пришлось бежать оттуда по причине внезапно вспыхнувшего пожара и что ты девушка настойчивая и решительная, если отдала свечнику две отбивные только за то, чтобы он тебя пропустил.
Тереза промямлила что-то невразумительное. Откуда Алкуин может все это знать, если она даже Хоосу Ларссону не рассказывала никаких подробностей? В голове мелькнула мысль, не повстречалась ли она с самим дьяволом.
– Я знаю, о чем ты думаешь, но нет, Хоос мне ничего о тебе не говорил.
Тереза испугалась еще больше.
– Тогда кто?
– Иди, не останавливайся, – улыбнулся ее спутник. – Правильнее было бы спросить не «кто», а «как».
– Я вас не понимаю, – на ходу призналась Тереза.
– Любой, обладая соответствующим опытом и наблюдательностью, мог бы это установить. – Теперь уже Алкуин приостановился, чтобы лучше объяснить. – Например, на византийское происхождение указывает твое греческое имя Тереза, редкое для здешних мест. Твое произношение, в котором есть что-то и от романского, и от греческого языков, не только подтверждает данное предположение, но и указывает, что ты живешь в этих краях уже несколько лет. К тому же ты легко прочитала надпись на банке с лекарством, в целях безопасности сделанную по-гречески.
– А насчет богатой, но разорившейся семьи? – Девушка снова остановилась, и Алкуин снова заставил ее идти вперед.
– Ну что ж, логично предположить, что ты вряд ли происходишь из семьи рабов, поскольку умеешь читать и писать. К тому же на твоих ладонях нет следов, оставляемых грубой, тяжелой работой. А вот отметины на ногтях и следы порезов между большим и указательным пальцами левой руки как раз характерны для тех, кто выделывает пергаменты. – Они пропустили процессию послушников. – Следовательно, твои родители были достаточно богаты, чтобы дать дочери превосходное образование и не заставлять ее работать в поле. Однако одежда у тебя бедная и поношенная, да и обувь не лучше, значит, по каким-то не известным мне причинам от бывшего благополучия твоей семьи ничего не осталось.
– Но откуда вы знаете, что я жила в Вюрцбурге?
Процессия прошла, и они двинулись дальше.
– Совершенно очевидно, что ты не из Фульды, если не знакома с аптекарем. Следовательно, из какого-то близлежащего города, поскольку в такую погоду ты вряд ли добралась бы сюда издалека. Это могут быть Аквисгранум, Эрфурт или Вюрцбург. Если бы ты жила в Аквисгрануме, я бы об этом знал, так как сам оттуда. В Эрфурте нет пергаментной мастерской, остается только Вюрцбург.
– А по поводу пожара?
– Должен признать, тут я рискнул, по крайней мере, назвав его причиной твоего бегства. – Он свернул и продолжил путь. – Твои руки все в мелких ожогах, одежда тоже прожжена, причем следы везде очень похожи, из чего я сделал вывод, что причина у них одна и та же. По виду и многочисленности этих отметин ясно, что получены они на пожаре, в лучшем случае – от какого-то сильного пламени, поскольку они разбросаны по всей одежде – и спереди, и сзади. Ожоги на руках еще не зажили, значит, случилось это недели четыре назад.
Тереза смотрела на Алкуина во все глаза, по-прежнему не слишком доверяя его словам. Хотя объяснения звучали весьма разумно, она не представляла, как можно столько рассказать о человеке, просто взглянув на него. Ей пришлось ускорить шаг, огибая садик, расположенный перед каким-то приземистым зданием.
– Но как вы узнали насчет отбивных? Когда я ему их давала, мы были одни.
– Это-то как раз проще простого, – рассмеялся Алкуин. – Проводив тебя до двери, этот обжора вытащил вторую отбивную и в один присест слопал ее. Я наблюдал за ним из окна, дожидаясь твоего прихода.
– Однако это вовсе не доказывает, что я ему их дала, тем более в качестве платы за вход, – возразила Тереза.
– Ну что ж, попробую доказать. По уставу ордена бенедиктинцам запрещено есть мясо, разве только больным, но свечник абсолютно здоров. Следовательно, отбивные ему дал кто-то, не живущий в монастыре. Когда он подошел к зданию, то уже жевал, что странно, так как шла дневная месса, а здесь едят всего дважды, перед утренней и вечерней. Вот тебе объяснение насчет отбивной, а что это была именно отбивная, я понял, увидев, как он выплюнул кость. Кроме того, вчера ты в качестве подарка принесла мне пирог с мясом, поэтому логично было предположить, что сегодня ты повторишь свой поступок. – Он наклонился и поправил гнувшийся к земле салат-латук. – Если тебе этого недостаточно, скажу еще, что, прежде чем переписывать текст, ты вытерла руки о тряпку, и на оставшееся на ней масляное пятно тут же слетелись мухи. Не думаю, что столь образованная девушка намеренно явилась бы к аптекарю с грязными руками.
Тереза была потрясена. Ей стоило большого труда поверить, что Алкуин – все-таки не колдун. Однако она ничего не успела сказать, так как, судя по характерному запаху, они пришли в монастырскую больницу.
Алкуин предупредил, что посещение будет коротким.
Больница представляла собой обширную темную залу с двумя рядами кроватей, на которых лежали в основном монахи, по дряхлости уже беспомощные. Была еще маленькая комната, где отдыхали те, кто за ними ухаживал, и еще одна, где размещали больных со стороны. Алкуин сказал, что они лечат местных жителей, хотя ей говорили совсем другое. Вскоре появился толстый монах и сообщил, что Хоос вставал облегчиться и немного походить, но быстро устал и лег, и что он позавтракал пшеничным хлебом и вином. Алкуин остался недоволен и велел впредь давать раненому только ржаной хлеб, однако обрадовался тому, что со времени его последнего визита крови в мокроте больше не было. Пока Алкуин обходил других пациентов, Тереза подошла к Хоосу, лежавшему под толстой шкурой с мокрым от пота лицом. Она слегка прикоснулась к волосам юноши, и тот открыл глаза. Она улыбнулась, но Хоос не сразу узнал ее.
– Говорят, ты скоро поправишься, – подбодрила его Тереза.
– Еще говорят, здешнее вино очень полезное. – Он тоже улыбнулся ей. – А почему ты в одежде послушника?
– Мне так велели. Тебе нужно что-нибудь? А то я тут ненадолго.
– Единственное, что мне нужно, – это выздороветь. Не знаешь, сколько мне придется здесь пробыть? Ненавижу священников еще больше, чем врачей.
– Наверное, пока не вылечишься. Я слышала, не меньше недели, но я буду навещать тебя. С сегодняшнего дня я тут работаю.
– В монастыре?
– Ну да. – Она снова улыбнулась. – Не очень понимаю, кем, но думаю, скрибой, секретарем.
Хоос слабо кивнул. Он выглядел очень усталым. В этот момент подошел Алкуин и справился о его самочувствии.
– Я рад, что тебе лучше. Если так и дальше пойдет, через неделю будешь охотиться на котов, другой живности в окрестностях нет, – пошутил он.
Хоос через силу улыбнулся.
– А теперь нам пора идти.
Терезе очень хотелось его поцеловать, но она ограничилась нежным взглядом. Перед уходом Алкуин подробно рассказал больничному служителю, какое лечение сегодня требуется Хоосу. Затем они с Терезой направились к выходу из аббатства. По дороге Алкуин рассуждал о том, что основы любой науки, или теория, способствуют ее применению, или практике, а знание обоих компонентов – теории и практики – улучшает ее повседневное использование.
– Во всяком случае, так происходит в медицине. И в письменности, – добавил он.
Терезу удивляло, что один человек может владеть двумя столь разными искусствами, каковыми являются медицина и письмо, но, убедившись в его даре ясновидения, она больше не задавала вопросов.
На прощание Алкуин сказал, что ждет ее завтра рано утром.
Вернувшись в дом Хельги Чернушки, Тереза застала ее на кровати всю в слезах. Таверна была перевернута вверх дном, стулья разбросаны, повсюду валялись разбитые стаканы и кувшины. Девушка попыталась утешить ее, но Хельга обхватила голову руками, словно боялась показать лицо. Тереза обняла подругу, не зная, что еще предпринять.
– Нужно было убить этого козла, как только он меня ударил, – наконец произнесла она, всхлипывая.
Тереза намочила тряпку, чтобы стереть с ее лица засохшую кровь. Один глаз у Хельги опух и не закрывался, губы были разбиты, но плакала она не столько от боли, сколько от ярости.
– Дай я хотя бы тебя помою, – сказала Тереза.
– Будь он тысячу раз проклят!
– Но что случилось? Кто тебя избил?
Чернушка снова безутешно заплакала.
– Я беременна, – пробормотала она. – От одного подонка, который чуть не отправил меня на тот свет.
Хельга рассказала, что с ней такое не впервые, хотя она всегда строго следовала советам акушерок. Нужно раздеться догола, вымазаться медом, вываляться в пшенице, аккуратно собрать прилипшие к телу зерна и смолоть их, но не справа налево, как обычно, а наоборот. Испеченным из этой муки хлебом нужно накормить мужчину, с которым собираешься совокупляться, и тем самым лишить его семя силы, но она, видимо, плодовитее целой стаи крольчих, и вот теперь, несмотря на все меры предосторожности, она опять забеременела.