Я хочу подчеркнуть здесь то, что именно и Эйслер, и Лакан игнорируют: он беременен, по ассоциации, мертвым ребенком, точно так же, как другой знаменитый «психоаналитический» истерический пациент Дора был очарован матерью – Мадонной, чей ребенок будет распят. Если имеет место подражание матери, то мать оказывается беременна сиблингом ребенка. Не просто дети, а мертвые дети важны как для сиблинговых фантазий, так и для истерии, где вступает в игру соперничество между братьями и сестрами. Ребенок хочет, чтобы его сиблинг умер: психологический ребенок, все еще присутствующий у взрослого, разделяет эти страшные желания. Во сне все братья и сестры мужчины-вагоновожатого мертвы, хотя, как и в детской игре, они могут снова встать и потанцевать. Смерть – все еще игра; мужчина еще не понимает ее значения. Пациент Стайнера, который изо всех сил пытался стать настоящим художником (глава 1), должен был позволить умершим братьям и сестрам, к которым он обращался под видом великих мастеров прошлого, умереть подобающим образом и занять свое место в истории, чтобы он мог отождествить себя с великими традициями. Братья и сестры пациента Эйслера «играют» в мертвых. Таким образом, их смерть не была осмыслена; о них можно фантазировать, но их нельзя репрезентировать. Я полагаю, что ввиду невозможности формирования их репрезентации как умерших желание мужчины-вагоновожатого стать писателем не получает соответствующего выражения.
Мужчина-вагоновожатый – старший из четырнадцати детей, восемь из которых выжили. Когда ему было три года, его мать бросила в него нож, чтобы он не брал кусок хлеба, оставленный отцом на столе. (Большой палец пациента искромсан. По мнению Лакана, это является важнейшим определяющим моментом будущего страха кастрации.) Когда мать кинула нож, который порезал мальчика, она кормила грудью его младшего, девятимесячного брата. Поскольку ему было три года, а младенец является самым младшим, а не просто младшим по возрасту, то между ними должен был быть еще один ребенок примерно двух лет. Во сне могут проявляться неосознанные чувства мужчины к брату, который родился и рос, когда ему было около года, и который действительно умер, но не был оплакан, так что его смерть преследует мужчину3. Эдипальное соперничество за желание занять место отца хорошо иллюстрируется тем, что мальчик хватает хлеб отца; кастрирующая реакция его матери, которая бросает в него нож, очевидно, имеет решающее значение. И Эйслер, и Лакан приходят к существенным выводам, рассматривая эти инциденты. Но я бы добавила к этому, что следует учитывать также интенсивные амбивалентные или негативные переживания мужчины-вагоновожатого по отношению к своем сосущему грудь брату и, возможно, к другому, мертвому брату.
Фактически именно рождение его первой сестры, которая появилась на свет, когда ему было шесть лет, знаменует для него начало проблем. Мы должны еще раз отметить, что вагоновожатому, как и Саре на момент инцеста, было шесть лет. Именно отношение к этой первой сестре и к младшей сестре, тринадцатому ребенку, которая родилась незадолго до несчастного случая, когда ему было тридцать три года, и которая, согласно Эйслеру, сформировала решающее обстоятельство для развития его невроза, стали причиной проявления превосходства по отношению к другим женщинам. Он не относится пренебрежительно к своей матери. Он раздражителен и унижает свою, жену, как и своих сестер. Подобное сиблинговое превосходство разворачивается в соперничестве и зависти между братьями и сестрами: если я буду превосходить и мне будут завидовать, то сам не стану страдать от зависти к другим. То, что это часто, как в случае с вагоновожатым, выражается в превосходстве мужественности, является ключевым аспектом, который я рассмотрю позже.
Вагоновожатый очень хочет детей, но не имеет их. Он женат на женщине, у которой есть внебрачная дочь. Хотя он был знаком со своей женой в течение долгого времени до брака, он утверждает, что ничего не знал о ее добрачном романе и о существовании ее ребенка. Его очаровывают курицы и их яйца, семена и фруктовые косточки, которые прорастают в человеческих фекалиях, оставленных вокруг скотного двора, и хлебное тесто, которое он любит замешивать и которое, как можно себе представить, должно подниматься, как живот при беременности.
Эйслер и Лакан видят признаки латентной гомосексуальности в различных действиях мужчины-вагоновожатого. Я думаю, что это неправильно; это не вполне точный анализ тех отношений, которые описаны в его истории болезни. Как и в случае гетеросексуальности, мы не можем наверняка сказать, что это отношения идентификации (одинаковости) или выбора объекта (различия). Гомосексуализм подразумевает выбор объекта, даже если основой является биологическая однополость. Гомосексуализм и истерия четко различаются на практике, но в анализе их часто путают. Истерия, в отличие от гомосексуализма, предполагает репликацию, но не реальную возможность выбора объекта. Эйслер понимает это отсутствие выбора объекта как нарциссический аспект беременности вагоновожатого: он хочет иметь такого же мальчика.
На самом же деле, безусловно, мы имеем дело не только с придуманной беременностью, но и с партеногенетическими фантазиями о самовоспроизводстве4. Явная гомосексуальность, на которую так часто ссылаются в случаях мужской истерии, напротив, является сексуальностью без выбора объекта; она происходит от идентификации с ребенком, с матерью или с обоими одновременно, например, как имитация ребенком беременности и даже родов. Яркая сексуальность или кажущаяся женственность – это проявление схожей идентичности. Это связано с сепарационной тревогой и, более того, с тем, что воспринимается как угроза уникальному существованию субъекта5. Уничтожение Я субъекта, причиной которого является сиблинг, устанавливает тип идентификации, направленный на предотвращение потери матери: ребенок будет «единым целым» с матерью, повторяя ее и/или ее ребенка. Истерик становится похожим на мать (и/или на ее ребенка), чтобы не потерять ее.
Это не идентификация, смоделированная на репрезентации, которая сформировалась в результате признания потери, когда воображение и память заменяют отсутствующий объект. Это идентификация без репрезентации, палимпсест, часто называемый «слиянием». Слияние ребенка и матери в этой истерической идентификации может быть воспроизведено в более поздних отношениях между родителем и ребенком, когда ребенок вырастет и у него родится собственный ребенок. Однако это настойчивое стремление быть таким же, как мать, или таким же, как мать и дитя, настойчивое требование быть единым (или даже быть «единым целым», «единым» в мире, а не в конфликте) представляет собой психический отказ вступить в стычку, который аргументируется так: «Если меня не берут в расчет, почему я должен брать в расчет остальных?» (сиблинговая дилемма).
Вагоновожатый помнит волнение и восторг, с которыми его родители ожидали и приветствовали рождение его первой сестры. Как уже упоминалось, вполне вероятно, что к тому времени, когда ему было три года, в семье уже было три мальчика, а к тому моменту, когда ему исполнилось шесть, возможно, был еще один мальчик, выкидыш, или перерыв между детьми. Все это предполагает возможность того, что родители четырех (или трех мальчиков, с учетом перерыва в три года) надеялись, что родится девочка. В шесть лет он сам, возможно, с нетерпением ожидал появления сестры, но затем почувствовал, что она вытеснила его и как ребенка его родителей, и с точки зрения пола, который для окружающих означал ее схожесть с матерью, которую он не может потерять, с которой он поэтому идентифицируется и от которой требует признания собственной уникальности и важности.
Вернемся к сновидению вагоновожатого. Для меня особое значение имеет вторая часть сна. Яйца и анальные роды из первой части сна отсылают нас к партеногенезу – фантазируемому способу воспроизводства, не учитывающему гендер и занимающему центральное место в истерии. Плохо пахнущие крысы – это, безусловно, братья и сестры. У нас нет ассоциаций мужчины со своим сном, поэтому я могу использовать его только лишь для того, чтобы указать на забытый сценарий. Во сне друг пригласил вогоноважатого на свою семейную ферму. «Там он показал ему сначала конюшню, где можно было увидеть животных для разведения, размещенных в определенном порядке и помеченных в соответствии с именем и родословной» (Eisler, 1921, p. 285). Эти братья и сестры представляются как крысы, лошади, чучела, мертвые дети, буквы, вырезанные на прекрасном яйце, – эти объекты являются смещениями братьев и сестер, а не буквальными репрезентациями, и, следовательно, они имеют отличительный признак бессознательных процессов. Но следует также отметить, что вагоновожатый является самым старшим ребенком, на момент его рождения не было никаких сиблингов. И все же в его сне имеет место репликация, с которой пришлось бы столкнуться младенцу. Если птицы могут считать до пяти, какие числа могут зафиксировать младенцы на довербальной стадии? Я вспоминаю гордых родителей одной из моих крестных дочерей: ей было восемь или девять месяцев, когда во время одной из прогулок по полям Линкольншира она показала на небо и сказала «два»: в это время над ними пролетали два самолета!
Образы сновидений, по-видимому, хорошо отражают дилемму вагоновожатого – тревога возникает, когда он сталкивается с безвыходной ситуацией: он тревожится, потому что он пожелал в последней части сна, чтобы все дети/сиблинги умерли, – и, кажется, у него получается реализовать это желание, как если бы он сглазил их (позавидовал им), поэтому, когда он смотрит на них, они поспешно возвращаются в свои гробы (или обратно в матку). Смерть связана с сиблингами двояким образом: сиблинги приходят из небытия и угрожают небытием. Утроба и могила очень близки по смыслу: время до рождения и время после смерти не имеют существенных различий ни для истерии, ни отчасти для всех нас. Но тревогу вызывает и иная причина: его желание их смерти, возможно, не реализовано, и они на самом деле живы и танцуют. Он нигде не выражает принятия и скорби в связи со своим стремлением к убийству, которые, например, испытывал художник – пациент Стайнера. Его амбивалентность означает, что он сначала будет желать, чтобы его желание не сработало, а затем пожелает, чтобы это желание было отменено.