о логике Лиментани, который много работал с сексуальными перверсиями, мужская гетеросексуальность может быть достигнута вообще без осознания комплекса кастрации. Без страха кастрации не может быть интернализован ни запрет на инцест, ни запрещающий отец, и, таким образом, нельзя говорить о разрешении комплекса, которое заключается в развитии защищающего Супер-Эго как носителя этических ограничений, способного к сублимации и учитывающего общественные нормы. «Вагинальные мужчины», описанные Лиментани, обнаружили жизнеспособное решение проблемы «невыразимого ужаса» (Уилфред Бион) посредством идентификации с женщинами, которых они любили, но не выбирали как объект для отношений. Мужчины такого типа могут быть хорошими любовниками, потому что они могут идентифицироваться с тем, чего хочет женщина. Вопрос ставится таким образом: могут ли они быть отцами или принять женщин в качестве матерей своих детей в психическом, а не в биологическом смысле?
Лиментани убежден (и убеждает в этом нас), что «вагинальные мужчины» не защищаются от гомосексуальности, как это обычно считается. Используя вертикальную модель психоанализа, он заявляет, что вместо гомосексуальности «вагинальный мужчина» демонстрирует возврат к изначальной модели отношений, когда имело место слияние младенца с матерью, а отец психически отсутствовал. Но давайте остановимся в этом месте, чтобы определить, чем является гетеросексуальность.
Мне представляется, что открытые гомосексуалы делают тот же самый (что и гертеросексуалы) психический выбор – оценивают «схожесть» и интенсивную идентификацию, а не просто выбирают себе объект. Тем не менее утверждение, что гомосексуалы и гетеросексуалы вовлечены в одни и те же психические практики, не означает, что гетеросексуалы являются скрытыми гомосексуалами. Социальная практика гетеросексуальности всего-навсего скрывает психическую идентификацию, в то время как практика гомосексуальности этого не делает. Если это так, то я должна предположить, что женщины также могут быть «вагинальными», как и мужчины. Просто в их случае этот синдром выглядит иначе, потому что эта «нормально выглядящая патология» близка к тому, кем она «должна» быть, то есть женщиной. В таком случае регресс в сторону идентификации вместо выбора объекта представляет собой процесс, при котором не произошел отказ от материнского объекта и он не был интернализован. «Вагинальная женщина» идентифицировала себя с матерью, но ей не удалось интернализовать «феминность» (Riviere, 1929) или, возможно, что более важно, «материнство», то есть она не смогла придать им смысл. «Вагинальный» мужчина (или женщина) может быть гомосексуальным или гетеросексуальным, но он в любом случае испытывает «муки гендера» (Butler, 1999). Если это так, то у него могут быть проблемы в репродуктивной сфере (см. главу 5). «Вагинальный» мужчина или «вагинальная» женщина могут быть мужчиной или женщиной (это мы рассмотрим подробнее в дальнейшем), но он или она физически не могут стать отцом или матерью, так как и тот и другая идентифицированы с ребенком. Является ли это предиспозицией к психопатологии, как и проявлением истерии у «вагинальных» мужчин и женщин? Сейчас я думаю, что истерия, которая была выдворена из психоаналитических кабинетов по причине ограничений вертикальной модели, обнаруживает свою психопатологию в безумии спальни, на улице или на работе.
Если не существует комплекса кастрации в гетеросексуальной идентичности, если нет «символического» отца, то существование отца должно было быть сознательно аннигилировано, не так ли? Если это так, то мы имеем дело с превалирующей «нормальной» гетеросексуальностью, чьи психические структуры, хорошо замаскированные, относятся к сфере психотического. Также мы сталкиваемся с тем, что, хотя гетеросексуальность может работать достаточно хорошо на уровне временной пары, серийные моногамные отношения, подразумевающие «отцовство», как реальное, так и символическое, будут переживаться как травма. Это происходит потому, что психически любой ребенок «вагинального мужчины» будет восприниматься не как отцовский отпрыск, а скорее как результат предательства его жены, которая выступает в роли его матери, изменившей ему, вступив в какой-то воображаемый прелюбодейный союз. Не является ли это возможным источником проблемы вагоновожатого (глава 6), который выбрал жену, предавшую его?
Лиментани настаивает на том, что вагинальный мужчина идентифицирован с матерью. Однако здесь опять не находится места для сиблинга в этой смешанной идентичности, когда вагинальный мужчина является и матерью, и ребенком, каким он был, когда на свет появился реальный или воображаемый сиблинг. Замещающий ребенок, такой как «Пигля», описанная Д. Винникоттом, становится не только утраченной матерью, но и матерью и новым ребенком одновременно. Эта детская идентификация, которая начинает переживаться как регрессия, связана с бессознательной фантазией, в которой вагинальный мужчина как бы делит свое детское место со своим собственным ребенком. В таком случае между отцом и ребенком возникает колоссальная сиблинговая ревность. Вместе с трансформацией матери в аффективный объект вагинальный мужчина не утрачивает ее в качестве эротического объекта. Она остается желанной, но в его сознании она предала своего ребенка (его самого), совершив измену, то есть завела какого-то любовника, который не является им самим. Здесь я добавлю, что подобная идентичность приводит вагинальных мужчин во взрослом возрасте к адюльтеру. Когда жена вагинального мужчины рожает ребенка, для него это становится свидетельством адюльтера его матери, которого он всегда страшился1. Тезис Лиментани заключается в том, что такой мужчина идентифицирован с женщиной как с воплощением его матери, которая защищает его от «первичного ужаса» и потому лишена сексуальности.
В детстве, в котором вагинальный мужчина все еще пребывает, мать предала его, чтобы иметь отношения с его отцом – ее мужем; будучи идентифицированным со своей сексуальной матерью, вагинальный мужчина, истерик и Дон Жуан, обнаруживает свою сексуальность. Он идентифицируется с эротической женщиной, вместо того чтобы признать неизбежную утрату матери, какой она была в его младенчестве. Если обратиться к выводам Боулби, то можно сказать, что вагинальный мужчина (или женщина) не оплакал утрату ни своей инфантильной матери, ни своего инфантильного Я. Интересно, что у него нет ни образа, ни даже воспоминаний о собственном детстве: не отказавшись от него, он, разумеется, не может создать его внутреннюю репрезентацию.
Психическая картина, которую рисует Лиментани, объясняя воздействие первичного ужаса, напоминает мне историю про маленькую обезьянку, которая цепляется за материнскую шерсть, когда слышат какой-то необычный шум, подозревая, что это пришел кто-то типа льва. Но мать, за которую она цепляется, – это знакомая мать, присутствие которой воспринимается как должное. Тем не менее вся симптоматология вагинального мужчины – раздражительность, ревность и прочее – означает для меня нечто другое, а именно двойную опасность внешнего мира. Снаружи находится не только лев, один из «хищников» Боулби, но и сама мать приобретает какую-то незнакомую форму, как неизвестный шум в лесу, и это пугает. Мать беременна. Вагинальный мужчина (или женщина) идентифицируется не с меняющейся матерью, а с идеальной женщиной, с матерью, которая не может изменить форму, стать незнакомой, не может иметь других детей, стареть, болеть или отдаляться: таким образом, та женщина, с которой они идентифицируются, является иллюзией.
Парадокс, который, как я утверждаю, лежит в основе психопатии, заключается в том, что знакомое представляется чем-то пугающем, а в то же время новое ощущается как безопасное. Новое – новый мужчина и новая женщина, новая работа, новый ребенок – до тех пор, пока оно остается новым, не меняет образ, не имеет прошлого, которое можно изучать, а потому забавным образом помогает сохранять психический статус-кво. Постоянные изменения на самом деле являются всего лишь модификациями; они предотвращают настоящие изменения, которые сопровождают влечение к жизни. На мой взгляд, это манифестация влечения к смерти – неотложная поспешность, которая гарантирует психическую стабильность. Защитные идентификации вагинальных мужчин с идеальной, не подлежащей изменениям матерью защищают от ужаса встречи с незнакомой матерью, когда изменившаяся форма матери свидетельствует о наличии другого – брата или сестры. Но когда ребенок рождается, то вагинальный мужчина, как и Пигля, не зная, кто он такой теперь, становится новым ребенком, который является также и тем ребенком, которым он был ранее.
Лиментани обрисовал благоприятную ситуацию. Однако определенная комбинация ряда факторов, вполне вероятно, может дать нам прототип человека, жестоко обращающегося с женщинами и детьми. Это отсутствие границ, необходимое для того, чтобы вагинальный мужчина мог идентифицироваться и с женщиной, и с ребенком в сочетании с глубоким чувством «ненаполненности собой» (Балинт), поскольку он не интернализировал «другого». С этим связаны его первичная ревность (Ривьере) и его примитивная нетрансформированная ярость. Я думаю, мы должны поставить вопрос о том, что превалирование вагинальных мужчин в контексте изменения наших социальных практик может коррелировать с возрастанием числа случаев жестокого обращения с детьми. Я думаю, что Лиментани указывает на возможность широкого распространения такой «нормальности»: на доминирующий тип гетеросексуальности.
Но это всего лишь один аспект ситуации. Согласно моим предположениям, по причине инфантильного слияния с матерью вагинальный мужчина воспринимает другого человека в латеральном контексте как свое собственное сиблинговое расширение, когда женщины становятся сестрами, а мужчины – братьями. Тот же расклад сохраняется и в случае вагинальной женщины. Следует принять во внимание, что причина этого лежит не только в семье, но и в школе. Отсутствие «закона матери» (глава 2) в совокупности с отсутствием «закона отца» (комплекс кастрации) усугубляется отсутствием пространства для сиблингов/сверстников, в котором жестокость и инцестуозные желания могли бы трансформироваться в уважение права старших. И школе, и обществу надо уделять больше внимания вопросам структурирования отношений в группах сверстников.