Андрес взял обе мои руки, зажал в своих и очень нежно на меня посмотрел. Так нежно, что я смутилась еще больше, хотя это казалось уже невозможным – куда уж больше смущаться после того, как я его незаслуженно обидела?
– Наверное, я и раньше тебе нравился. – Он улыбнулся мне и добавил: – Только на тебя как раз приворот и действовал, не давая этого понять. Возможно, вино тоже в этом немного виновато. Эльфийские вина иной раз позволяют увидеть то, о чем и не догадываешься.
– Ты меня простишь?
– Я подумаю, – важно кивнул он, принимая необычайно забавный напыщенный вид, – что с тебя стребовать в качестве компенсации…
– Постыдились бы, – недовольно сказала фьордина Нильте. – В доме только что произошло убийство, причем не кого-нибудь, а родной сестры Патрисии, а они стоят как ни в чем ни бывало, воркуют, улыбаются. Вы еще целоваться начните.
Выглядела она этакой непогрешимой матроной, полностью убежденной в собственной правоте. Обвинение было не только в голосе, но и в каждом высокомерном жесте, направленном на нас. Я несколько растерялась от агрессивного напора, но ее никто не поддержал. Бруно так и не открыл глаза. Даниэль не сказал ничего, только как-то нехорошо, тяжело посмотрел и отвернулся. Ему тоже сейчас было нелегко – узнать, что мои чувства к нему были лишь следствием приворота, не очень-то и приятно. Если, конечно, он не сделал это сам. Но теперь я трижды подумаю, прежде чем бросаться подобными обвинениями.
– А почему мы должны стыдиться? – невозмутимо ответил Андрес. – Вам же не стыдно нести всю эту чушь о возможном убийце? Что касается погибшей, то характер у нее самой был таков, что едва бы она переживала о чьей-либо смерти. Сестринских чувств у нее точно не было.
– Вот и Патрисия в этом вопросе пошла в сестрицу, – ехидно сказала фьордина Нильте. – Ни слезинки не пролила. А ведь столько лет в одном доме прожили, столько всего общего было…
Мне показалось, что в ее словах прозвучал неприличный намек на Даниэля, в которого обвиняющая фьордина стрельнула глазками. То ли чтобы привлечь его на свою сторону, то ли добиться подтверждения, что вот оно, это общее, сидит в нашей гостиной в кресле. Вот только знать ей это было неоткуда, дальше нашего дома история не вышла. Но в одном Тереса была права – забыть мне случившееся не удастся, наверное, никогда, пусть даже оно перестало для меня быть столь важным.
– У нас было очень мало общего, – резко ответила я.
– Это действительно так, – неожиданно пришел мне на помощь Даниэль. – Тереса и Патрисия совсем не похожи.
– Внешне, – заметила фьордина Нильте.
– И внутренне, – ответил он. – Можете мне поверить, я столько лет с этой семьей знаком.
– И все равно, – уже не с таким напором продолжила она. – Правила приличия на то и вырабатывались столетиями, чтобы их соблюдали воспитанные люди.
– Чем мы нарушаем приличия, разговаривая друг с другом? – не уступал позиций Андрес. – По-вашему, показная скорбь много лучше?
– Умерла ее родная сестра, – повторила фьордина Нильте уже изрядно всем надоевшее. – Неужели ее смерть не вызвала у Патрисии хоть каких-то чувств?
– Наверное, это ужасно, но нет, – ответила я. – Еще недавно мне казалось, что я ненавижу Тересу, но сейчас и этого нет.
– В самом деле? Вы ее ненавидели? – заинтересованно спросил незаметно вошедший капитан Суарес. – Наверняка у вас была на это серьезная причина?
Я невольно бросила взгляд в сторону Даниэля. Что может быть серьезней соблазнения жениха накануне свадьбы? Разве что убийство любимой канарейки…
– Не думаю, что стоит об этом говорить, – ответила я. – Для следствия это не важно.
– Что важно, а что не важно – решать мне, – возразил сыскарь. – Может, причина была настолько серьезна…
Он сделал паузу, позволяя мне додумать за него. Настолько серьезна, что я лично убила Тересу. Вспылила и приложила ее тем, что под руку попало. Да хоть массивной статуэткой Богини плодородия, привезенной родителями в свое время из поездки в Корбинианское королевство и выпрошенной Тересой для собственного пользования. Да, эта тяжелая рельефная штуковина просто идеально бы подошла. А что Дара у меня не хватило бы провести ритуал, так рядом со мной стоит Андрес, почти полноценный маг, чьих сил на такую безделицу хватило бы точно.
– Но порядок нарушать мы не будем, – продолжил сыскарь. – Сейчас по плану разговор с безутешным женихом. Кто здесь Бруно Берлисенсис?
Бруно молча встал и направился к двери. Фьордина Нильте проводила его тяжелым оценивающим взглядом, небрежно откинулась на спинку кресла и огляделась. На удивление, говорить о виновности Берлисенсисов она не торопилась. Видно, никаких новых идей за это время в голове не появилось, а старые оказались не столь эффективны, как хотелось.
– Патрисия, у вас удивительно уютная гостиная, – неожиданно сказала она.
– Спасибо, – удивленно ответила я. – Но это скорее заслуга мамы.
– Не скромничайте. – Она хищно мне улыбнулась, и я внутренне подобралась. – Без вас точно не обошлось. Я, как человек, приближенный к искусству, не могу не заметить, с каким вкусом вы одеваетесь.
– Спасибо, – повторила я.
Я была уверена, что попытка мне польстить – лишь пролог к чему-то намного более важному для нее, а значит, продолжение последует прямо сейчас. Так и оказалось.
– Но маленькое замечание к этому помещению у меня все же есть, – небрежно сказала фьордина, благосклонно кивнув головой на мое «спасибо». – Малюсенькое. Совсем крошечное. – Она опять мне улыбнулась, на этот раз слащаво-приторной улыбочкой. – Мне кажется, здесь не хватает пары ярких цветовых акцентов. Две-три картины спасли бы положение, и гостиная ваша заиграла бы красками и стала бы просто идеальной. Что скажете?
– Я даже не знаю, – растерялась я.
– Зато я знаю, – гордо заявила фьордина Нильте. – На ваше счастье у меня остались две, увы, всего лишь две картины моей любимой невестки Алисии. Они идеально впишутся в ваш интерьер. Вот сюда. – Она встала и прошла к месту, на котором она жаждала повесить лично проданную картину. – И сюда, – указала она еще одно место. – Исключительно из уважения к вашему художественному вкусу цена будет просто символической. Вы же понимаете, настоящему художнику приятнее знать, что его работы у ценителя, чем у того, кто настолько не разбирается в живописи, что готов повесить его работы даже вверх ногами, не видя никакой разницы.
Она сделала пренебрежительный жест рукой, обозначая свое отношение к тому неизвестному, что так оскорбил труд ее ненаглядной невестки, о которой она пару часов назад говорила не слишком лицеприятные вещи. Поза и лицо фьордины выражали снисходительную уверенность, что я, как истинный ценитель прекрасного, не допущу такого отвратительного отношения к произведениям искусства и повешу их так, как подобает.
– Боюсь, я не имею права что-то здесь менять, – ответила я, совсем не вдохновившись столь щедрым предложением.
– Ах, бросьте, – она опять махнула рукой, – вам же сказали, что родители нуждаются в реабилитации у целителей. Отвечать за дом все это время будете вы. А когда они вернутся, то решат, что повесили новые шедевры в состоянии умопомрачения.
– Они-то, может, и решат. Только у Патрисии состояния умопомрачения пока нет, – заметил Андрес. – Достаточного, чтобы покупать у вас картины.
– Покупать? Кто здесь говорит о покупке? Цена для нее чисто символическая, – снисходительно повторила фьордина Нильте, – это даже можно считать подарком. Говоря «умопомрачение», я имела в виду, что они решат, что картины висели здесь всегда. Я привезу их завтра, убедитесь, как они шикарно впишутся.
– Право, мне не хотелось бы вас затруднять, – растерялась я от такого напора.
– Да какое затруднение? – Она картинно подняла брови домиком. – Они же, – кивок в сторону двери с явным намеком на Сыск, – не способны за один день найти преступника. Так что мне придется приезжать и завтра, и послезавтра и так далее, пока не найдут убийцу или не закроют дело. Захватить с собой две легкие картины… Какое же это затруднение?
Она подошла ко мне и ласково похлопала по плечу. Глаза ее гипнотически впивались в мои и пытались передать одну-единственную мысль: покупай, пока предлагают.
– Мне очень приятно, что вы настолько обо мне беспокоитесь, – елейно сказала она. – Вы такая чуткая фьорда.
– Кто-то недавно говорил о ее душевной черствости, – заметил Андрес.
Он с интересом глядел на устраиваемое представление, главной целью которого было всучить мне две картины Алисии Нильте. Что же это за картины такие, от которых стремятся избавиться с такой страстью? На лице свекрови несчастной художницы было написано столь жадное ожидание ответа, что казалось, она и приплатить готова, лишь бы не иметь в собственном доме образцы этого изумительного творчества. Впрочем, вполне может быть, что «чисто символическая цена» не такая уж и символическая и фанатичный огонь в глазах фьордины Нильте – это исключительно страсть к наживе.
Глава 10
День казался бесконечным. На допросы нас тягали постоянно. Сначала – по одному. Потом группами, чтобы точно установить, кто где был в указанное время. Алиби не было ни у кого – все оставались в одиночестве на время, достаточное, чтобы пройти в комнату Тересы, убить ее, а потом вернуться как ни в чем не бывало туда, где их и увидели. Из-за того, что над телом провели ритуал, определить точное время убийства оказалось невозможным, получалась слишком большая погрешность. Капитан Суарес тосковал, задавал вопросы все более глупые и даже не всегда выслушивал ответы до конца. Его подчиненные шастали по всему дому, проводя какие-то загадочные замеры и перебрасываясь не менее загадочными фразами. На вопросы начальства они отвечали короткое «нет», из чего было понятно, что их артефакты так и не позволили найти хоть что-то, проливающее свет на убийство.
Хорошо, что дворецкий позаботился об ужине, а то настроение у всех упало бы еще ниже. К столу было подано несколько бутылок вина, послуживших лучшим успокоительным. У фьордины Нильте лицо стало необыкновенно добродушным, и она с благожелательной улыбкой посматривала на окружающих, даже на фьордину Берлисенсис. Та выпила много меньше, поэтому ответными чувствами не воспылала. Отдых пошел ей на пользу, выглядела она свежее. Или это было следствие приема тех лекарств, что привез внук? Кто знает.