Декабрь 2002 года
– Западная Виргиния! – изумляется терапевт из службы психологической помощи. – Вы, значит, деревенская девчонка? Вы правда выросли в Виргинии? Среди коров?
Ты назначила сеанс, потому что тебе нужно хоть с кем-то (все равно с кем) поделиться своими проблемами – особенно проблемой с наркотиками. Ты собираешься как-нибудь непринужденно начать беседу, ты не хочешь, чтобы тебя принимали за ту, кем ты не являешься (любительницу вечеринок с кокаином). Однако не успеваешь ты начать рассказывать о наркотиках, о поиске денег на обучение, об изоляции и о том, что считаешь себя неудачницей, хотя в жизни твоей все вроде бы успешно складывается, как она принимается изумляться твоему происхождению.
– Ну надо же! Западная Виргиния!
Сама она из Нью-Йорка, явно богатая, скорее всего эмигрантская внучка, хотя ты не можешь точно определить, были ли ее предки итальянцами, евреями или принадлежали к другой этнической группе; впрочем, это и неважно: она родилась в Нью-Йорке, а нью-йоркский этнос забивает все остальные. Возможно, ваши предки прибыли в Америку на одном корабле, но, достигнув острова Эллис, разъехались по разным планетам: ее прабабушка с прадедушкой устроились на фабрику в Нижнем Ист-Сайде, а твои отправились в шахты Западной Виргинии. Прошло много десятилетий, и потомки людей с одного корабля с трудом понимают друг друга. Ты давно научилась узнавать уроженцев Нью-Йорка по акценту: они произносят слова как будто носом, их речь напоминает гамму, сыгранную на тромбоне. А еще по обуви: когда-то такая обувь казалась тебе убогой, невзрачной, но сейчас ты понимаешь, что так выглядят очень дорогие туфли.
– Западная Виргиния! – повторяет она и удивленно качает головой. И ты рада, что это кажется ей интересным. Еще больше ты рада тому, что твое происхождение, столь заинтересовавшее ее, выделяет тебя среди прочих ее пациентов. Но одновременно ты осознаёшь, что она тебе не поможет.
Да, киваешь ты. И весь сеанс описываешь западновиргинские пейзажи, горы и шахты, границу между Западной Виргинией и западом Виргинии, определившую твою судьбу, тени от вершин и солнечные долины. И коров.
Несколько дней спустя, на рассвете, ты дрожишь в кровати, нанюхавшись до одури. Ты не спала двое суток, но не можешь сомкнуть глаз. Спать совсем не хочется. Тебе страшно. Ты не говорила ни одной живой душе о своих страхах: тебе постоянно кажется, будто с тобой вот-вот случится инфаркт, или инсульт, или что там еще случается с бестолковыми студентками, приехавшими из деревни (глупыми коровами!). Наконец ты решаешь позвонить единственному человеку, которому доверяешь; с ним ты провела больше всего времени за последние полгода – в долгих автомобильных поездках, в фастфуд-забегаловках, в номере отеля, где вы вместе смотрели дурацкие программы по телевизору. Он лучше прочих твоих знакомых умеет решать проблемы: потерянная бронь, порванная струна – он все исправит. Он знает Америку так, как ее может знать лишь иностранец; он подмечает все нюансы – от наклеек с запахом грязных носков до странной музыки; он поражается тому, сколько у людей лишних денег на диски с расслабляющей музыкой. Он никогда не учился в колледже и выучил английский всего пару лет назад, но ты веришь: именно он сумеет тебе помочь – он и никто другой.
Он приезжает немедленно и в сером утреннем свете выглядит, как всегда, несчастным; садится на краешек кровати, в которой ты лежишь. Под его серыми холодными глазами затаились темные тени, белесые волосы зализаны, и больше всего он сейчас похож на хищную птицу. Он кладет ладонь на твой лоб и обещает посидеть с тобой и проследить, чтобы во сне ты не перестала дышать. Через несколько часов ты просыпаешься – тебе намного лучше, и он рассказывает историю.
– Я говорил, чем занимался, прежде чем начал работать с Композитором? – спрашивает Евгений.
– Вроде упоминал, что мясником работал и чуть не отрезал себе пальцы, – вспоминаю я.
– Нет, еще до того. Когда совсем плохо было.
– Нет. Расскажи.
Когда Евгений приехал в Америку в поисках лучшей жизни, он еще не говорил по-английски и с деньгами было туго. Его взяли расклейщиком объявлений в компанию по эвакуации машин. Он клеил листовки на телефоны-автоматы на Манхэттене. Каждый день он обходил одни и те же телефоны-автоматы и вчерашних листовок на них уже не обнаруживал: поверх все было заклеено рекламой конкурирующих эвакуаторов. Он отклеивал чужие листовки и наклеивал свои, а на следующий день все повторялось. День за днем. Месяц за месяцем. В дождь, снег и зной.
Однажды он не выдержал. Не все можно делать за деньги. И дело не в том, что работа была тяжелая, – просто он понял, что не хочет этим заниматься. Не хочет тратить на это свою жизнь; пусть его жизнь не стоит дорого, но какая-то ценность у нее все же есть.
После того разговора с Евгением ты перестала принимать наркотики. Много лет спустя ты поймешь, какое это чудо, как тебе повезло: ты просто взяла и перестала. Сложно поверить, что такое возможно. Наверное, ты не была настоящей наркоманкой, ведь ты сидела на кокаине всего несколько месяцев. Впрочем, важнее другое: впервые в жизни ты выбрала здоровье, а не шанс заработать больше и большего добиться; принимай ты наркотики еще несколько месяцев или лет – до тех пор, пока не свалилась бы замертво, – ты непременно добилась бы большего. Ты осознаёшь свою удачу: насколько легко тебе удалось избавиться от зависимости! И поражаешься: всего-то и было нужно, чтобы кто-то – человек, которого ты сама считала трудолюбивым и талантливым, – разрешил тебе не ставить работу превыше всего. А еще ты думаешь, что Евгений смог тебе помочь не только потому, что он умный и добрый, но и потому, что он вдобавок не американец. Хотя он быстро ассимилировался в американской культуре и выучил язык, хотя готов работать много и с полной отдачей, в нем остается нечто совершенно чуждое американцам: он совсем не боится потерпеть неудачу.
Январь 2003 года
На деньги, заработанные липовыми концертами, ты покупаешь билет в Египет – он стоит несколько сотен долларов – и уезжаешь в Каир на зимние каникулы. После окончания университета ты планируешь найти там работу. Ты заходишь в каирскую редакцию «Нью-Йорк таймс», прямиком в кабинет главного редактора, и в красках описываешь ему свои профессиональные навыки. Упоминаешь успехи в колледже, знание арабского, умение ориентироваться на каирских улицах. Даже бесстыдно вворачиваешь свой «аппалачский козырь»: ты из сурового края, а значит, готова работать больше и лучше любого в редакции. Этот разговор – первый из многих, что тебе предстоит вести с репортерами и редакторами в Каире. Они всегда будут проходить по одному сценарию.
Мужчина в возрасте, редактор Очень Престижной Газеты: Не сомневаюсь, вы стали бы отличным корреспондентом. Но мы обычно нанимаем местных, египтян. Им можно меньше платить.
Джессика: Я готова заваривать кофе. Подметать полы. Я поеду в Багдад. Кабул. Я согласна на самые опасные задания. Поеду туда, куда не хочет ехать никто, где жарко и ничего не происходит, – в Джидду[52], например, хотите? Я выносливая. В чрезвычайных ситуациях сохраняю хладнокровие. Я буду работать за стол, кров и медицинскую страховку – должна же у меня быть страховка на случай, если заболею, или меня пристрелят, или взорвут. Вы даже можете мне не платить зарплату.
Мужчина в возрасте, редактор Очень Престижной Газеты (посмеиваясь): Мы с вами свяжемся. Но, хотите верьте, хотите нет, сейчас все новостные СМИ урезают бюджеты.
Джессика: Но война же будет.
Мужчина в возрасте, редактор Очень Престижной Газеты: Да, будет, но кто захочет о ней читать? Более того, кто захочет платить за то, чтобы читать о войне? Вы слышали об интернете? О закате печатной журналистики? Газета – это не колледж, а читатели не студенты факультета ближневосточной культуры. Поверьте, никому нет дела до политических нюансов ситуации в иракском Курдистане. Нет дела сейчас и не будет, когда начнется война.
Ну и ладно, думаешь ты, выходя на площадь Тахрир. Отказ не отпугнул тебя. Твоя решимость ничуть не поколебалась, ведь ты начала с самого верха, с «Нью-Йорк таймс»; ты попробуешь другую газету, ниже рангом. Потом еще ниже. И еще. Однако везде повторяется тот же сценарий. Ты возвращаешься в Нью-Йорк и подаешь на грант Фулбрайта[53]; твоя цель – изучать журналистику в Египте. «Грант у вас в кармане, – говорит декан, когда ты приходишь к нему обсудить свою заявку. – Уже через год будете жить в Египте, не волнуйтесь».
Несмотря на столь оптимистичный прогноз, ты продолжаешь искать работу в Америке и в Египте. При этом по-прежнему работаешь на Композитора по выходным, учишься на очном и обходишься без наркоты. Чтобы не уснуть, ты пьешь кофе кофейниками, ешь пиццу огромными кусками и набираешь потерянный вес. Ты подаешь еще на несколько грантов; пытаешься устроиться стажером в Совет по зарубежным связям, в журнал «Зарубежная политика» и в Институт Ближнего Востока в Вашингтоне. Туда, куда стажеров не берут, пишешь письма и просишь все равно тебя взять; ты думаешь, что сможешь совмещать подработки и оплачивать счета, давая по выходным липовые концерты. Ты составляешь список всех англоязычных академических журналов, специализирующихся на Ближнем Востоке, и отправляешь им свое резюме. Ты согласна работать журналистом даже в Арканзасе, Вермонте и Виргинии. Ты ходишь на семинары по трудоустройству и записываешься на репетиционные собеседования в карьерный центр. Размещаешь свое резюме в университетской базе. Посещаешь все мероприятия, которые удается втиснуть между работой и учебой, чтобы наладить так называемые «связи» (консультанты по трудоустройству твердят, что их важно налаживать). Когда ничего не получается и никто тебе не перезванивает, ты винишь себя. Как-никак ты учишься в Колумбийском университете, и один этот факт должен открывать перед тобой все двери. Если двери не открываются, значит, с тобой что-то не так. Может, дело в оценках? У тебя «отлично» почти по всем предметам, но есть парочка «хорошо» и одна «удовлетворительно» – по введению в психологию. Вдруг эта оценка и портит картину? Или у тебя слишком мало внеурочки? А что, если ты написала с ошибкой какое-то слово в резюме? Вероятно, стоило не колесить по