– Жаль, яйца не оторвали, – посетовала она.
– Алкуин считает, он невиновен, и его смерть ничего не изменит.
– Что может знать этот святоша? Как бы он не испортил нам праздник. – Женщины, взявшись под руки, заторопились к площади.
Незадолго до захода солнца над городом поплыл похоронный звон. В центре площади был выгорожен круг диаметром примерно тридцать шагов, внутри которого находились похожая на могилу яма, три деревянных стола и три стула. Десяток вооруженных палками мужчин следили за зрителями, которые уже стали собираться возле ограды, и торговцами, расставляющими свои лотки. Толпа все прибывала, и через несколько минут ограда скрылась за шевелящейся массой, свистом и криками требующей начала представления.
Когда колокола смолкли, на площади появилась многочисленная процессия.
Открывал ее воин в черном на лошади, за ним следовали богато одетые люди, чьи костюмы казались особенно роскошными по сравнению с лохмотьями сопровождавших их слуг. Далее шли несколько рабов, старавшихся попасть в такт глухим ударам, извлекаемым ими из барабанов. За ними на телеге везли преступника, сзади шел палач. Он развлекался тем, что подбирал всю гниль, которую бросали из толпы, и размазывал ее по лицу осужденного. Замыкала шествие стая веселящихся мальчишек.
Несколько минут спустя появились священнослужители во главе с епископом Лотарием. В правой руке он держал позолоченный посох, в левой – украшенное серебром распятие. На нем были нарядные одежды из красного сиглатона, поверх – туника из бокарана48, на голове – митра из льняной ткани, возможно, не слишком подходящая к случаю. Остальные были облачены в шерстяные пенулы49 и обычные белые одежды священников. Епископ сел рядом с человеком в черном, который, поднявшись, приложился к его кольцу. Помощник принес бокалы с вином. Третий стул занял судья.
Площадь потонула в криках, когда тащившие телегу волы миновали ограду и направились к яме. Остановив их, палач схватил осужденного и швырнул его на землю. Крики переросли в рев, и самые разные предметы градом посыпались на телегу, заставив палача и погонщика укрыться под ней. Когда толпа немного утихла, палач подтащил осужденного к ближайшему от ямы столбу и привязал за шею веревкой. Проверив ее прочность, он сделал жест рукой, и всадник в черном кивнул, удовлетворенно глядя на застывшего перед смертью убийцу.
Алкуин пришел на площадь последним. Он локтями проложил себе дорогу в толпе и перепрыгнул через ограду, пригрозив отлучением от церкви стражнику, который пытался заступить ему дорогу. Приближаясь к тому месту, где располагались высшие чины здешней общины, он разглядел, что человек в черном – это Коль, хозяин мельницы и отец убитой девушки. Алкуин встал за спиной у Лотария, как раз напротив палача. Он обратил внимание, что Коль выглядит гораздо хуже, чем тогда, на мельнице, когда они разговаривали. Его жена, в окружении других женщин, стояла чуть поодаль, и темные круги под глазами свидетельствовали о свалившемся на нее страшном горе. Судя по всему, даже казнь виновного не облегчит страдания этой семьи.
Алкуин думал, как лучше подсыпать снадобье в вино Лотарию, когда вновь зазвучали барабаны. Трое сидевших за столом встали, и епископ заговорил:
– От имени мудрейшего и благороднейшего Карла Великого, короля франков, монарха Аквитании, Аустрасии и Ломбардии, римского патриция и завоевателя Саксонии. Признать виновным в омерзительном убийстве и других ужасных преступлениях Фредегария, более известного как Боров, человека с темной душой, посланника и ученика дьявола. Я, Лотарий Реймский, епископ Фульды, хозяин этих земель, представитель короля, выразитель его власти и правосудия, повелеваю и приказываю, с позволения Господа, приговорить преступника к самому страшному истязанию. Прах же его пусть будет развеян по полям в назидание тем, кто осмеливается оскорблять Господа и верных ему христиан.
Толпа в возбуждении завыла. По сигналу Лотария палач отвязал осужденного от столба, связал ему руки за спиной и пинками начал подталкивать к яме.
Казалось, Боров не понимает, что сейчас должно произойти. Оказавшись на краю, он попытался вырваться, но палач толкнул его на землю и ударил ногой по голове. Теперь Боров являл собой бесформенную дрожащую массу. Толпа визжала, словно огромное стадо свиней. Два парня, вооруженные камнями, прорвались за ограду, но тут же были схвачены стражниками и выдворены вон. Когда стало немного тише, палач поднял Борова и несколько секунд удерживал его на ногах. Затем Лотарий выступил вперед, с выражением брезгливости перекрестил осужденного и приказал палачу начинать.
Обезумевшая толпа снова завизжала. Казалось, еще мгновение, и люди снесут ограду и разорвут преступника на части.
Алкуин воспользовался суматохой, отвинтил крышечку на кольце и всыпал снадобье в бокал, откуда пил епископ. Никто этого не заметил, однако Лотарий обернулся, когда Алкуин еще не успел убрать руку. Времени на раздумья не было, поэтому он поднял ее и предложил тост.
– За справедливость! – воскликнул он и протянул епископу его бокал, а сам взял другой.
Лотарий удивился, но выпил всё до капли.
– За справедливость, – повторил он.
Палач схватил преступника и столкнул на дно ямы. Гвалт стоял такой, что можно было оглохнуть. Боров с трудом встал на ноги, пуская слюни, как младенец, с блуждающим взором и слезами на глазах. Собравшиеся потрясали кулаками и требовали крови. Тогда палач взял палку и что было мочи ударил осужденного по спине. Кости хрустнули, словно сухой хворост, и он рухнул на колени. К яме подошли еще двое мужчин с огромными деревянными лопатами, и толпа восторженно заревела. Они встали возле кучи песка и принялись молча засыпать Борова. Тот пытался выбраться из ямы, но мужчины ударами загнали его обратно. Один концом лопаты удерживал его на месте, другой продолжал закапывать живьем. Толпа, близкая к приступу всеобщего помешательства, изрыгала проклятия и ругательства после каждого взмаха лопаты. Боров не оставлял попыток освободиться из рук своего мучителя, однако ноги ниже колен были уже засыпаны, и он бился, словно угодивший в капкан кролик.
Вскоре песок достиг лица. Боров начал отплевываться и, выпучив глаза, отчаянно вертеть головой. Он сплюнул еще пару раз, но работа шла быстро, и вскоре песок полностью накрыл его.
На несколько секунд воцарилось молчание, затем песок зашевелился, и вдруг появилась голова осужденного, извергавшего из себя отвратительное песочное пюре. Он с шумом втянул воздух, словно это был его последний вдох, и толпа в изумлении ахнула.
Тут епископ встал и сделал какой-то жест Колю, но тот не понял, что от него требуется. Зато Алкуин понял, что снадобье начало дейстовать.
Лотарий почувствовал, как перед глазами поплыл туман, ноги ослабели и сухой жар опалил гортань. Он попытался ухватиться за Коля, но у него не получилось, попытался что-то сказать – тоже безрезультатно. Он едва успел перекреститься и рухнул во всю длину, сдвинув с места стул и стол.
Толпа замерла, а палач повернул голову, оставив Борова без внимания. Коль заметил это и вмешался:
– Кончай с ним, дурак несчастный!
Палач не двигался. Тогда Коль подскочил к яме и вырвал у него лопату.
Он уже собирался нанести смертельный удар, но Алкуин встал между ним и осужденным.
– Неужели вы осмелитесь пойти против Господа, ниспославшего нам знак? Он желает продлить мучения преступника! – закричал Алкуин так громко, как только мог.
Толпа, очнувшись, взвыла.
– Когда Лотарий оправится, мы снова придем сюда и насладимся казнью! – опять прокричал он.
Толпа уже не выла, а ревела.
– Это вы? – воскликнул Коль. – Монах с мельницы!
– Убийца должен заплатить за свое преступление, но по закону санкционировать его казнь должна власть, – заключил Алкуин.
Коль попытался ударить Борова, но Алкуин перехватил его руку.
– Господь этого не желает, – веско сказал он, крепко держа лопату.
Возбуждение не утихало, и толпа продолжала вопить. Наконец, Коль плюнул на осужденного, взял под руку жену и в сопровождении слуг удалился. За ним последовали члены капитула, обескураженные происшествием с Лотарием, но несколько успокоенные обещанием Алкуина обязательно наказать преступника.
Последними, под градом угроз и ругательств, площадь покинули Боров и стражники, вернувшиеся в тюрьму на скотобойне.
Хельга Чернушка была сердита. Мало того, что казнь не состоялась, так еще какой-то мальчишка, стоило ей на минутку отвлечься, украл сумку с пирожками. Тереза предложила купить на ближайшем лотке горячую булку, и Хельга, сразу повеселев, согласилась. Пока Тереза искала по карманам монетки, Хельга торговалась с продавцом. Наконец она выбрала круглую и большую, как хлеб, и договорилась с пекарем, что расплатится, когда тот в очередной раз придет в таверну. Чернушка совсем успокоилась, и они, смеясь, в один миг уплели булку, оказавшуюся такой вкусной, что Чернушка тут же принесла другую, еще больше, с медом и засахаренными каштанами.
Когда и с этой было покончено, Тереза заметила, что у Чернушки все лицо в муке – и вокруг рта, и под носом, словно белая бородавка, и на шраме, что было очень кстати, так как Хельге не удалось замазать его полностью. Тереза сказала ей об этом, но женщина только рассмеялась. Кстати, даже от смеха рана у нее не кровоточила, и девушка рискнула спросить, откуда она взялась.
– Я еще не встала, когда услышала удары в дверь, – охотно начала рассказывать Чернушка. – Я даже не успела спросить, кто там, как получила удар ногой в бок и кучу тумаков. Проклятое животное! Сказал, если я решусь оставить ребенка, он мне еще и живот вспорет.
– Но почему он так себя ведет? Что ты можешь ему сделать?
– Боится, я его выдам.
Чернушка объяснила, что виновных в супружеской измене приговаривают к семи годам покаяния, заключающегося в ежедневном соблюдении поста, хотя можно и откупиться.