– Простите, мой дорогой Алкуин, но к чему вы клоните? Вам ведь известно, что епископат не имеет к монастырю никакого отношения.
– В Фульде поселился дьявол! – Алкуин перекрестился. – Не Сатана, не Азазель, не Асмодей или Белиал. Люцифер не нуждается в князьях тьмы для осуществления своих коварных замыслов, не нуждается в жертвоприношениях и иных ритуалах. Церковнослужители, заслуживающие лишь презрения, недостойные называться посланниками Господа, – вот орудие достижения его мерзких целей.
– Я по-прежнему ничего не понимаю, но, клянусь мантией святого Мартина, ваши слова начинают меня беспокоить.
– Простите, Ваше Преосвященство. Иногда я размышляю вслух, забывая, что собеседнику не всегда понятны мои мысли. Постараюсь изъясняться точнее.
– Будьте так добры.
– Примерно пару месяцев назад до Карла Великого дошли вести о происходящих в монастыре нарушениях. Вы знаете, что каждое аббатство – это своего рода маленькое графство: оно располагает землями, с которых аббат ежемесячно получает ренту, в основном натурой. Одни крестьяне несут ему ячмень для изготовления пива, другие – полбу, третьи – пшеницу, четвертые – шерсть для сутан, пятые – инструменты и орудия труда, кто-то приводит баранов, свиней или уток, а большинство расплачиваются своим трудом.
– Так и есть. В нашем епископате происходит примерно то же самое.
– Как вы знаете, в Фульде основная часть арендаторов занимается выращиванием пшеницы, а поскольку своих мельниц у них нет, они везут зерно в аббатство, которое оставляет себе часть муки в качестве платы за помол.
– Продолжайте.
– Дело в том, что в течение последнего времени десятки местных жителей по неизвестной причине заболели и умерли.
– И вы думаете, болезнь связана с аббатством.
– Я пытаюсь это выяснить. Сначала я считал, это какой-то вид чумы, но теперь мне кажется, что причина у нее иная.
– Скажите, чем я могу вам помочь.
– Благодарю, ваше преосвященство. Мне хотелось бы посмотреть полиптихи за последние три года.
– Епископата?
– Нет, всех трех мельниц. Полиптихи аббатства уже у меня в келье. Кроме того, мне нужно разрешение на доступ в скрипторий для моего помощника.
– Полиптихи епископата вы можете попросить у моего секретаря Лудовика, а вот что касается мельницы Коля, вы вряд ли их достанете. Он ничего не записывает, все держит в голове.
Алкуин расстроился, так как не предполагал подобного препятствия.
– Что касается моего помощника… – Он явно не хотел напоминать, что речь идет о женщине.
– О, конечно, он может сопровождать вас. А теперь прошу меня извинить.
– Последнее, что я хотел вам сказать… – Алкуин задумался на минуту.
– Говорите, я тороплюсь.
– Насчет этой болезни… Не сталкивались ли вы с чем-то подобным? Скажем, несколько лет назад…
– Нет, я ничего не помню. Возможно, кто-то когда-то и умер от гангрены, но, к сожалению, такое случается, не мне вам объяснять.
Алкуин поблагодарил епископа, стараясь скрыть разочарование, и направился к поджидавшей его Терезе, которая так и сидела, уставившись на яму в центре площади. Алкуин сообщил, что сегодня они поужинают здесь, так как будут работать до ночи. Тереза удивилась, но вопросов задавать не стала, только попросила разрешения сходить в дом Хельги за теплыми вещами. Они договорились встретиться на этом же месте, когда колокола зазвонят к ноне.
Дверь в таверну оказалась закрыта, так же как и задний вход и ставни. Дом выглядел пустым, однако Тереза несколько минут ходила вокруг, заглядывая во все щели, пока какой-то беззубый мальчишка не дернул ее сзади за плащ.
– Моя бабушка тебя зовет, – заявил он.
Тереза глянула в том направлении, куда указывал мальчик, и заметила, что кто-то машет ей из окна. Она подхватила ребенка на руки и побежала к дому. Дверь сразу открылась, и Тереза увидела старуху, которая жестами велела ей побыстрее заходить. Как только девушка переступила порог, старуха заперла дверь на прочный деревянный брус.
– Она здесь, – сказала хозяйка.
Несмотря на темень, Тереза увидела лежащую на полу Хельгу Чернушку. Глаза у нее были закрыты, лицо в крови.
– Спит, – пояснила старуха. – Я пошла попросить у нее немного соли и вот что увидела. Опять этот козел. Когда-нибудь он ее убьет.
Тереза робко приблизилась. От виска до подбородка лицо пересекал жуткий порез. Девушка тихонько погладила подругу по голове и решила, что с этим нужно кончать. Она попросила старуху присмотреть за Хельгой до следующего утра и протянула ей динарий, но та не взяла. Затем Тереза вернулась в таверну, открыла хуже всего державшийся ставень и через окно полезла за своими вещами.
В назначенный час она стояла на условленном месте, нагруженная, как мул. За спиной у нее был тюк с одеждой, кое-какой едой, вощеными табличками и тюфяком, который в свое время подарил ей Алтар. Когда Алкуин узнал, что ей больше негде жить, он попытался ее успокоить.
– На улице ты ведь тоже не можешь остаться, – заключил он.
Решили, что несколько ночей Тереза может провести в местной конюшне, пока не подыщет новое жилье. Затем она рассказала Алкуину о несчастьях Хельги Чернушки.
– Но она проститутка, я ничем не могу ей помочь.
Тереза пыталась переубедить его, говорила, что она хорошая женщина, что она беременна, тяжело ранена и ей срочно нужен врач, но Алкуин оставался непреклонен. Тогда Тереза решилась.
– Если вы не хотите ей помочь, это сделаю я. – И снова закинула тюк за спину.
Алкуин не знал, как быть. С любым другим помощником ему не удастся сохранить тайну, и слухи о его находке непременно расползутся по всему епископату. Он не мог это допустить и остановил Терезу, решительно взяв ее за руку:
– Я поговорю с женщиной, которая ведает тут всем хозяйством, но ничего не обещаю. А теперь накинь капюшон и пойдем.
Оставив вещи в конюшне, Тереза отправилась в скрипторий, который был меньше монастырского, но теплее и с более удобными пюпитрами. Алкуин достал четыре толстых тома, положил их на большой стол, внимательно просмотрел оглавления, дал один Терезе и велел искать те места, где говорится о купле-продаже зерна.
– На самом деле я не знаю, что ищу, возможно, какое-нибудь указание на то, что аббатство, епископат или Коль когда-то приобрели партию отравленной пшеницы.
– Неужели здесь об этом будет написано?
– По крайней мере, здесь будет запись о покупке зерна. Насколько мне удалось выяснить, зерно, выращиваемое в Фульде, никогда не являлось причиной эпидемий, следовательно, оно должно быть привезено из каких-то других мест.
Тереза отметила, что в полиптихе речь идет о купле-продаже не только продуктов, но и земли, а также о взимании ренты и налогов, о назначении на разные должности и еще о многом…
– Вряд ли кто-нибудь тут разберется, – пожаловалась она.
Они поужинали луковым супом, не прерывая работу. Медленно перелистывая книгу, Тереза нашла несколько записей о покупке ячменя и полбы, но ей не попалось ни одной о покупке пшеницы.
– Не понимаю, в чем дело, должны же мы что-нибудь найти, – недоумевал Алкуин.
– Но у нас нет полиптихов Коля.
– Да, это плохо, поскольку в тех, которые есть, о его приобретениях ничего не говорится.
– И как же быть?
– Что-то мы должны найти, обязательно должны, – повторил Алкуин, снова раскрывая полиптихи.
Они опять внимательно просмотрели их, и опять безрезультатно. Наконец Алкуин сдался.
– Можно мне побыть тут еще немного? – спросила Тереза, которой очень не хотелось идти нюхать навоз.
Алкуин удивился.
– Хочешь продолжить поиски?
Тереза кивнула.
– Тогда я немного посплю, – и он указал на скамью.
Алкуин кое-как устроился на жестком ложе, заскрипевшем под его тяжестью, прикрыл слезящиеся глаза и начал шептать молитвы, вскоре перешедшие в негромкий храп. Его вид успокаивающе действовал на девушку, но вскоре она вернулась к работе – взяла первый том и начала внимательнейшим образом его изучать. Она обращала внимание на то, кто сторожил амбары, на записи о починке мельниц и доходах, полученных от продажи пшеницы в разное время года. Однако по прошествии часа буквы стали походить на беспорядочно снующих насекомых.
Тереза оставила чтение и начала думать о Хоосе. Возможно, он спит, а возможно, бодрствует, как она, вспоминая предыдущую ночь, мечтая вновь увидеться с ней и вместе отправиться в Аквисгранум. А вдруг ему холодно? Если бы она была рядом и могла обнять его!
Скрип дерева вернул ее к реальности. Она обернулась и увидела, что Алкуин опять ворочается на неудобной скамье, по-прежнему похрапывая.
Тереза снова взялась за чтение, время от времени отрываясь от него, чтобы поскрести уже пустую тарелку. Она медленно продвигалась вперед, как вдруг что-то странное привлекло ее внимание, но дело было не в тексте. Она пододвинула свечу к первому из сдвоенных листов и кончиками пальцев провела по той части поверхности, которая по цвету и на ощупь явно отличалась от остальных. Затем взяла еще одну свечу. Несомненно, тут пергамент был более гладким, светлым и мягким.
Ее пальцам было знакомо это ощущение. Она еще раз ощупала первый лист. Он не был разорван, следовательно, его не добавляли позже других и не отрезали от тетради, в которую подобные сдвоенные листы сшивались. Второй лист, в отличие от первого, был такой же шершавый и темный, как все остальные, и такой же старый.
Этому могло быть только одно объяснение, и Тереза его знала, поскольку сама десятки раз проделывала подобное. Если пергамент при письме оказывался чем-то испачкан, нужно было соскрести не только появившееся пятно, но и весь верхний слой, и тогда лист опять становился как новенький и был готов к повторному использованию. Конечно, он был тоньше и цвет его менялся. Рукопись, сделанная на очищенном таким образом пергаменте, называлась палимпсест.
Тереза снова посмотрела на лист. Буквы на нем тоже выглядели несколько иначе, чем на соседних. Несомненно, эта запись была сделана гораздо позже остальных.