Он объяснил, что они с Миллером служат в военно-морской разведке в Белфасте. Накануне выдался особенно трудный день, поэтому вечером они решили немного выпить. В кабаке они повстречали шкипера минного тральщика, их старого приятеля и однокашника, и он уговорил их пойти к нему на корабль, так как там выпивка стоила куда меньше, чем в баре. Так и оказалось. Спиртного было очень много, и оно было очень дешевое. Вскоре они поняли, что добраться до места службы им этой ночью не суждено. Вернулись они туда совсем недавно, тогда и обнаружили шифровку. И теперь, если они явятся с пустыми руками, им придется выдумывать какие-нибудь очень серьезные оправдания своей задержке. А если им не поверят, то оторвут голову. Если бы я пошел с ними, то они организовали бы все в лучшем виде, и я бы смог очень быстро добраться до Лондона вместе со всеми моими камерами, пленками и так далее.
Легко быть благородным! Я решил помочь британскому военно-морскому флоту. Купил три бутылки виски и пошел за Гарбриджем и Миллером. В кромешной темноте мы спустились по раскачивающейся веревочной лестнице к ждавшей нас моторке, самой маленькой из имеющихся на флоте. Волны нещадно подбрасывали ее вверх и потом столь же нещадно низвергали в пучину.
Однако приключения на этом не кончились. Парень, управлявший лодкой, повернулся к двум моим новым приятелям и сообщил, что уже половина двенадцатого ночи, а таможня и иммиграционная служба откроются только в восемь утра. Он добавил, что ни при каких обстоятельствах не допустит, чтобы я сошел на берег.
Мы все трое были опечалены. На этот раз ситуацию спас Миллер. «Может, мы найдем тральщик? Там мы могли бы нормально переночевать, а с утра на моторке поехали бы в гавань».
Два часа мы в полной темноте искали нужный минный тральщик. Шкипер, разглядев Гарбриджа и Миллера, спросил, осталось ли у них вино. Миллер ответил, что у них есть не только вино, но и Капа. Шкипер решил, что «Капа» – это какой-то новый напиток, и радостно пригласил нас на борт. Решив не дожидаться, пока что-нибудь еще стрясется, уставший парень, привезший нас на моторке, благоразумно удалился куда-то в темноту.
Каюта тральщика, в которой царил полнейший бардак, едва вместила нас. Шкипер поинтересовался наличием виски. Я предъявил взятые с собой три бутылки. Потом он спросил про Капу. Гарбридж принялся рассказывать ему длинную историю про меня, но шкипер быстро запутался и, слегка покачиваясь из стороны в сторону, произнес: «Ты, главное, скажи мне одну вещь. Все в порядке или не все в порядке?»
«О, конечно же все в порядке!» – заверил Гарбридж. Ну и в любом случае изменить что-нибудь прямо сейчас мы не могли.
Мы открыли бутылки и выпили за британский военно-морской флот, потом за торговый флот и сразу же – за минные тральщики. Потом шкипер обратился ко мне и предложил тост за царя Бориса и немедленно добавил, понизив голос: «Не обижайся, старик, но разве твой царь Борис не перешел на сторону противника?»
Я сказал, что, во-первых, царь Борис не мой, а болгарский, но он, конечно же, был на стороне противника. «К сожалению, – продолжил я, – ко мне гораздо большее отношение имеет адмирал фон Хорти, который по-прежнему у власти в Венгрии и тоже на стороне противника». Шкипер извинился, но поводов для тостов было еще очень много, так что мы быстро сменили тему.
На следующее утро мы проснулись в шесть часов с похмельем и дурным предчувствием. Мы уже почти собрались подать сигнал в гавань, чтобы нам прислали моторку, но в этот момент в каюту вошел главный сигнальщик и сказал, что дан приказ незамедлительно выйти в Ирландское море и вылавливать мины! Пришлось доложить в военно-морскую разведку, что Капа отправился в Ирландское море тралить мины… и что все объяснения потом…
Мы провели три дня в открытом море. На обратном пути пришлось почистить одежду и дважды побриться. После этого мы тщательно отрепетировали, что и как мы будем врать.
Пройдя маяк, мы возвестили разведке о нашем возвращении. Еще от входа в гавань в бинокль можно было разглядеть, что у причала нас ждут люди в синей форме. Шкипера убедили, что ему нечего терять, кроме своей команды, Гарбридж и Миллер сошлись на том, что больше нескольких лет тюрьмы им не дадут, ну а мне даже не хотелось думать о своей дальнейшей судьбе.
Когда мы причалили, на борт взошел офицер службы безопасности порта и молча выслушал наши истории. Затем он сказал: «Может, в ваших россказнях и есть доля правды, но в истории британского флота еще не было случая, чтобы минный тральщик служил гостиницей для иммигрантов».
С этими словами он удалился, заявив на прощанье, что вскоре нас лично посетит капитан белфастской гавани.
Он действительно пришел и молча выслушал доклады Гарбриджа, Миллера и шкипера. Когда очередь дошла до меня, я начал с того, что в происшествии, конечно, не было вины Гарбриджа, Миллера и шкипера. Потом я стал рассказывать о себе: как я родился в Венгрии…
«Где-где?» – перебил он меня.
«В Венгрии, – повторил я. – В Будапеште».
Капитан всплеснул руками. «Мальчик мой! – воскликнул он.
– Ты должен пообедать сегодня с нами! Боже, Будапешт! Ведь там родилась моя жена!»
Шкиперу дали трехдневный отпуск. Гарбриджу и Миллеру пообещали, что скоро их повысят в звании. А меня накормили невероятно вкусным венгерским обедом и на следующий день спецрейсом отправили в Лондон.
III
Офицер пресс-службы морского министерства принял меня, листая папку с названием «РОБЕРТ КАПА». Он посмотрел на меня, потом на папку и выразил надежду, что мое путешествие из Америки получилось интересным. Еще он сказал, что рассчитывает получить от меня серьезную статью о торговом флоте, а не смешные заметки, которые обожают писать газетчики. И этак между прочим бросил фразу о том, что цензор, разумеется, не пропустит никакие истории о моем плавании на минном тральщике и морских разведчиках, поскольку все это не имеет отношения к заданию, данному мне журналом. Напоследок он сообщил, что в редакции «Collier» уже интересовались, не приехал ли я, и с нетерпением ждут встречи.
«Редакцией» оказался большой шикарный номер отеля «Savoy», в котором жил Квентин Рейнольдс. Когда я вошел, он пил кофе и пригласил меня составить ему компанию.
Комната была завалена газетами и опутана телефонными проводами. Газеты кричали о вторжении в Северную Африку – и по телефону из нью-йоркского офиса «Collier» требовали, чтобы Капа туда немедленно ехал. Рейнольдс небрежно спросил, есть ли у меня аккредитация от американских военных, а я ответил, что ее у меня не только нет, но нет и никаких шансов, что военное ведомство США (да и любой другой страны, за исключением Венгрии) мне ее выдаст. Я притворился, будто мне не меньше, чем Рейнольдсу, странно, что «Collier» не знает о моем венгерском происхождении. Он спросил, когда я смогу вернуться в Штаты. Я попытался убедить его, что из меня еще может получиться великий военный фотограф, и напомнил, что журнал и так уже потратил порядка тысячи долларов на доставку Капы в Лондон и вряд ли имеет смысл сразу же отправлять его обратно.
Мы решили, что для продолжения беседы надо немного выпить. Спустившись в бар «Savoy» и выпив всего один бокал, Квентин сдался и согласился, что будет забавно поработать с венгерским фотографом.
Первое, что должен был сделать в Лондоне военного времени любой иностранец, дружественный или враждебный, – это зарегистрироваться в полицейском участке на Вайн-стрит. Приехав туда, мы обнаружили, что к зданию участка тянется огромная очередь.
В 1942 году Квентин Рейнольдс был, пожалуй, одним из самых популярных американцев в Англии, уступая только Франклину Рузвельту. Его большое, доброе сердце было взращено в Бруклине и вскормлено в кабаках, где вечно ошивается журналистская братия.
Никому, разумеется, даже в голову не могло прийти, что его 220 фунтов живого веса будут стоять в одной очереди с обычными щуплыми иностранцами. Мы вошли в участок, как выходят на сцену. Квентин встал как вкопанный на пороге комнаты регистрации и, сделав эффектную паузу, объявил тем же голосом, которым он зачитывал знаменитое радиообращение к доктору Геббельсу и Шикльгруберу: «Я привел вам немецкого шпиона! Зарегистрируйте его!» Затем он обернулся ко мне и сказал на ломаном немецком: «Nicht wahr?»
ЛОНДОН, июнь – июль 1941 года. Уполномоченный по гражданской обороне Джон Брэмли занимает Пост № 2 в округе Ламбет в Лондоне. Брэмли нес круглосуточную вахту во время бомбардировок Лондона.
ЛОНДОН, июнь – июль 1941 года. Вечерний чай в бомбоубежище.
ЛОНДОН, июнь – июль 1941 года. Церковь св. Иоанна в сильно пострадавшем от бомбежек районе Кокни недалеко от Ватерлоо-роуд.
ЛОНДОН, июнь – июль 1941 года. Миссис Гиббс, жительница Уичкоут-стрит, недалеко от Ватерлоо-роуд. Капа несколько дней снимал будничную жизнь семьи Гиббс.
ЛОНДОН, июнь – июль 1941 года. Мать читает письмо сына из армии (его фотокарточка видна в правом нижнем углу).
ХАРТФОРДШИР, АНГЛИЯ, 1942 год. Чтобы помочь военной экономике, бывшая сотрудница лондонского универмага учится на доярку.
Публика отреагировала так, как и было задумано: весь полицейский участок покатился со смеху. Мне мгновенно выдали регистрационную карточку, сняв тем самым все ограничения, и я стал личным враждебным иностранцем Короля Великобритании и Квентина Рейнольдса.
После этого инспектор полиции выпросил у Квентина автограф и взнос в Фонд помощи России. До конца войны явно было еще далеко, а Англия была все еще весьма признательна русским.
Теперь нам надо было посетить отдел по связям с общественностью армии США. Он располагался на Гросвенор-сквер. Вошли туда мы куда менее эффектно – и приняты были значительно холоднее. Майор, с которым мы общались, не считал, что моя национальность хоть сколько-нибудь упрощает дело. Если мне дадут задание сфотографировать американские базы, дислоцированные в Англии, он сможет сделать мне пропуск, но чтобы получить постоянную аккредитацию военного корреспондента при американской армии, необходимо вначале добиться разрешения от службы разведки. Услышав про «разведку», которая в детективах и среди военных чаще обозначается как MI6, я вспотел от ужаса. Квентин проводил меня до двери с огромной надписью «2-й отдел», пожелал мне удачи и посоветовал вести себя тихо, говорить правду и как можно меньше походить на венгра.