Я попрощался с Элмером Лоуэром. Признал, что сделка оказалась невыгодной, и сказал, чтобы он выслал мне телеграмму в Межев, когда я понадоблюсь. Следующий месяц я провел в борьбе со снегом, изучая французскую методику катания на лыжах. Я прекрасно спал в обнимку с бутылкой горячей воды.
Когда пришла телеграмма от Элмера, уже наступила весна. Теперь лыжникам надо было прыгать. Я к тому времени был уже достаточно загорелым и здоровым, чтобы струхнуть, но все-таки вернулся в Париж. От Пинки письма не было, и Гастон мне по этому поводу сказал: «Месье надо вернуться на войну». Он был прекрасно информированным барменом.
Началом конца великого воздушного десанта в Германии стала отправка во французских товарных вагонах времен Первой мировой со знаменитыми надписями «40 hommes et 8 chevaux». Американская 17-я воздушно-десантная дивизия погрузилась в длинные эшелоны, и двое суток нас катали туда-сюда по всей Франции. Это должно было сбить с толку вражеских шпионов. Спустя сорок восемь часов этих хитрых маневров генералы решили, что и солдаты, и немецкие шпионы достаточно устали, и мы прибыли в закрытый лагерь возле аэродрома, в шестидесяти милях от той точки, откуда мы выехали.
В лагере у нас было совсем немного времени на прочистку винтовок и мозгов перед десантированием. Накануне прыжка нас проинструктировали, сказав, что мы будем высаживаться вместе с английской воздушно-десантной дивизией по ту сторону Рейна, в самом сердце основной немецкой линии обороны.
Перед битвами древние гунны и греки приносили в жертву белых лошадей и прочих ценных животных. В тот день американские десантники принесли в жертву большую часть своих волос, сбрив их и оставив лишь индейские ирокезы. Они говорили, что предпочитают следующим вечером быть живыми и лысыми, чем мертвыми, но с шикарными шевелюрами. Я бриться не стал, но отчаянно хотел выпить. Прыжок с парашютом – лучшее лекарство от похмелья, и было бы обидно упустить шанс этим воспользоваться. Но вина не было. 17-я дивизия была лысой и непьющей.
Вечером прямо в центре аэродрома, покружив над ним, сел маленький самолет. Это прилетел майор Крис Скотт. 9-е транспортное соединение вновь везло нас на задание, а Крис вновь отвечал за новости. Он только что прилетел из Лондона и вручил мне посылку и письмо от Пинки. В посылке была бутылка шотландского виски. Крис рассказал мне, что произошло.
15-го февраля, начал он, 9-е транспортное соединение устроило большой бал в своем штабе в Англии, неподалеку от Лестера. Крис пригласил туда Пинки с вещами. После танцев он планировал спрятать ее и ранним утром посадить на самолет до Парижа.
На танцах она пользовалась большим успехом, весь вечер была в центре внимания. Как только бал закончился, Пинки переоделась в форму военного корреспондента и вышла с Крисом на летное поле. К сожалению, один из парней, танцевавших с ней, увидел, как она идет в американской форме по аэродрому, и позвонил в полицию.
Пинки арестовали до того, как она попала на борт самолета. Она не хотела впутывать в это Криса и меня, поэтому придумала какую-то нелепую историю, которой никто не поверил. Решили, что она шпион, и много дней слепили ее яркой лампой, а она продолжала рассказывать ту же неубедительную легенду.
Наконец ее отпустили, но организовали слежку. Тогда-то она и позвонила в «Life» с просьбой отправить мне телеграмму о том, чтобы я не приезжал в Лондон. Она не могла ничего написать в письмах, которые читала цензура, а Крис дважды приезжал в Париж, чтобы лично рассказать мне все это. Но я катался на лыжах.
Теперь, заключил Крис, Пинки сидит дома с родителями. Она посылает мне эту бутылку в знак любви.
Было видно, что Крису очень тяжело рассказывать мне эту грустную историю. Я спросил, сильно ли он любит Пинки. «Да, – ответил он. – Я все хотел поговорить с тобой об этом, но Пинки взяла с меня слово, что я не стану этого делать».
Я сказал, чтобы он не стеснялся и продолжал. «Нет, – возразил он. – Завтра ты будешь прыгать с парашютом, а я полечу над вашими самолетами на "Летающей крепости" с несколькими фотографами, которые будут снимать прыжок. Мы встретимся завтра вечером. Буду ждать тебя на первом аэродроме по эту сторону Рейна. Мне так будет проще все обсудить».
На этом мы и сошлись. Выпили полбутылки виски, а остальное я перелил в свою боевую фляжку.
От Северной Африки до Рейна было немало дней «D», и всякий раз надо было просыпаться среди ночи. С отступлением темноты наступала смерть. Но эта высадка отличалась от остальных. В семь утра мы съели двойную порцию предбоевой яичницы и вскоре после этого взлетели.
Я летел во флагманском самолете с командиром полка и прыгать должен был вторым номером, сразу после него. Перед посадкой майор 2-го отдела отвел меня в сторону. Он предупредил, что если что-нибудь случится со Стариком, когда надо будет прыгать, я должен буду пинком выкинуть его из самолета. Это было очень важное и утешительное знание.
Мы летели на небольшой высоте над Францией. Через открытую дверь самолета солдаты смотрели на проносящиеся мимо пейзажи теперь уже мирной страны. Никого не тошнило. Эта высадка впрямь отличалась от всех остальных.
С аэродромов Англии и Франции одновременно взлетели тысячи самолетов и планеров. Свидание было назначено в Бельгии. Оттуда мы полетели все вместе плотным строем. Наши тени плыли по дорогам и улицам освобожденных стран, мы видели лица людей, махавших нам снизу. Даже собаки были в восторге и бежали за тенями. По обе стороны от нас летели самолеты с привязанными планерами, и выглядело это так, словно кто-то натянул струны от Ла-Манша до Рейна, а потом подвесил на них на расстоянии сотни ярдов друг от друга много игрушечных самолетиков.
АРРАС, ФРАНЦИЯ, 23 марта 1945 года. Американский парашютист перед посадкой на самолет для десантирования над Рейном. Стрижка под индейца поддерживает командный дух и приносит удачу.
Больше не хотелось никуда смотреть и ни о чем думать. Я сделал вид, что читаю детектив. К 10:15 я дошел только до тридцать седьмой страницы, тут загорелась красная лампа – пора готовиться к прыжку. В голове промелькнула глупая мысль сказать сейчас: «Извините, я не могу прыгать. Мне надо дочитать детектив».
Я встал, убедился, что камеры крепко привязаны к ногам, а фляжка лежит в нагрудном кармане у сердца. До прыжка оставалось еще пятнадцать минут. Я стал думать о своей жизни. Это напоминало фильм, который крутит обезумевший кинопроектор. За двенадцать минут я успел увидеть и почувствовать все, что когда-либо ел и делал. Я был совершенно опустошен, а впереди оставалось еще три минуты. Я стоял у открытой двери позади полковника. В шестистах футах под нами тек Рейн. Потом, как мелкие камушки, по фюзеляжу начали стучать пули. Зажглась зеленая лампа. Мне не пришлось выталкивать полковника. Парни закричали: «Ура!» Я сосчитал: «Пятьсот один… Пятьсот два… Пятьсот три…» – и надо мной прекрасным цветком распустился мой парашют. Сорок секунд до земли показались мне часами. У меня была куча времени. Я успел отвязать камеру, сделать несколько снимков и подумать шесть или даже семь разных мыслей, прежде чем коснулся земли. Внизу я продолжал щелкать затвором. Мы все лежали, распластавшись, и подниматься никто не собирался. Первая волна страха прошла, и не хотелось, чтобы нахлынула вторая.
В десяти ярдах стояли высокие деревья, и несколько парней, которые прыгали после меня, приземлились на их кроны и беспомощно повисли в пятидесяти футах от спасительной земли.
Немецкий пулемет начал стрелять по болтающимся в ветвях солдатам. Я громко и витиевато выругался по-венгерски и вжался лбом в траву. Мальчишка, лежавший рядом, посмотрел на меня и сказал: «Ну-ка прекращай эти еврейские молитвы. Они тебе уже не помогут».
Я перекатился на спину. В воздухе над нами летел только один самолет, серебристая «Летающая крепость», в которой был Крис. Он повернул, весело помахал крыльями и вдруг загорелся. Дымясь, он стал терять высоту. «Ах этот Крис, – подумал я. – Он сейчас перехитрит меня и станет героем». За мгновение до того, как самолет исчез из виду, от него отделились 7 черных точек, которые превратились в семь блестящих цветков. Они выпрыгнули; парашюты раскрылись.
К 11:00 я отснял две пленки и закурил сигарету. В 11:30 сделал первый глоток из фляжки. Мы хорошо укрепились на дальней стороне Рейна. Наш полк вынул орудия из обломков планеров, и мы вышли на дорогу, которую должны были занять и удерживать под контролем. Потери были велики, но не настолько, как в Салерно, Анцио или Нормандии. Те немцы нас бы тут перебили, но к этому моменту они сами уже были перебиты. Днем мы соединились с другим полком. Я убрал камеры – снимков уже было достаточно – и принялся искать Криса.
Вечером я стал пробираться к Рейну, но мы все еще были отрезаны от частей, пересекавших реку на баржах. Я нашел прекрасный большой шелковый парашют, завернулся в него и уснул. Там было тепло, и сон мой все время крутился вокруг телеграммы, на которой было написано: «Вернись лыжный курорт, вернись лыжный курорт». В подписи значились то Пинки, то журнал «Life».
Утром я дошел до Рейна. Через реку были перекинуты два понтонных моста, по которым двигались тысячи солдат и пушек. Все спрашивали, как прошло десантирование, я в ответ нагло врал, но никто не обижался.
Я нашел аэродром и спросил, известно ли что-нибудь о майоре Скотте. «Его принесли со сломанной лодыжкой, – ответил офицер авиации, – и полтора часа назад эвакуировали в Лондон».
ВОЗЛЕ ВЕЗЕЛЯ, ГЕРМАНИЯ, 24 марта 1945 года. Американские парашютисты десантировались. Некоторые повисли на деревьях, став легкой мишенью для врага.
Слева: ВОЗЛЕ ВЕЗЕЛЯ, ГЕРМАНИЯ, 24 марта 1945 года.
ВОЗЛЕ ВЕЗЕЛЯ, ГЕРМАНИЯ, 24 марта 1945 года. Семья немецких фермеров прячется в неглубоком окопе.
ВОЗЛЕ ВЕЗЕЛЯ, ГЕРМАНИЯ, 24 марта 1945 года. Немецкие фермеры убегают из своего горящего дома в самый разгар боя.