Был уже поздний вечер, когда он пришел в предоставленную ему келью. Он мог бы переночевать и в здании для знатных гостей, но ему больше нравилась тесная келья, где он был в одиночестве, чем просторное помещение, которое он вынужден был делить с другими. Он помолился, разулся и решил воспользоваться этими минутами покоя, чтобы поразмышлять о событиях минувшего дня.
День выдался трудный, но не такой, какие обычно случались в его далекой Нортумбрии. Ни в Фульде, ни в Аквисгрануме ему не нужно было вставать к заутрене, а после ранней мессы его ждал вкусный завтрак, состоявший из лепешек с медом, копченого сыра и яблочного сидра. Однако его здешние обязанности ничуть не походили на те, которые он так истово исполнял в соборной школе Йорка. Там он вел уроки риторики и грамматики, управлял библиотекой и скрипторием, собирал кодексы, делал переводы, организовывал доставку книг из далеких монастырей Ивернии34, принимал новых послушников, устраивал дебаты и оценивал успехи учеников.
Как это было давно!
И вдруг откуда-то явились воспоминания о детстве в Британии, такие яркие, словно он снова был ребенком.
Он родился в христианской семье, в Нортумбрии, в прибрежном поселке Уитби, чьи немногочисленные обитатели жили за счет даров моря и маленьких огородов, разбросанных у стен старинной крепости.
Он вспомнил эти дождливые, сырые, холодные места, где пахнет влагой и солью, где он каждое утро просыпался от неумолчного шума волн.
Родители считали его пугливым и робким, так как он предпочитал рассматривать семена и раковины, чем бросаться камнями с другими мальчишками. А когда он стал предсказывать, сколько рыбы наловит та или иная лодка и чей дом будет разрушен очередной бурей, они вообще сочли его странным.
Бессмысленно было объяснять, что он просто смотрит, какие у кого сети и в чьем доме столбы и балки сгнили сильнее. По мнению всех жителей, этот долговязый паренек был отмечен дьяволом, а потому родители решили отправить его в соборную школу Йорка, чтобы там его душу излечили и наставили на путь истинный.
Учителем к нему приставили Альберта Йоркского – кривоногого монаха, который был нынешним директором школы и учеником предыдущего, графа Эгберта Йоркского, и к тому же родственником семьи Алкуина. Возможно, поэтому он принял юношу как сына и приложил все силы, чтобы направить в нужное русло его необычный талант. От него Алкуин узнал, что Англия – это гептархия, состоящая из четырех саксонских королевств – Кента, Уэссекса, Эссекса и Сассекса на юге острова, и трех английских – Мерсии, Восточной Англии и Нортумбрии, где они жили, – на севере.
Он с удовольствием изучал грамматику, риторику и диалектику – так называемый trivium35; арифметику, геометрию, астрономию и музыку – quadrivium36, и еще, согласно англосаксонской традиции, – астрологию, механику и медицину.
«Saeculares et forasticae philosophorum disciplinae»37, – не один раз повторял Альберт, стараясь убедить его, что светские науки – не более чем измышления дьявола, которыми он смущает христиан, чтобы те забыли Слово Господне.
– Но сам Григорий Великий38 в своем «Толковании Песни песней» разрешает заниматься этими науками, – возражал ему шестнадцатилетний Алкуин.
– Однако это не дает тебе права весь день читать такую лживую книгу, как «Historiae Naturalis»39.
– Неужели вы бы меньше сердились, если бы я читал «Etymologiae», или «Originum sive etymologiarum libri viginti»?40 Ведь если сравнить два эти труда, можно заметить, что святой испанец основывался на энциклопедии Плиния в том, что касается структуры некоторых его книг. И не только Плиния, но также на сочинениях Кассиодора и Боэция, Целия Аурелиана об Асклепиаде из Вифинии и Соране Эфесском, на трудах Лактанция и Солина и даже «Prata» Светония.
– Да, но он рассматривал их с христианской, а не с языческой точки зрения.
– Язычники – тоже дети Божьи.
– Но служат-то они дьяволу! И не противоречь мне, иначе я выкину за окно все тридцать семь томов, один за другим!
На самом деле Альберту было не так уж важно, чем именно зачитывается Алкуин, потому что юноша был честным христианином. Кроме того, он был способным и прилежным учеником и в теологических спорах побеждал самых знающих монахов, доказывая тем самым, что его увлечение языческими текстами, несомненно предосудительное, не является препятствием в постижении божественной мудрости.
Со временем Алкуин проявил себя знатоком письменного слова. Он изучал разнообразные тексты и кодексы и мастерски извлекал из них отдельные фрагменты, создавая причудливые мозаики, исполненные глубоких знаний и ярких оборотов речи. Он даже сам занялся поэзией, и в тысяче шестистах пятидесяти семи стихах «De sanctus Euboriensis ecclesiae»41 не только изложил всю историю Йорка, его епископов и королей Нортумбрии, но и кратко пересказал таких авторов, как Амброзий, Атанасий, Августин, Кассиодор, Иоанн Златоуст, Киприан, Григорий Великий, Иероним, Исидор, Лактанций, Седулий, Аратор, Ювенций, Венанций, Пруденций и Вергилий, чьи произведения хранились в библиотеке под присмотром брата Эанвальда.
Он писал не переставая.
Позже его школьные работы, благодаря ясному выразительному слогу, стали использовать для обучения других. Он рискнул применить «Категории» Аристотеля к «Десяти категориям» святого Августина, а каноническое произведение «Disputatio de vera philosophia»42 стало настольной книгой Карла Великого. И это не считая литургических текстов, теологических трудов, толкований Священного писания, поэтических и агиографических произведений.
Сочиняя, он наслаждался.
Когда Альберт, сменив Эгберта, стал архиепископом Йоркским, освободилось место директора соборной школы. На эту должность претендовали несколько кандидатов, но Алкуин считался бесспорным фаворитом. Ему исполнилось тридцать пять, и он недавно был рукоположен в дьяконы.
Затем сам король саксов Эвальд послал его в Рим получить мантию для нового архиепископа и добиться для Йорка статуса столицы. По пути назад, в Парме, он познакомился с Карлом Великим, и соборная школа была навсегда забыта.
Однако ему по-прежнему нравилось предугадывать события, пользуясь своей редкой наблюдательностью.
Воспоминания о прошлом сменились мыслями о Борове. Сейчас пятница, а казнь назначена на вечер понедельника.
В капитуле ему сообщили, что обычно публичные казни происходят на главной площади по вечерам, когда они могут собрать наибольшее количество народа. Вероятно, осужденный совершил нечто ужасное вроде ограбления в доме какого-нибудь знатного горожанина или поджога чужого имущества. Согласно законам, только эти два вида преступлений карались смертной казнью, хотя, конечно, бывали и исключения, в зависимости от социального положения преступника, а иногда и жертвы.
Он понимал, что подобные деяния должны сурово наказываться, но не разделял пристрастия некоторых судей к публичным казням. В бытность свою директором Йоркской школы он участвовал во многих судебных заседаниях, которые иногда, к сожалению, заканчивались смертным приговором, но на казни никогда не присутствовал. Теперь же он пообещал епископу сопровождать его, поэтому пока лучше выкинуть это из головы и почитать Вергилия.
Субботнее утро было очень холодным. После примы Алкуин встретился с епископом в маленькой трапезной, устроенной рядом с кельями для гостей. Здесь было тепло и пахло свежеиспеченным хлебом.
– Да ниспошлет вам Господь хороший день, – приветствовал его Лотарий. – Пожалуйста, садитесь рядом со мной. Сегодня у нас чудесный пирог с тыквой.
– Добрый день, ваше преосвященство. – Он поблагодарил за угощение и взял маленький кусочек. – Я хотел бы поговорить о юноше, которого вы мне предоставили для копирования и записей, племяннике библиотекаря.
– Да, а что случилось? Он вас не слушается?
– Нет, что вы. Он трудолюбивый, аккуратный, возможно, немного рассеянный, но, несомненно, старательный.
– Так в чем же дело?
– Просто он для такой работы не годится, и не потому, что молод. Когда ваше преосвященство порекомендовали его в качестве помощника, я согласился, но теперь понимаю, что не стоило этого делать.
– Ну что ж, объясните, почему он вам не подходит, и попробуем решить этот вопрос.
– По многим причинам, ваше преосвященство. Прежде всего, он не знает минускульное письмо, использует старое латинское – только заглавные буквы, без знаков препинания и пробелов между словами. Кроме того, ему испортить пергамент – раз плюнуть. Не далее как вчера он на одном листе поставил сразу две кляксы. И наконец, он не знает греческого. Да, он полон энтузиазма, но мне нужен настоящий писец, а не ученик.
– Возблагодарите Господа, что у нас есть хотя бы этот юноша – послушный, с хорошим почерком. А греческий вы и сами знаете, зачем кому-то еще его знать?
– Я уже говорил, ваше преосвященство, зрение меня подводит. Издалека я могу отличить стрижа от ласточки, а вблизи, особенно к вечеру, с трудом отличаю одну букву от другой.
Епископ поскреб бороду и рыгнул.
– Даже не представляю, как вам помочь. Среди членов капитула нет никого, кто знал бы греческий. Может быть, в монастыре…
– Там я уже спрашивал, – покачал головой Алкуин.
– Значит, придется смириться с тем, что есть.
– Возможно, и нет.
Епископ удивленно поднял брови.
– Пару дней назад я случайно познакомился с одной девушкой, которой требовалась помощь. Как ни странно, она не только умеет читать, но и очень хорошо пишет.