Остаток ночи я провисел на стропах, и мои плечи узнали, сколько весит моя задница. Генерал был прав: это не слишком естественное занятие. Вокруг шла ожесточенная перестрелка. Я не решился звать на помощь. Из-за моего венгерского акцента я рисковал быть убитым не только врагами, но и своими.
Наутро меня нашли трое парашютистов. Они перерезали стропы и помогли мне спуститься. Я попрощался со своим деревом. Наши отношения были очень близкими, разве что слегка затянувшимися.
Наша оперативная группа из четырех человек не горела желанием биться с врагом, поэтому мы осторожно перемещались от одного дерева к другому, долго обдумывая каждый шаг. Чем реже становился лес, тем дольше длились обсуждения дальнейших действий. Выглянув из-за последнего дерева, мы увидели маленький домик сицилийского фермера, стоявший посреди поля ярдах в двухстах от нас. В лучших военных традициях мы поползли к нему на животах. Три солдата окружили дом, заняв таким образом стратегические позиции и приготовившись стрелять из своих «томми-ганов». Поскольку автомата у меня не было, а в группе я прослыл лингвистом, мне дали задание стучаться в двери.
Мне открыл пожилой сицилийский крестьянин в ночной рубашке до пят. Он смотрел на меня так, будто я с неба свалился. Похоже, он впервые видел комбинезон парашютиста. На рукавах у нас были нашивки с американским флагом, но смуглые, слегка средиземноморские черты моего лица впечатлили его больше, чем все остальное. Он вскрикнул: «Сицилиец! Сицилиец!» – и крепко обнял меня. Солдаты опустили свои автоматы, и мы спешно вошли в дом. Я не знал ни слова по-итальянски и пытался на ломаном испанском объяснить старику, что из всей родни только прадедушка был с Сицилии. В ответ на меня обрушился поток непонятных слов, среди которых то и дело звучало что-то вроде «Брук-э-лин». Один из бойцов, услышав это, ткнул себя в грудь: «Я, я из Бруклина».
Разговор стал налаживаться. Мы установили, что американцы любят сицилийцев и сицилийцы любят американцев, что американцы не любят немцев и сицилийцы их тоже ненавидят. Покончив с этими прелюдиями, я перешел к делу. Надо было выяснить, где мы находимся и есть ли поблизости немецкие войска.
Мы разложили на столе шелковую карту военных действий. Повосторгавшись качеством ткани, крестьянин поставил большой палец на точку в глубине острова, миль на двадцать пять удаленную от официальной границы зоны десантирования. Он сказал, что ночью какие-то немецкие части прошли по дороге, ведущей к побережью, но не стали останавливаться, и, вероятно, больше никого в округе нет.
Он снабдил нас продуктами и вином, и мы вернулись в лес. Там мы провели три дня. Днем ложились спать, а ночью пробирались вперед, взрывая по дороге небольшие мосты. На четвертый день нас нагнали передовые части 1-й дивизии. Их не очень впечатлила наша воинская доблесть. Мне как фотографу все эти приключения ничего не дали. Единственной фотографией, которую я снял, был портрет пожилого сицилийского фермера.
Кампания на Сицилии обернулась трехнедельной гонкой. Впереди шла итальянская армия, которая в равной степени боялась и американцев, и немцев, поэтому ее солдаты разбегались во все стороны. Немцы двигались медленнее итальянцев, но и они сдавали позиции. Им на пятки наступал безработный враждебный иностранец, которого, в свою очередь, преследовал весь отдел по связям с общественностью американской армии. Сзади всю эту кавалькаду безжалостно подталкивали вперед танки генерала Паттона – страшно грохочущие и покрытые пылью.
АГРИДЖЕНТО, СИЦИЛИЯ, 17–18 июля 1943 года. Освобожденный, но серьезно пострадавший город возвращается к жизни.
По ходу дела я снял огромное количество классных фотографий. Но провести их через цензуру и передать на большую землю можно было только с помощью отдела по связям с общественностью, от которого я старательно скрывался. Более того, единственным пунктом, куда я мог отправить свои снимки, был пул военных фотографов, которому не было до меня никакого дела. Отснятые пленки накапливались в моем рюкзаке, а шансы на то, что их удастся напечатать, таяли с каждым днем.
Меньше чем через три недели мы оказались у нашей главной цели. Мы дошли до пригородов Палермо. Немцы ретировались, а итальянские войска биться с нами не собирались. Джип, в котором я сидел, въехал в город следом за первыми танками 2-й бронетанковой дивизии. Вдоль дороги, ведущей в центр, выстроились десятки тысяч обезумевших сицилийцев. Они махали нам белыми простынями и самодельными американскими флагами, на которых не хватало звездочек, зато было слишком много полосочек. Похоже, у каждого был кузен в Бруклине.
Все единодушно принимали меня за сицилийца. Представители мужского населения трясли мне руку, пожилые дамы бросались меня целовать, а юные забрасывали джип цветами и фруктами. В общем, фотографировать мне просто не давали.
К воротам Палермо мы подошли без единого выстрела. Лейтенант, командующий танками, связался по рации со штабом и запросил приказ о входе в Палермо. Когда в штабе узнали, что город не сопротивляется, то велели остановиться и дожидаться командующего. Ругая штабных последними словами, мы стали ждать. Вскоре прибыл командующий корпусом – генерал Киз в сопровождении кучки помощников и военных полицейских. Полиция мгновенно взяла колонну под свой контроль, блокировав дальнейшее продвижение танков, солдат и военных корреспондентов.
Генерал Киз приказал вывести из ликующей толпы несколько итальянских жандармов и привести их к нему. Жандармов привели. Генерал сказал, что ему наплевать, виновны они в чем-либо или нет. Единственное, чего он требовал, – выдачи итальянского генерала, командующего Палермо. Жандармы закивали, но не пошевельнулись. Киз раздраженно потребовал найти переводчика, и тогда я предложил свои услуги. Каким-то образом я смог объяснить жандармам, что генерал хотел бы избежать ненужного кровопролития, а для этого итальянский генерал должен объявить народу условия капитуляции.
Жандармы закивали: «Si, Si», забрались в джип и вместе с несколькими военными полицейскими поехали в центр города.
Через пятнадцать минут джип вернулся. На заднем сиденье, зажатый между двумя улыбающимися жандармами, ехал очень потный и несчастный итальянский генерал. Киз махнул ему, чтобы тот перебрался в его автомобиль. Он повторил военным полицейским приказ о запрете на вход в город. На его автомобиль был водружен белый флаг. Создавалось впечатление, что он собирается брать Палермо без армии.
«Ну вот и началась моя капитуляция», – подумал я. Однако когда автомобиль уже готов был тронуться, генерал Киз повернулся ко мне. «Переводчик, иди-ка сюда!» – приказал он.
Мы поехали во дворец губернатора. Генерал Киз потребовал немедленной и безоговорочной капитуляции города и военного округа Палермо. Я перевел на французский, поскольку знал этот язык лучше всего и надеялся, что итальянец тоже его знает. Он ответил мне на идеальном французском, что был бы рад, но это невозможно, поскольку четыре часа назад он уже сдал город американской пехотной дивизии, вошедшей в Палермо с противоположной стороны.
Генерала Киза взбесила эта неувязка. «Отставить болтовню, солдат! Я требую безоговорочной капитуляции, и я требую ее немедленно!»
МОНРЕАЛЕ, ПРИГОРОДЫ ПАЛЕРМО, СИЦИЛИЯ, июль 1943 года. Жители приветствуют американские войска.
ПАЛЕРМО, СИЦИЛИЯ, июль 1943 года. Генерал Джузеппе Молинеро [справа], командующий гарнизоном Палермо, сдает город генералу американской армии Джеффри Кизу.
МОНРЕАЛЕ, ПРИГОРОДЫ ПАЛЕРМО, СИЦИЛИЯ, июль 1943 года. Американские войска входят в город.
ПАЛЕРМО, СИЦИЛИЯ, июль 1943 года. Американцы празднуют победу.
СИЦИЛИЯ, июль 1943 года. Раненый американский солдат.
Я объяснил итальянцу, что сдаваться во второй раз куда проще, чем в первый. К тому же генерал Киз – командующий корпусом, и он, несомненно, разрешит ему взять в лагерь военнопленных свои бумаги и личные вещи. Вопрос был решен. Итальянец объявил о капитуляции на французском, итальянском и сицилийском, а потом спросил, нельзя ли ему взять в лагерь военнопленных еще и жену.
Моя переводческая задача была решена, и я отправился фотографировать. После завершения церемонии капитуляции я увидел, как итальянского генерала ведут в тюрьму – в полном одиночестве и с пустыми руками.
Армия вступила в Палермо. На первом джипе с журналистами ехал Эрни Пайл. Он помахал мне рукой и крикнул: «Черт побери, безработный враждебный иностранец! За тобой гоняется вся пресс-служба!»
Я понял, что отпраздновать победу в Палермо мне не удастся. Я отдал пленки Эрни и попросил отправить их в журнал «Life». Когда они увидят эти снимки, им придется взять меня на работу, хотят они того или нет.
Надо было выбираться из Палермо, причем пешком. Уходя от удовольствий, которые предвещала первая занятая нами столица, я понял, что мне жутко надоело быть уволенным фотографом. Я понятия не имел, куда идти, но знал, что 1-я дивизия бьется где-то в центре Сицилии. У меня там были приятели, и я решил найти их. Где именно их искать, мне было неведомо, на это ушло три долгих дня. Два генерала, Терри Аллен и Тедди Рузвельт, относились ко мне дружелюбно, но в штабе дивизии появляться было опасно. Все уже прознали, что я не имею права делать вид, будто у меня есть аккредитация военного фотографа. Посему я обошел стороной штаб и влился в 16-й пехотный полк, который стал мне родным еще в Северной Африке.
Полк как раз собирался атаковать Троину, маленький городок, торчащий на холме. Битва оказалась трудной. На взятие Троины потребовалась целая неделя, в боях погибло много хороших ребят.
БЛИЗ ТРОИНЫ, СИЦИЛИЯ, 4–5 августа 1943 года. Сицилийский крестьянин показывает американскому офицеру, в каком направлении ушли немцы.
Мне впервые довелось поучаствовать в атаке от начала до конца. Я смог сделать несколько хороших снимков. Это были очень прос