Истерик не может эмоционально позволить себе узнать захватчика, который поэтому должен быть ассимилирован через соблазны одинаковости или изгнан за счет исключения различий. В этой ситуации на сцене появляются насильственная смерть или инцест, разрушая социальную возможность признания сходства и различия. Златовласка, тот другой ребенок, четвертый, пятый или шестой, в семье, должны быть рассмотрены в контексте эдипальной и доэдипальной схем. Златовласка – это сиблинг, которого Медвежонок, единственный в своем роде, не хочет видеть в своей семье. Златовласка является отличной метафорой того затруднительного положения, в котором оказывается сиблинг, объединяя в себе и старшую сестру, и захватчика. Она показывает нам, что психически сиблинги одинаковы, они несут с собой идентичные проблемы, даже если феноменологически они различны.
В некоторых ранних версиях истории о Златовласке и трех медведях захватчиком, который представлен в образе Златовласки, является бродяга, бездомный, не имеющий собственной семьи: медвежонок, как любой ребенок, желает, чтобы захватчик или навязчивый сиблинг был изгнан, но в таком же положении себя может чувствовать и старший ребенок, которого отправили из дома. Таким образом, когда медведи возвращаются из лесу с прогулки, Златовласка скрывается, выпрыгнув в окно. «Никто не может сказать, сломала ли она себе шею при падении или убежала в лес и там потерялась, или же нашла дорогу из леса и была поймана констеблем, который отправил ее в исправительный дом для бродяг. Только три медведя больше о ней ничего не слышали» (Jacobs, [1890], p. 98). Это видение того, что должно случиться с любым, кто пытается разрушить или украсть место единственного ребенка, но это также и закономерная судьба асоциального ребенка и взрослого психопата, который может оказаться в тюрьме, в исправительном доме.
З. Фрейд, а позднее А. Фрейд рассматривали сиблинговые отношения как продолжение эдипальной ситуации. Напротив, Лакан поместил их в предсимволическое воображаемое царство как аспект области доэдипальной матери. В клинических отчетах психоаналитиков, относящихся к школе объектных отношений (последователи Кляйн или принадлежащие к британской группе независимых психоаналитиков), упоминания братьев и сестер встречаются чаще, но остаются на описательном уровне. Дело не в том, что они отсутствуют в наблюдениях, а в том, что психоаналитическая теория во всех своих версиях лишает их структурирующей роли в формировании бессознательных процессов. Однако важность сиблингов в таких процессах была все-таки отмечена. Например, Фрейд в «Толковании сновидений» (Freud, [1900–1901]) мимоходом заметил, что никогда не сталкивался с женщиной-пациенткой, которая не мечтала бы убить своего родного брата. Но дальше этого его размышления не идут. Волкан и Аст (Volkan, Ast, 1997) посвятили свое исследование обнаружению сиблингов в бессознательном. Помимо психоаналитической литературы, в недавно вышедшем сборнике случаев и рассказов под названием «Сестры» (Farmer, 1999) одна женщина рассказывает, как каждую ночь, когда ей было восемь или девять лет, ей снились кошмары, что ее старшая сестра убивала ее, и только в зрелом возрасте она узнала, что в то же самое время старшей сестре снилось, что она убивает свою младшую сестру.
Тем не менее то, что наблюдается в большинстве этих случаев, представляет собой манифестируемое содержание сновидений. Доступ к так называемому скрытому содержанию, то есть к истории, которая лежит под поверхностной картиной сна, можно получить только посредством «свободных ассоциаций» сновидца. Человек, представленный во сне, обычно заменяет человека, о котором нельзя думать в этом контексте. Поэтому сестра или родной брат могут стать заменой кого-то еще. Но в равной степени кто-то еще может представлять сиблинга. Для того чтобы братья и сестры формировали бессознательные ментальные структуры или оказывали на них влияние, они сами должны быть объектами желаний и запретов, тотемов и табу. Там, где имеет место социальное, только то, что они являются объектами запретного желания, перемещает их с уровня сознания на уровень бессознательного.
Что вызывает такие бессознательные процессы? В классическом смысле это вытеснение, отрицание и отбрасывание эдипальных желаний, вследствие чего эти желания и запреты становятся бессознательными. Объект этих запрещенных желаний следует за представлением этих желаний в бессознательном и оказывается «забыт» как таковой. Механизмы, отвечающие за амнезию, встречаются с первоначальным Оно, которое является неким неизвестным конституциональным и психически врожденным заполнением психического повреждения. Это повреждение было выгравировано в будущем субъекте потенциально травмирующей беспомощностью человеческого существа. Мое предположение состоит в том, что братья и сестры связаны со множеством других желаний, отличных от вертикальных, эдипальных, которые имеют дело с бинарной перспективой, и что они также должны сталкиваться с различными формами защиты и, следовательно, порождать бессознательные процессы. Вытеснение инцестуозных сиблинговых желаний в нашей культуре может быть намного слабее, чем вытеснение желаний матери, но оно чрезвычайно сильно среди тробрианцев (глава 9). Прежде всего, я считаю, что это желание убить сиблинга должно быть вытеснено и, следовательно, помещено в бессознательное. Однако существует также запрет на латеральный инцест или в редких случаях, как в эпоху Птолемеев, жесткий контроль его различных форм.
Независимо от принадлежности к тому или иному психоаналитическому направлению на практике все терапевтические методы используют интерпретации и реконструкции, которые осуществляются в основном в рамках вертикальной парадигмы отношений родителя и ребенка. Чтобы посмотреть на другую структуру, нам следует рассмотреть скрытые проблемы, стоящие за наблюдениями, фиксирующими значимую роль братьев и сестер. Основное внимание в этих наблюдениях почти всегда уделяется соперничеству и насилию между братьями и сестрами. Такое соперничество имеет решающее значение. Но в отношениях между братьями и сестрами или ровесниками также явно присутствует сексуальное желание, как и запреты на сиблинговый инцест. Если эти запреты и средства контроля существуют (а они существуют), представлены ли они каким-то образом в бессознательных процессах не просто как манифестируемое содержание, а как скрытые структуры?
Когда мы замечаем отсутствие сиблинговой парадигмы или теории, исчезновение истерии (и, в частности, мужской истерии), давшей начало новой науке – психоанализу, и относительное игнорирование психопатии, мне кажется, мы понимаем, чего именно не хватает. Отсутствует небинарный мыслительный процесс, сознательный и бессознательный.
С точки зрения психотерапевтов, отошедших от ортодоксального психоанализа, таких как Карл Юнг, психоанализ следует рассматривать в качестве индивидуальной психологии. Теория объектных отношений была отчасти ответом на это обвинение: если Фрейд интересовался психологией одного человека, то объектные отношения рассматривали двух – мать и ребенка. Современные «интерсубъективные» направления психологии стремятся выйти за пределы одного и двух, захватывая трех, четырех и более. Таким образом, они решают проблему, озвученную Хаммелем на примере сказки о «Златовласке и трех медведях». Но я считаю, что историческая картина истолковывается неправильно. Когда мы неверно понимаем историческую картину, мы имеем дело с ошибочным восприятием проблемы, что толкает к ложным решениям. Ложные решение следуют одно за другим. Вместо этого нам нужно создать другую структуру – структуру последовательности, которая представляет собой аналог детской считалки (см. главу 2).
Как я уже подчеркивала, именно клиническая работа с истерией привела меня к идее об отсутствующих братьях и сестрах. Однако усомниться в уникальной интерпретации эдипальной проблемы меня заставила не истерия в кабинете терапевта, а истерия, присутствующая в жизненных драмах, на полях битв и в спальнях. Чем пристальнее я рассматриваю проблему, тем больше мне кажется, что наше внимание должно быть устремлено на те явления, которые разворачиваются за пределами кабинета. В кабинете трудно уловить происхождение и социальное формы выражения психического заболевания; в свою очередь, это упущение формирует неправильное понимание того, что психоанализ является индивидуальной психологией. Психоанализ не является и никогда не был индивидуальной психологией. Тем не менее упущение латерального вектора отношений, я полагаю, поддерживает это ошибочное представление. Психоанализ направлен на интернализацию человеком социальных отношений. Но именно реакции на интернализированных родителей, которые лелеют и защищают или пренебрегают и разрушают, становятся частью психического мира субъекта. Что здесь часто игнорируется, так это то, что среди великанов также присутствуют и дети. Братья и сестры, как и сверстники, могут проявлять заботу или выступать в роли агрессоров, но они могут также и отзеркаливать: ребенок может начать формировать образ самого себя через подобных ему других. Социальный мир отчасти является иерархией, но отчасти также миром, который отражает ребенка и подобен ему. Знание об устройстве социума зависит от интернализации более широкого мира, но в то же время ощущение себя как социального существа зависит от образа себя, рассматриваемого с точки зрения этого социального мира. Для начала я хочу остановиться на связи между истерией, травмой и психопатией, а затем рассмотреть случай мужской истерии, который требует сиблингового измерения.
Чтобы продолжить рассмотрение вопроса об интернализации социального мира, назову те случаи, когда это не удалось. Самым очевидным случаем неудачной интернализации является психопатия, о которой я расскажу в главе 9. Я полагаю, что психопат не достигает интернализированного представления о себе или о другом; таким образом, он лишен чувства собственного достоинства или уважения к другим. Что-то пошло не так, знание о социальном мире вроде бы усвоено, но не имеет смысла. При этом психопатия не является дискретной категорией, как в случае неврозов, мы видим здесь континуум: каждый из нас может вести себя как психопат или стать пс