– Зачем я понадобился?
– Нашли кормилицу – она утонула в колодце во внутреннем дворе собора.
Когда Алкуин подошел к колодцу, несколько мужчин как раз вытаскивали разбухшее тело с помощью копий, и оно, перевалившись через край, рухнуло на камни, словно мешок с салом. Одежда была расстегнута, являя взору большие груди, дряблые от долгого кормления девочек. Отодвинув труп, Исам заглянул в колодец и успокоил Уилфреда, что его дочерей там нет. Затем тело отнесли на кухню, где после тщательного осмотра Алкуин установил, что женщину сначала задушили и лишь потом бросили в колодец. Ногти у нее были обломаны, но следов от них на коже не было, следовательно, она могла сломать их при падении. Волосы на лобке были идентичны найденным в постели. Ничего интересного в ее темной одежде и переднике Алкуину обнаружить не удалось. Лицо ее было опухшим, но чистым – ни мазей, ни масел. Закончив, он велел накрыть покойную и попросил у Уилфреда разрешения поговорить с ним наедине.
Когда они остались вдвоем, Алкуин сообщил графу, что, по-видимому, кто-то из духовных лиц соблазнил кормилицу с целью похищения детей, но она, судя по всему, о намерениях своего возлюбленного не знала.
– Почему вы так уверены?
– Потому что в противном случае она подготовилась бы к бегству, а все ее вещи на месте.
– Возможно, на нее напали. Боже мой, я ничего не понимаю! А этот человек, о котором вы говорите, вы уже кого-нибудь подозреваете?
Алкуин сказал, что он не стар, но и не молод, лыс и имеет доступ в церковь.
– Одеяла пахли ладаном, – пояснил он.
– Я прикажу задержать всех священников, и если найду этого мерзавца, задушу его же собственными кишками.
– Успокойтесь, ваше сиятельство. Если бы он собирался их убить, то уже убил бы, а ваши дочери живы. Никаких порочных желаний у него тоже нет, так как их можно удовлетворить с помощью любой девчонки, вон их сколько на каждом углу.
– Как я могу успокоиться, если мои малышки в руках этого бессердечного чудовища?
– Повторяю, если бы им хотели причинить вред, вы бы уже об этом узнали.
– Хотели? Но почему вы говорите во множественном числе?
Алкуин объяснил, что одному человеку вряд ли под силу похитить и спрятать двух девочек. Что же касается мотива, то если исключить развратные наклонности и месть, остается только одно. – Предлагаете мне угадать?
– Шантаж, мой дорогой Уилфред. В обмен на их жизни от вас хотят получить или деньги, или земли, или власть…
– Я сделаю так, что эти ублюдки подавятся собственными причиндалами, – прорычал граф. Собаки вскочили и качнули повозку.
– Вполне вероятно, – задумчиво проговорил Алкуин, – этот человек лишь совратил кормилицу, а в похищении не участвовал.
– И что вы мне посоветуете? Сидеть сложа руки? – в раздражении спросил Уилфред.
– Ждите и продолжайте поиски; внимательно следите за всеми священниками и прикажите им принести клятву; запретите передвижение людей и товаров; попросите о помощи тех, кому вы полностью доверяете, и наблюдайте за теми, кто, на ваш взгляд, ненадежен. Как только похитители сообщат, что им нужно, время побежит гораздо быстрее. Уилфред согласно кивнул.
Они договорились обмениваться новостями, после чего граф хлестнул собак и покинул кухню. Оставшись один, Алкуин взглянул на несчастную обнаженную женщину, накрыл ее мешком, перекрестил и с горечью подумал, что она погибла из-за собственных плотских желаний.
26
Для Уилфреда день тянулся еле-еле.
Исам со своими людьми обследовали амбары, птичники, башни, колодцы, туннели, канавы, коридоры, чердаки, подвалы, повозки, тюки, бочки, сундуки и шкафы – ничто не ускользнуло от их внимания. Всех жителей опросили и осмотрели с ног до головы. Уилфред пообещал пятьдесят актов виноградников тому, кто сообщит, где спрятаны его дочери, и еще тридцать за головы их похитителей. Сам он закрылся к оружейном зале, куда каждый час должны были являться с докладом о продвижении поисков, и с помощью Теодора составил список друзей и врагов. В первом было четыре человека, которых граф постепенно вычеркивал, во втором – столько, что он устал перечислять их Алкуину.
После захода солнца Уилфред приказал своим людям попробовать добиться результата другими способами, и всю ночь в крепости раздавались крики. Нескольких священников подвергли пыткам, но так ничего и не узнали.
Следующий день ничем не отличался от предыдущего.
Рано утром Уилфред повелел прекратить раздачу зерна, пока похитители не будут найдены, и закрыть ворота, чтобы никто не мог покинуть город без его ведома. Алкуин советовал ему отказаться от таких необоснованно жестких мер, однако граф был уверен, что голодные простолюдины быстрее выдадут преступников, чем сытые.
Хоос с самого начала участвовал в поисках как помощник Исама, а пользуясь особым доверием Уилфреда, надзирал также за королевскими амбарами и близлежащими подземными ходами. Граф исключил всех вновь прибывших из числа подозреваемых, так как считал, что похищение было спланировано заранее. По совету Алкуина он привлек к поискам, кроме своих людей, команду судна, которую возглавлял Хоос.
Тереза тосковала по нему – его поцелуям, его запаху. Иногда она, сама себе удивляясь, крепко сжимала ноги, словно пытаясь удержать любимого. После той встречи девушка почти его не видела – он все время был занят, а она с раннего утра трудилась в скриптории, покидая его только чтобы поесть.
Тереза даже стала думать, нет ли у него другой женщины, и последняя короткая встреча только усилила ее подозрения, так как Хоос быстро распрощался, даже не поцеловав ее.
Пока девушка трудилась в скриптории, Алкуин анализировал ходившие по крепости слухи: кто-то видел погибшую кормилицу в образе колдуньи, кто-то уверял, что малышек съели волки. Некоторые жители действительно хотели помочь, большинство же без зазрения совести плели небылицы в надежде на вознаграждение, за что кое-кого даже побили. Распространился также слух, что из портомойни пропали вязаные детские башмачки.
Алкуин расспросил монаха-коротышку, и тот подтвердил пропажу.
– Иногда кое-что из одежды теряется, однако за вещами девочек мы следим строго.
Карлик уточнил, что пропали четыре башмачка и пара тряпок, какими пользуются на кухне. Алкуин поблагодарил его и вернулся в скрипторий в уверенности, что близнецы до сих пор в крепости. Встретившись с Исамом, он предложил еще раз проверить амбары и кухни.
– Если, как я предполагаю, девочки по-прежнему тут, их похитителям нужно что-то есть.
– Но это невозможно, мы обшарили все до последнего камня.
– Я не сомневаюсь, но в этой крепости камней больше, чем в каменоломне.
Еще Алкуин попросил, чтобы у двери в скрипторий день и ночь стоял караульный. Исам пообещал, равно как и последить за кухнями, а утром явиться с докладом к Уилфреду.
В ту безлунную ночь несколько местных жителей перелезли через стену, защищавшую королевские амбары, и хотя их прогнали, стало ясно, что предпринятые Уилфредом меры скоро принесут плоды.
Утром за завтраком граф почти ничего не ел. Он не обратил должного внимания ни на последние выводы Алкуина, ни на сообщение о нападении на амбары. Взгляд его был затуманен, он будто отсутствовал, однако приказал возобновить распределение провизии и торговлю. Исам порадовался такому решению, поскольку оно позволяло избежать происшествий, подобных ночному, однако, как и многие другие, недоумевал, что заставило графа его принять. Алкуин пытался задавать Уилфреду разные вопросы, однако тот уклонялся от ответов и в конце концов посоветовал сосредоточиться на документе, а не на расследовании. И вообще теперь поисками своих девочек он будет заниматься сам.
В течение дня жизнь в крепости потихоньку входила в обычную колею. Слуги вернулись к повседневным делам, возобновилась раздача зерна и начались приготовления к первой весенней охоте. Исам со своими людьми продолжили починку судна, а караульные вернулись на крепостные стены.
Священнослужители, пришедшие на сексту, вошли в церковь святого Иоанна Златоуста, словно стадо покорных овечек. Возглавлял процессию Павел Диакон в четырехугольной фиолетовой шапочке, похожей на папскую. За ним в иерархическом порядке следовали разряженные, как павлины, духовные лица и мальчики из хора. Замыкали шествие простые верующие и зеваки, которым было любопытно поприсутствовать на службе, где будут возносить молитвы о возвращении девочек.
Вскоре в храме уже яблоку негде было упасть. Когда двери закрылись, Касиан, регент, заставил мальчиков немного распеться, затем, испросив разрешения у Павла, взмахнул руками, будто ангел – крыльями, и зазвучал чудесный григорианский напев. Присутствующие, в основном духовного звания, склонили головы, когда первый антифон превратился в целую симфонию небесных звуков, к которым, казалось, не остались равнодушны даже церковные камни. Послушные движениям Касиана голоса то взмывали под своды, то опускались вниз, оплетая колонны и перекликаясь, так что волосы шевелились от восторга. Музыка плыла, словно в медленном танце, и, подвластная лишь херувимам, представала то торжественным песнопением, то нежным перезвоном.
Вдруг один из голосов резко оборвался, и вслед за этим раздался крик ужаса. Остальные дети тоже замолчали, и присутствующие, обернувшись к хорам, увидели, как они отшатнулись, будто от прокаженного. Перед ними на полу хрипел и корчился в рвотных судорогах Корне. Алкуин поспешил к нему на помощь, но старый мастер уже умер.
Тело перенесли в ризницу, где Павел соборовал его в надежде вернуть к жизни, однако Корне остался недвижим. Алкуин не мог не отметить его обритую голову, седые волосы на лобке и исходивший от него запах ладана. Глаза мастера были выпучены, изо рта до сих пор сочилась белая пена. На правой ладони Алкуин обнаружил два укола.
Когда он сообщил Уилфреду о случившемся, тот как грыз куриную ногу, так и продолжал грызть ее. Бросив кость собакам, он скользнул по Алкуину равнодушным взглядом и утер рот рукавом. Монах добавил, что на правой руке покойного увидел змеиный укус.