Местечко было гадкое, а для фотографов – еще и бесперспективное. Но у меня был теплый спальник и прекрасная книга. И звуковые эффекты – как на заказ.
Наш подвал жил своей жизнью, отдельно от всего мира. Война для нас ограничивалась уличными боями вокруг дома, в котором мы сидели. Мы почти не обращали внимания на ежедневные вести с фронтов, пока не получили специальное сообщение о том, что фон Рундштедт со своими войсками прорвал линию фронта и движется в сторону Льежа. Сначала мы не поверили, но потом эту информацию подтвердили радиограммой. Пришлось оставить в подвале недочитанную «Войну и мир» и переправиться через Саар обратно.
К ЮГУ ОТ БАСТОНИ, БЕЛЬГИЯ, 23–26 декабря 1944 года. Американские пехотинцы, идущие по замерзшему полю во время Битвы за Выступ, и немецкий танк, подбитый американскими истребителями.
В штабе 12-й группы армий в Вердене был большой переполох. Немцы продвигались вперед, а в нашем резерве было всего три дивизии, которые должны были сдерживать натиск противника, пока мы перегруппировываем армии. Все три дивизии принадлежали к воздушно-десантным войскам. Одна уже попала в окружение и оказалась отрезанной от остальных, хотя все еще продолжала драться с врагом в маленьком городе под названием Бастонь. Это была 101-я воздушно-десантная дивизия. Осада Бастони стала одним из величайших сражений этой войны.
Армейская разведка была несколько обескуражена немецким наступлением. Судя по их отчетам, германские войска были либо истреблены, либо оборонялись на восточном фронте. Теперь же разведка и вовсе отказалась делиться информацией. Всё засекретили. Тем не менее полковник Реддинг, шеф пресс-службы, дал мне один совет. Он сказал, что если я хочу попасть в Бастонь, то мне надо найти 4-ю танковую дивизию. Он выдал мне джип, и я с выключенными фарами поехал в сторону этого городка.
Каждые несколько миль нас останавливали бойцы спецподразделений военной полиции. Они тщательно изучали наши документы и спрашивали постоянно меняющиеся пароли. Услышав пароль, начинали задавать дурацкие вопросы. Они выясняли, например, где находится столица штата Небраска или кто выиграл последний чемпионат США по бейсболу. Дело в том, что неподалеку десантировались немецкие шпионы и диверсанты, которые носили американскую форму и идеально говорили по-английски. Между тем я говорил на этом языке совсем не идеально, и мой акцент вызывал подозрения. Хуже того, я не знал, где находится столица штата Небраска. Меня неоднократно арестовывали, что всякий раз приводило к многочасовым задержкам.
Наконец мы добрались до штаба 4-й танковой дивизии, которая стояла всего в двадцати милях от Бастони. Их танки выдвинулись в сторону города на помощь нашим изрядно побитым десантникам, у которых почти не осталось боеприпасов.
К ЮГУ ОТ БАСТОНИ, БЕЛЬГИЯ, 23–26 декабря 1944 года. Американский солдат берет в плен немца.
К ЮГУ ОТБАСТОНИ, БЕЛЬГИЯ, 23–26 декабря 1944 года. Фермер хоронит свою лошадь.
Я, как обычно, зарегистрировался в разведслужбе. Но стоило мне сказать полковнику, что я фотограф, как меня тут же арестовали. Поставили в угол и приказали стоять лицом к стене, чтобы не видеть карту военных действий. Мне разрешили повернуться только после того, как позвонили полковнику Реддингу. Офицер разведки не удосужился даже извиниться – нечего в такой неподходящий момент оказываться враждебным иностранцем.
До Рождества оставалось два дня. Поля стояли, покрытые снегом, а температура была сильно ниже нуля. С замерзшими руками и ногами, со слезящимися глазами, днем и ночью пробивались мы к Бастони, чтобы освободить этот городок и угостить парней из 101-й дивизии праздничной индейкой. Я был единственным фотографом среди многочисленных журналистов, участвовавших в операции. Я надел все, что у меня было, а поверх всего – длинную куртку с меховым капюшоном – ее мне дали год назад на итальянском фронте горные коммандос.
На шее висели ледяные камеры, и дольше доли секунды держать палец, даже в перчатке, на кнопке спуска было невозможно. Я остановил джип в пяти милях от Бастони. Вдоль дороги по заснеженному полю шел пехотный батальон. Дым от взрывов висел над черными фигурами, то ложившимися на белый ковер, то поднимавшимися с него. Это был первый необычный кадр за долгое время. Я забрался на насыпь, взял «Contax» с самым длиннофокусным объективом и начал снимать. Вдруг один из американских пехотинцев, стоявший в 150 ярдах от меня, что-то крикнул и поднял свой «томми-ган». «Эй, полегче!» – крикнул я в ответ, но он, услышав мой акцент, открыл огонь. Я на мгновение растерялся. Бросишься на землю – пристрелят. Побежишь – догонят. Я поднял руки вверх, закричал «Kamerad!» и сдался. Трое солдат пошли ко мне с винтовками наготове. Подойдя достаточно близко и разглядев три немецкие камеры, висевшие у меня на шее, они страшно обрадовались. Два фотоаппарата «Contax» и один «Rolleiflex» – да они сорвали джекпот! Я все еще держал руки над головой. Но когда они приблизились на расстояние вытянутой винтовки, я попросил одного из них залезть в мой нагрудный карман. Он вынул мое удостоверение и специальный пропуск фотокорреспондента, подписанный лично Эйзенхауэром. «Надо было сразу пристрелить ублюдка», – заворчал он. Знаменитый Сэд Сэк показался бы удалым весельчаком по сравнению с этой троицей. Я опустил руки, сфотографировал их и пообещал, что снимок будет напечатан в журнале «Life».
Я вернулся к танкам. Мне гораздо спокойнее было ехать с водителем, говорившим по-техасски, нараспев.
Канун Рождества, в небе полно звезд. Мы остановились на ночлег и спешились, разбившись на маленькие группы – каждая сгрудилась возле своего замерзшего танка. Я пустил по кругу свою серебряную фляжку, и холодный бренди согрел наши желудки. Сбившись в кучу, солдаты, которые весь день убивали немцев и стреляли в любого, кто говорит с акцентом, затянули «Stille Nacht, Heilige Nacht». Вдруг в небе над Бастонью, как Вифлеемская звезда, зажглась яркая точка. Это был немецкий самолет. Люфтваффе раздавало подарки 101-й дивизии. Мы грязно выругались и забрались в танки.
Рождественскую звезду увидели на трех дорогах, ведущих в Бастонь, три мудрых полковника, командующих тремя боевыми подразделениями и везущих в город подарки в виде консервов и снарядов. Все они двинулись в путь.
Моими танкистами командовал подполковник Абрамс. Своим видом он напоминал еврейского царя с сигарой. Он клялся, что в город мы войдем первыми.
Днем, после изнурительных боев мы взяли высоту. Бастонь лежала перед нами, от нее нас отделяли три тысячи ярдов и две тысячи немцев. Абрамс выстроил танки в шеренгу и приказал наступать. Он сказал солдатам, чтобы они ехали и стреляли, не останавливаясь даже для наводки, пока не доедут до города.
Маколифф, командующий 101-й дивизией, тот самый генерал, который в ответ на предложение немцев сдаться сказал: «Идите к черту!», оказался очень вежливым. «Рад видеть Вас, полковник», – приветствовал он Абрамса. И он не лукавил.
На черных, обуглившихся стенах заброшенного амбара белым мелом солдаты Маколиффа написали: «ЗДЕСЬ ЗАСТРЯЛ КИЛРОЙ».
XIV
На заснеженных парижских полях американские солдаты кидались снежками в молодых француженок. Последнее немецкое наступление было отбито; последняя военная зима ожидала наступления последней весны.
Я ждал Пинки.
Элмер Лоуэр, хитрый начальник парижской редакции «Life», позвал меня к себе. У него было две адресованных мне телеграммы. Первая – из нью-йоркской редакции. В ней сообщалось, что я снял великолепную фотоисторию про Бастонь, и в награду могу выбрать любую из четырех американских армий и отправиться с ней на Берлин. Вторая была из лондонского офиса, от главного бухгалтера. В ней говорилось, что он уже давно отказался проводить по статье «расходы» мои карточные проигрыши, и теперь уж точно не станет оплачивать женскую форму военного корреспондента, счет за которую выставил мой портной.
У самого Элмера тоже были для меня интересные новости. Помимо четырех американских армий, уже находившихся на линии фронта, к наступлению на Берлин готовилась еще одна – 1-я союзническая воздушно-десантная армия. Ходили слухи, что война окончится с высадкой парашютистов прямо в Берлине. Армия возьмет с собой только трех военных корреспондентов: газетчика, радиокомментатора и фоторепортера. Пул военных фотографов ничего не имел против моей кандидатуры. Элмер сказал, что не может заставлять меня прыгать, но если эта идея мне нравится, то я могу остаться в Париже до начала десантирования.
Шестьдесят дней с Пинки и один день с парашютом – это была неплохая сделка. По крайней мере, до пятьдесят девятого дня включительно она меня устраивала. Я согласился выполнить это задание и послал в Лондон телеграмму с просьбой вычесть расходы на непредусмотрительного портного из моей зарплаты.
Следующая телеграмма из Лондона оказалась личным сообщением ДЛЯ меня: ДЛЯ КАПЫ ОТ ПИНКИ ОТЕЛЬ LANCASTER 15 ФЕВРАЛЯ. На тот момент я жил в «Scribe», гостинице для военных корреспондентов, но забронировал с 15 февраля два лучших номера в «Lancaster».
Мой день «D» пришел. Я подготовил на береговом плацдарме цветы и шампанское. Я ждал весь день. К ночи я понял, что нюхать цветы и пить шампанское мне придется в одиночестве. Этот смешной аттракцион мужественного ожидания повторялся с неизменным результатом изо дня в день. Двадцатого числа в редакцию пришла еще одна телеграмма для капы-отпинки: ОТКАЖИСЬ LANCASTER ЛОНДОН НЕ ПРИЕЗЖАЙ НИ КОЕМ СЛУЧАЕ ОБЪЯСНЮ ПОЗЖЕ. Я оплатил счет за цветы и шампанское и снова переехал в «Scribe».
Гастон отметил, что я не выгляжу счастливым. Он теперь наливал только отвратительный бренди, но оставался прекрасным и честным барменом. Я произнес речь о женщинах вообще и в частности. Гастон ответил просто: «Месье надо заняться спортом».
Образ одинокого мужчины, курящего трубку высоко в горах, пришелся мне по душе. Кроме того, я знал одну очень симпатичную француженку, которая буквально несколько дней назад уехала в альпийский городок Межев.