— Синьор, нам надо поговорить о важном деле, — сказал Маликульмульк. — Где друг ваш синьор Сильвани?
— Синьор Сильвани занят, — несколько смутившись, отвечал певец. — У него важная встреча, он придет позднее… Чем могу служить синьору?
— По приказанию его сиятельства князя я ищу пропавшую скрипку. Есть подозрения. Соблаговолите ответить на несколько вопросов… — и тут Маликульмулька осенило. — И скажите еще, не задавали ль вам этих вопросов полицейские сыщики.
— Прямо тут, на улице?..
— Нет. В ваших комнатах, если угодно.
— Как мне надоела эта проклятая скрипка! — воскликнул Риенци, отворяя гостиничную дверь. — Старый чудак Манчини в гроб меня загонит своими воспоминаниями о сатанинском маркизе. Дура Аннунциата… простите, но она точно дура… эта дура загонит меня в гроб своими криками о том, что Никколо не лечат так, как полагается! Она верит, будто его возможно спасти! Эта ведьма Дораличе ненавидит всех и ругается, как грузчик в неаполитанском порту. Если бы не скрипка — мы давно бы уехали отсюда, я не могу больше выносить вашего лапландского холода! — продолжал он восклицать, поднимаясь по лестнице, благо никто в «Лондоне» итальянского не знал.
— Вы не знаете настоящего холода, — сказал Маликульмульк, считавший рижскую зиму довольно теплой и мягкой. — Вам запретил уезжать частный пристав?
— Да, мы были в Управе благочиния. Нас всех подозревают, всех! Покойного Баретти можно назвать счастливчиком — он уже избавился от дурацких подозрений!
— Вот оно что, — пробормотал Маликульмульк. Со стороны полиции такие подозрения были более чем разумны: искать вора среди дворни князя или приглашенных гарнизонных офицеров — ссориться с генерал-губернатором не на шутку, а искать вора среди рижской аристократии и ратманов, не поладивших с князем, — навлечь на себя гнев магистрата, и что остается? Бродячие артисты!
— Значит, синьору Пинелли и синьору Бенцони также подозревают? — спросил он, когда итальянец отворил дверь своей комнаты.
— Бенцони орала и вопила в Управе так, что за рекой было слышно. Подозревают, конечно, — мало ли случаев, что женщины оказывались воровками? Садитесь, синьор.
— Но они обе собрались завтра уезжать.
— Дораличе уверена, что ее никто задерживать не посмеет. А дурочка Аннунциата всегда ее слушалась. Я не удивлюсь, если их перехватят в Митаве и привезут в Ригу в кандалах.
Вот только недоставало, если певицы действительно замешаны в эту историю, подумал Маликульмульк. Поведение Дораличе в этом случае довольно разумно — а поведение Аннунциаты представляется странным: ей бы послушаться решительной подруги, а она пишет кренделя вокруг Паррота. И не следует забывать, что Брискорн был замечен у дверей «Лондона» с дамой, сильно смахивающей на Аннунциату…
— Все это очень печально, — сказал Маликульмульк и, не раздеваясь, присел к круглому столику. Шубу, правда, он расстегнул и шапку снял.
Риенци же разделся и поежился — печка, протопленная с утра, уже остыла. Он сел напротив, опустившись на стул с вышколенной грацией сорокалетнего артиста, привыкшего изображать аристократов.
Нужно было с чего-то начинать.
— Синьор Риенци, мне нужно понять, что произошло после концерта. Ближе к концу приема вы подошли к синьору Манчини и предложили ему вместе ехать в гостиницу. Перед этим вы все время видели этого синьора, или он куда-то уходил с мальчиком, а потом вернулся?
Маликульмульк надеялся, двигаясь по реке времени против течения, найти тот миг, когда Манчини мог подать знак Брискорну.
— Я не знаю, почтенный синьор, — отвечал итальянец. — Я ничего не знаю. Да, я предложил старому черту вместе ехать в гостиницу. Это не маркиз ди Негри, не скрипка — это старый черт Манчини выпил жизнь у мальчика! Когда я вошел в комнату, там был Сильвани, очень веселый, — он с кем-то из дам завел интригу! Мне уже тошно от его интриг! Манчини слушал его хвастовство, а Никколо спал, сидя на стуле. Он очень устает, бедное дитя…
— Как — спал? — поняв, что не осилит такой важной беседы по-итальянски, Маликульмульк перешел на немецкий. — Когда вы пришли в комнату? После того, как предложили синьору Манчини ехать в гостиницу вместе?
— Нет, разумеется. Я сказал ему об этом и остался с гостями их сиятельств. Я знал — когда экипаж прибудет, меня позовут. И меня позвал мальчик, которого к нам приставили для услуг. Тогда я пошел в комнату. Сильвани уже был там, его нашли и позвали первым.
— И Манчини?
— И Манчини. Я сказал ему, что нужно разбудить Никколо. Он ответил, что не станет — ему жаль дитя. И тогда Сильвани взял свою шубу. Под шубой был прислоненный к стенке футляр для скрипки. Старик Манчини закричал, что футляр стоял иначе, открыл его — и оказалось, что скрипки там нет. А потом уже пришли вы, синьор, и все видели сами.
— Видел, — согласился Маликульмульк. — И слышал. Но я приходил и уходил, так что задам еще несколько вопросов синьору. Вы уехали вместе с синьорами Пинелли и Бенцони?
— Да. А Джузеппе остался с Никколо. Он сказал, что дал Никколо лекарство, и теперь мальчик должен просто немного посидеть, чтобы оно подействовало.
— И мальчик все это время спал?
— Нет, разве вы не помните? Он проснулся, когда поднялся шум. Он ведь очень устал после выступления, и Манчини довольно скоро отвел его в комнату. Там негде было прилечь, но стояли очень удобные стулья.
— И он сразу заснул?
— Я не знаю. Манчини все суетился, требовал горячей воды, чтобы заварить какие-то травы. У Никколо больное сердечко, нельзя было заставлять его так много играть.
— И давно он болен?
— Он заболел, когда Манчини согласился принять у маркиза в подарок эту чертову скрипку!
— В подарок? — переспросил Маликульмульк. — Вы в этом уверены?
— Дарственной я не видел, — подумав, сказал певец. — Но старик утверждал, будто маркиз пришел в такой восторг от игры Никколо, что сразу подарил ему скрипку.
— Как же он согласился взять инструмент у известного некроманта?
— Я сам этого не понимаю… Послушайте, любезный синьор! Вы ведь приближенное лицо его сиятельства, вы такая важная персона! Давайте пойдем и вместе спросим старого чудака, почему он это сделал! Вам он ответит! Может быть, даже скажет правду!
Эта затея Маликульмульку понравилась.
Они вдвоем подошли к дверям Манчини. Но, сколько ни стучали, он не отозвался. Наконец Маликульмульк поймал за плечо пробегавшего мальчика-коридорного, и тот сказал: после того, как увезли больного, старик ворвался в комнату, хлопнув дверью так, что весь дом вздрогнул, сразу же выскочил, запер дверь и с прытью двадцатилетнего вертопраха ускакал по лестнице. Куда — не доложился.
— Может, он побежал в замок? — сам себя спросил Маликульмульк.
Риенци пожал богатырскими плечами.
Маликульмульк пообещал прийти часа через два в надежде, что Сильвани к тому времени явится, и направился в замок. На душе было нехорошо — очень уж ему не хотелось встречаться с князем, а как раз в это время встреча была неизбежна — князь, завершив трудовой день, наверняка сидел с княгиней.
Поэтому Маликульмульк шел медленно, ступал осторожно — и как иначе идти по заснеженной улице зимним вечером? Вдруг он вспомнил, что голоден, и даже обрадовался — можно было прийти хоть в тот же «Петербург» и провести там два часа за очень приятным занятием. Тем более — пост окончился, и все мясные блюда были к его услугам.
— Наконец-то! — безмолвно воскликнул обиженный Косолапый Жанно и ускорил шаг.
И тут судьба в какой-то мере сжалилась над ним — в обеденном зале он обнаружил фон Димшица и фрау Векслер.
— Садитесь к нам, — позвал фон Димшиц. — У меня была сейчас удачная встреча, мы четыре часа не поднимались от стола. Я едва держусь на ногах, но дело того стоило.
— Это было здесь? — спросил Косолапый Жанно, имея в виду гостиницу.
— Да, здесь. Жаль, что без вас — вы получили бы истинное удовольствие. Эй, кельнер! Сегодня тут котлеты по-берлински, клопсы, жареные колбаски.
— Если вам нравятся неожиданные сочетания, то возьмите белого берлинского пива с малиновым сиропом, — посоветовала фрау Векслер, показывая на два высоких стакана из толстого стекла.
— Пиво с малиновым сиропом? — Косолапый Жанно ушам своим не поверил.
— Очень вкусно!
— Это дамский напиток, но я иногда позволяю себе… — фон Димшиц усмехнулся. — Крепкие напитки мне противопоказаны. Кстати, о дамах — вашу просьбу я выполнил, хотя неожиданно для себя.
Он отпил из стакана и нахмурился — видно, внимательно следил за странствием глотка изо рта в желудок.
— Какую просьбу? — Косолапый Жанно подумал было, что речь идет о чем-то съедобном, но шулер жестоко его разочаровал:
— Я еще раз поговорил с фрау Граве. С гувернанткой внучки старого барона. Хотел узнать о ссоре барона с господином Брискорном, но, к счастью, не приступил к расспросам. Бедной женщине и так плохо.
— А что случилось? — Косолапому Жанно не очень хотелось уступать место Маликульмульку, однако пришлось.
Последнее, что он успел, — заказать кельнеру двойные порции едва ль не всего, что тот предложил, включая пиво с малиновым сиропом.
— Обычная ссора. Внучке господина барона восемнадцать лет, она уже многое понимает. Барон отправил их обеих в театр; там какие-то родственницы, будь они неладны, спросили у внучки, как она смеет рисковать своей репутацией, показываясь в общественном месте с беспутной особой? Девица примчалась в гостиницу, кинулась перед дедом на колени, кричала и рыдала, все это слышали. Фрау Граве решила перебраться в другую гостиницу, пошла, наняла там номер. Но барон ее не отпускает, требует, чтобы она всем наперекор оставалась при нем. И, знаете, есть подозрение, будто она носит дитя барона… а вы ведь знаете историю с сыном, которого он определил в лакеи?..
— Знаю. О чем же вы говорили?
— Я начал издалека. Вообще-то о ссоре я узнал совсем от других людей. Рига тесна… Я сказал, что знавал когда-то Августа фон Граве, и перечислил целое семейство, выдуманное за секунду до того. Она — Граве по мужу, его родню знает прескверно. Зашла речь о родственниках, и я совершенно безо всякой задней мысли спросил, нет ли у нее родственников в Риге. Вопрос был ей неприятен, она сухо ответила, что один есть, но встречаться с ним она более не хочет, оттого что он требует от нее невозможного и даже оскорбляет ее. И вот я думаю — уж не родственник ли ей ваш приятель Брискорн?