– Это не поможет! – ты чуть ли не кричишь на нее, сжимая в потных ладонях тонкую ткань концертного платья. – Давай просто не будем об этом говорить. Я не хочу ни с кем это обсуждать.
«Особенно с тобой, Николь, – хочется добавить тебе. – Особенно с тобой».
Несколько лет спустя ты возвращаешься в Лос-Анджелес навестить Николь и понимаешь нечто настолько очевидное, что тебе становится стыдно: отчего ты не догадалась об этом раньше? Ты видишь, что Николь тоже трудно сводить концы с концами, следовать за мечтой, снимать свои фильмы. Ты разглядываешь это за ее макробиотической диетой, фитнес-режимом, сияющим лос-анджелесским загаром. Пыльная посуда, которой никогда не пользуются, куча грязного белья на полу в спальне… Ей тоже нелегко, осознаёшь ты.
С годами ты приходишь к выводу, что нелегко всем – даже самым привилегированным, самым талантливым твоим однокурсникам, тем, о ком говорили: «Он обречен на успех». Все они в той или иной степени еле сводят концы с концами. Николь принадлежала к элитной группе студентов с исключительными природными способностями. Ты называла их «клубом гениев», хотя ни в какой клуб они, конечно, не объединялись. Уровень их успеваемости потрясал, и другие студенты по сравнению с ними казались жалкими недоумками, хотя и считались лучшими в своем школьном выпуске. На втором курсе твоим соседом по общежитию был парень, который в двадцать два года стал всемирно известным нейробиологом. Училась с вами и необыкновенная девушка, комедиантка, которую вскоре взяли ведущей «Субботним вечером в прямом эфире»[85]. Твоим сокурсником был будущий конгрессмен, обладатель черного пояса по карате, виртуозный джазовый пианист – при этом слепой. А чего стоит твоя соседка по комнате Ариэль – лауреатка конкурса виолончелистов? Или Нора, твоя подруга из Филадельфии: самые престижные юридические университеты готовы были перегрызть друг другу горло, лишь бы она пошла к ним учиться. Были и многие другие, в том числе студенты твоего курса, приехавшие из Голливуда уже знаменитыми.
Однако через несколько лет после выпуска твое идеалистическое представление о «клубе гениев» дает трещину. Знаменитого нейробиолога обвиняют в плагиате статей из «Нью-йоркера»[86]. Прелестная комедиантка произносит в прямом эфире запрещенное матерное слово[87]. Ариэль бросает ненавистную виолончель. Нору увольняют из юридической фирмы. Фильмы Николь получают награды и признание критиков, но ей едва хватает на жизнь – а что это за жизнь, на которую едва хватает? Определенно неудавшаяся, и похвалы критиков не могут исправить ситуацию.
Тогда-то ты и понимаешь: любая жизнь, которая кажется слишком идеальной и вызывает сомнения в том, настоящая ли она, любая жизнь, в которой на первый взгляд нет неудач, любая жизнь, которая выглядит легкой и неотягощенной проблемами, – фальшивка.
В трейлере ломается кондиционер. Жар работающего двигателя, горячий асфальт, солнце, палящее над бескрайней долиной Сакраменто, – все это нагревает фургон до предела. Мы с Харриет лежим неподвижно на раскладном диване – до сегодняшнего дня мы и не догадывались, что он раскладывается. Но вот диван разложен, и мы, замерев на нем, чтобы не стало еще жарче, пытаемся слушать музыку и, может быть, дремать, но получается лишь безразлично смотреть в раскаленное калифорнийское небо, проплывающее за окном. Иногда я перевожу взгляд на Харриет: та словно молится – вроде бы не спит, но и не совсем бодрствует.
Ким сидит на пассажирском месте рядом с Патриком. У того сегодня особенно хорошее настроение – он, как говорит моя мама, в полном ажуре. Несколько дней назад он отмечал свой день рождения, и кроме торта Композитор преподнес ему сборник ирландской музыки на шести дисках. Теперь мы круглосуточно слушаем многочисленные вариации «Дэнни-боя»[88] (с женским вокалом, соло на свирели, чисто скрипичную версию, мужскую хоровую, женскую хоровую, смешанный хор и так далее до бесконечности). «Дэнни-бой» сопровождает нас в пути по жарким долинам, пролегающим между Сан-Франциско и Реддингом. «Дэнни-бой» становится нашим спутником, когда мы взбираемся по склону величественной горы Шаста. Звучит «Дэнни-бой» и в прохладных долинах низинного Орегона, где солнце освещает горы, а тень от гор заслоняет долины и реки, и эта бесконечная игра в догонялки напоминает мне родную Шенандоа. «Дэнни-бой» с нами по пути в Юджин, где мы останавливаемся, чтобы закупиться в магазине. Мы слушаем «Дэнни-боя» по дороге в Портленд, и я с удивлением замечаю, что листья там уже пожелтели и покраснели, как на Восточном побережье. Мы наконец покинули лето, и оно уже не нагонит нас до конца турне. Мы оставили позади иссушенную бескрайнюю пустыню, пальмы и запах горячих влажных песков Юго-Запада, а также центральную Калифорнию, пахнущую овощной теплицей. Протяжно поют волынки. Они взывают к Патрику, главным образом к Патрику – широкоплечему, с сентиментальной слезинкой в глазах, в неизменной куртке с эмблемой «Боже, благослови Америку»; к единственному человеку в нашем доме на колесах, работающему бесплатно, к единственному, чье нежное чувство к свирели идет от чистого сердца. Любовь Патрика к свирели непоколебима, она не умрет никогда, и мы изо всех сил стараемся относиться к ней с уважением, хоть это и не всегда получается.
Заканчивается твоя стажировка в «Нью-Йорк таймс», не имеющая никакого отношения к «Нью-Йорк таймс». Ты все еще надеешься найти постоянную работу или хотя бы оплачиваемую стажировку, как-то связанную с Ближним Востоком или двумя войнами[89], которые твоя страна в данный момент проигрывает. Но ничего не получается. По этой причине ты и соглашаешься поехать с Композитором в турне «Боже, благослови Америку», рассудив, что сможешь заработать достаточно денег и укатить в Багдад, Бейрут, Иерусалим или Каир, где наконец найдешь работу репортера-фрилансера.
За несколько месяцев до начала турне тебе звонит старый приятель по колледжу и предлагает хорошо оплачиваемую временную работу в документальном проекте на Эм-ти-ви. Не надо даже проходить собеседование – приступай сразу к делу. Впервые с момента переезда в Нью-Йорк работа достается тебе просто так. У тебя нет ни опыта, ни подходящей квалификации, ты ничего не знаешь о внутренней кухне телевидения и почти ничего об Эм-ти-ви, однако ты знакома с нужными людьми, потому что училась в нужном колледже. В городе, где ты выросла, не было Эм-ти-ви; кабельная компания принадлежала одной местной семье, и те отключили канал, решив, что он плохо влияет на молодежь. Эм-ти-ви смотрели те, кто имел спутниковые тарелки, но в целом этот канал не оказал особенного влияния на местных подростков, в отличие от тинейджеров по всей стране. Ребята в твоем городке слушали и любили только кантри.
Но теперь ты работаешь на Эм-ти-ви в шоу «Правда жизни». Тебе выделяют стол у стены, увешанной телеэкранами, на которых крутят десять лучших клипов Эм-ти-ви этой недели. Пока ты трудишься, за твоей спиной Бритни Спирс в клипе «Ядовитый»[90] дефилирует по самолету в костюме стюардессы, больше похожем на нижнее белье, и раздает пассажирам напитки. Новый босс поручает тебе первое задание: ты должна найти беременных девушек-подростков, которые хотели бы сняться в так называемом «реалити-шоу» (на дворе 2004 год – «реальное телевидение» только зарождается). Ты пока не знаешь, что в результате твоей работы появится не только спецвыпуск «Правды жизни», посвященный беременным школьницам, но и целая отдельная серия программ «Дочки-матери». Никто, даже исполнительные продюсеры Эм-ти-ви, еще не догадывается, насколько выгодны станут для канала эти бедные, отчаявшиеся девочки. Временной сотруднице просто поручено прощупать почву и понять, можно ли сделать такое шоу, и если да, то как оно будет выглядеть. Временная сотрудница – это ты.
Ты объявляешь кастинг на сайте Эм-ти-ви, и вскоре твой почтовый ящик ломится от писем беременных девочек со всей Америки. Они пишут тебе из пригородов Среднего Запада, из крупных городов побережья, из бедных городских кварталов, расположенных всего в трех километрах от штаб-квартиры Эм-ти-ви на Таймс-сквер. Пишут они и из Южных Аппалачей: ты узнаёшь это по характерной манере изъясняться и грамматическим ошибкам. Некоторым ты отвечаешь и просишь рассказать о себе подробнее. В ответ девочки шлют свои истории, короткие и длинные. Кого-то из-за беременности выгнали из спортивной команды, кого-то поддерживает бойфренд, а чей-то парень давно слинял. Одни из них залетели, потому что средство контрацепции дало осечку, другие не стали делать аборт по религиозным соображениям; кому-то стыдно, кто-то рад, а кто-то ни в чем не уверен. Они пишут о предстоящем выпускном, о волейболе, о том, что провалили тест по алгебре, или о том, что мечтают поступить в колледж. Чаще всего их поза на фото выглядит одновременно развязной и умоляющей – позднее ты поймешь, что это универсальная поза американских девочек-подростков.
И ты невольно вспоминаешь себя в их возрасте: четырнадцать, шестнадцать, восемнадцать лет. И своего ужасного бойфренда из старшей школы – Фернандо, который называл тебя тупицей и изменял тебе. Ты читаешь истории беременных девочек со всей Америки и думаешь о том, что Фернандо был для тебя единственным посланником из другого мира – мира элитного Северо-Востока США. В этих историях ты узнаёшь себя: ты тоже полностью зависела от своего школьного приятеля. И если бы не переспала с Фернандо в старших классах, то в голове твоей никогда не зародилась бы идея переехать в Нью-Йорк, ты не подала бы заявку в Колумбийский университет и не сидела бы сейчас за своим столом в студии канала Эм-ти-ви на Таймс-сквер в Нью-Йорке, в Америке, в этом мире, в этой вселенной.