В теории твой потенциал безграничен. Но с двенадцати лет странное чувство начинает грызть тебя изнутри. Ты понимаешь, что не можешь жить в этом теле – в таком, которое поначалу медленно, а потом все быстрее меняется. Это тело словно чужое, ты не знаешь его, оно тебе не нравится. По каталогу ты себе такое не заказала бы. У тебя появляется новое восприятие себя, и ты уже понимаешь, как будет выглядеть та женщина, которой ты станешь: коротконогая, толстобедрая брюнетка с чудовищными густыми бровями и кривой улыбкой. Ты представляешь себя ею и больше не видишь своего места в мире.
Более того, ты не видишь своего места даже в седьмом классе. Таланты, которыми еще недавно восхищались друзья, обаяние, из-за которого тебя позвали на танцы четырнадцать мальчиков, включая близнецов, вдруг становятся неважными. Сколько бы ты ни трудилась, сколько бы ни работала, ты падаешь все ниже по социальной лестнице, в то время как другие девочки – тихони, худые и красивые («невозможно красивые», как написано в журнале «Тин», который ты недавно начала читать, жадно впитывая все советы по использованию косметики) – восходят на самый ее верх. К середине седьмого класса у тебя не остается друзей. Ты становишься жертвой буллинга со стороны группы мальчишек. Некоторые учителя замечают твои страдания, но выдают банальное объяснение: «Ты им просто нравишься». Однако даже в свои двенадцать лет ты понимаешь, что это чушь. Ты не нравишься этим мальчишкам. Они унюхали твою растущую неуверенность в себе и набросились на нее, как звери на добычу. Это же девяностые! Эти мальчишки – сами жертвы мифа о красоте. С каждым днем они всё больше убеждаются в том, что девочки – товар, скот, которым можно обмениваться с другими мальчишками. Твоя же товарная ценность в данный момент девальвирована.
С родителями ты это не обсуждаешь, хотя мама все чувствует. Однажды выдается особенно сложная неделя: тебя снова не приглашают на день рождения, где будут все остальные. Тогда она забирает тебя из школы и везет в Вашингтон, в Национальную галерею, хотя дорога занимает четыре часа в обе стороны. Больше всего тебе запоминается страшное полотно «Уотсон и акула» Джона Синглтона Копли, написанное в 1778 году. Разинутая пасть акулы навсегда застыла во времени. Всего в нескольких сантиметрах от нее – белокурая голова юного Уотсона, лицо его искажено от боли, откушенную ногу не видно в темных водах. Спустя много лет, будучи уже взрослой, ты возвращаешься посмотреть на эту картину и лишь тогда замечаешь ужас и беспомощность, читаемые в позах двух человек, которые тянутся к юноше из лодки. Они близки к Уотсону, но все же не могут его достать; их руки хватаются за воздух у его груди. Уотсон же загипнотизирован видом приближающейся акулы и даже не замечает их стараний, не понимает, как далеко они высунулись из лодки, чтобы спасти его.
Что могли сделать родители девочки, растущей в начале девяностых, кроме как дать ей книгу «Воскрешая Офелию»? Им оставалось лишь смотреть, как целое поколение девочек идет ко дну, пока они беспомощно тянут к ним руки. После музея вы с мамой идете в кафе и заказываете французский луковый суп. Она пытается что-то сказать, подбодрить тебя, найти слова, которые помогли бы тебе удержаться на опасных волнах школьной драмы. Но ты не решаешься на то, чтобы озвучить реальную проблему. А реальная проблема состоит в том, что ты недостаточно красива. И никогда не будешь достаточно красивой. Ты не можешь сказать об этом, потому что тебе стыдно. Тебе кажется, что твоя проблема неразрешима. Тебе всегда внушали, что все достигается упорным трудом, однако здесь упорный труд не поможет. В журналах, на телевидении, в кино, на школьных мероприятиях ты видишь подтверждение тому, что жизнь недостаточно красивых людей сильно отличается. Она сложнее, в ней меньше возможностей. Всего пару лет тому назад ты о подобном и не подозревала. Но даже если тебе удастся стать красивой, ты точно знаешь: это все равно не поставит тебя в равные условия с мальчишками.
Унылым вечером, в сильный буран, за несколько месяцев до своего тринадцатилетия ты тайком от всех вылезаешь из окна спальни и проходишь больше километра до эстакады. Ты планируешь спрыгнуть с эстакады и какое-то время стоишь, перегнувшись через ограждение, приказывая себе упасть. Но в конце концов отходишь и ложишься в снег, слушая, как с визгом проносятся мимо восемнадцатиколесные грузовики. Эстакада – главное отличие твоего нового города в Виргинии от старого в Западной Виргинии. Ее шум разносится по склонам гимном американской торговле; грузовики везут товары, которых в Западной Виргинии ты никогда не видела: батончики мюсли, ароматизированный чай, живых лобстеров.
«Я знаю, о чем ты думаешь, – говорит после попытки самоубийства Роза, героиня Кейт Уинслет из “Титаника”. – Бедная богатая девочка. Что она знает о несчастье?»
«Нет, – отвечает Джек с состраданием. – Я думаю: что могло случиться с ней, раз она решила, что выхода нет?»
Жизнь в собственном теле.
В старших классах эпидемия анорексии запускает свои щупальца в тела и умы почти всех твоих знакомых девочек. Она накрывает ваш город токсичным облаком и косит своих жертв: девочки падают без чувств в спортивном зале, на стадионе, в душевых. Их безжизненные тела поднимают с пола, лужайки, кафеля, грузят в скорую и увозят в больницу, а потом в реабилитационный центр. В коридорах шепчутся: «сердечный приступ», «кормят через трубку», «лежит под капельницей». И в полный голос обсуждают, какими способами они пытались похудеть и как можно сделать это эффективнее. В школьной столовой девочки объединяются за столиками и практикуют коллективные ритуалы отказа от пищи, высыпая в свои тарелки по упаковке черного перца.
Взрослые не верят своим глазам. Они предпочитают не замечать эпидемии или не видеть ее масштабов и угрозы. Они отрицают, что проявления ее не только физические, но и психологические. Голод для них связан с войной, в последний раз на их памяти американцы голодали после наступления генерала Шермана[25]. Глупые, неблагодарные подростки не могут голодать, ведь у них сейчас столько возможностей! Девяностые же! Разве не доказано, что девочки способны добиться всего упорным трудом?
Но мы, девочки, хотим добиться лишь одного – стать скелетами. К пятнадцати годам организм жаждет калорий, он должен расти. Но ты все делаешь наперекор организму и лишаешь его пищи; твой упорный труд теперь направлен внутрь, на собственную плоть, которую можно выхолостить. Всего-то нужно потрудиться! Правда, все твои усилия напрасны: не хватает силы воли, чтобы голодать, или гены не те, но ты не оставляешь попыток. Есть много различий между девочками с тяжелыми, запущенными случаями анорексии и теми, кто никак не может заболеть, хотя и мечтает об этом; однако объединяет их одно – ненависть к себе. Неспособность примириться с телом, в котором им предстоит жить. Ты неделю живешь на воде и одной кислой зеленой карамельке. Пьешь таблетки для похудения и сироп рвотного корня. Вступаешь во все спортивные команды не потому, что любишь спорт (ты ненавидишь спорт), а потому что надеешься, нагрузив свое мускулистое тело, превратить его в палочку. Просыпаешься на рассвете и идешь на силовую тренировку, выпиваешь одну чашку кофе, не обедаешь, идешь на тренировку по легкой атлетике, бегу по пересеченной местности, футболу, приходишь домой затемно в скверном настроении. От голода кружится голова. Мама приготовила спагетти с фрикадельками, и ты уминаешь две тарелки. Все пропало, ты неудачница. И ощущение от этого провала – две порции спагетти, ты, отвратительная свинья! – хуже любого другого в жизни.
Однако у тебя есть то, чего нет у многих других утопающих девочек, – спасательный круг, который держит тебя на плаву. Когда ты играешь на скрипке, тебе говорят, что у тебя настоящий дар. Это чушь, нет у тебя никакого дара, но люди смотрят на тебя иначе в этот момент. (Будучи девочкой-подростком, ты являешься экспертом мирового класса, без пяти минут кандидатом наук в области визуальной семантики и безошибочно различаешь смыслы, сокрытые в брошенных на тебя взглядах.) Ты прижимаешь скрипку подбородком, и в долю секунды твоя ценность как человеческого существа перестает измеряться по шкале внешней привлекательности (лицо – на троечку, зато попа – на твердую пятерку). Занося смычок над струнами, ты ненадолго покидаешь свое тело, свою оболочку, которая, хочешь ты этого или нет, подает сексуальные сигналы, но почему-то никогда не выглядит достаточно сексуальной. Играя или даже просто проходя со скрипичным футляром по школьным коридорам, выкрашенным в блевотно-зеленый цвет, ты сообщаешь миру: есть нечто, в чем ты разбираешься лучше других, и это дает тебе власть – власть, благодаря которой твой образ, ограниченный молодым женским телом, становится сложнее и значительнее. Ибо самое возмутительное в жизни в собственном теле – не то, что ты недостаточно худа или красива, а то, что тебя с ходу считают глупой, неинтересной, пустой; будь ты мальчиком – даже глупым, неинтересным и пустым, – такого не произошло бы никогда. Но факт, что ты играешь классическую музыку на скрипке, все меняет: скрипка – это серьезно. Классическая музыка – это серьезно. Понимание классической музыки (а ведь даже взрослые ее не понимают, хотя мечтают об этом) придает тебе вес в мире, который хочет, чтобы девочки были невесомыми; наполняет тебя содержанием в культуре, которая требует от девочек быть бессодержательными.
Это и есть настоящий дар. Выходит, что скрипка в руках дает тебе возможность стать мальчиком.
К двенадцати годам ты уже окрепла и пробуешь играть длинные скрипичные концерты. В то же время, в 1993 году, исследователи из Калифорнийского университета в Ирвайне проводят эксперимент: тридцать шесть студентов колледжа решают задачи по геометрии после десятиминутного прослушивания Сонаты ре мажор для двух фортепиано Моцарта. Опыт показывает, что они справились с пространственными задачами на семь процентов эффективнее. Отчет об исследовании занимает всего три параграфа в журнале «Нейче»; ученые предупреждают, что улучшения в сфере пространственного мышления наблюдаются лишь в течение десяти – пятнадцати минут и нет причин полагать, что именно сочинения Моцарта обладают особыми свойствами: «Мы использовали случайный отрывок сочинения случайного композитора. Другие произведения и музыкальные стили тоже следует изучить». Это добавление впоследствии забудут. Так родится миф об «эффекте Моцарта».