ли травма возможного уничтожения может стать сознательной благодаря осознанию идей, репрезентированных вызванными ею эмоциями, то это значит, что ее можно преодолеть, по крайней мере, в настоящее время.
Нельзя сказать, что никто из психоаналитиков или психоаналитических терапевтов никогда не пытался интерпретировать перенос или контрперенос в терапевтическом сеттинге так, как если бы участники этот процесса приходились друг другу сиблингами. Когда я спросила коллег о том, как сиблинги проявляют себя в их работе, я получила разнообразные, но в целом довольно схожие ответы, за некоторыми редкими исключениями: одна коллега сказала мне, что осознание упущенной важности ее старшего брата заставило ее вернуться в учебный анализ. В основном брат или сестра появляются в терапевтических отношениях как другие пациенты, как воображаемые или известные дети терапевта, и, таким образом, поскольку перенос рассматривается как детско-родительское взаимодействие, это подтверждает исключительность вертикального вектора понимания. Иногда все же даются латеральные интерпретации. В случае с одной из моих пациенток было совершенно очевидно, что я выступала в роли ее старшей сестры; это не только было почти осознанным, иногда я чувствовала, что начинала выглядеть как эта сестра, и, поскольку мы жили в одном районе, я поняла, что это не просто восприятие пациента. Оглядываясь назад на миссис X (чей случай описан в главе 4), на пациентку, актерами во внутреннем мире которой были ее младший брат и сводный брат, я понимаю, что пропустила важные моменты, когда была одним из них. Это означало, что я не осознавала природу своего контрпереноса – не как сестра своего собственного брата (это было легко), а как мой младший брат, должно быть, ощущал меня. Если бы это было так и я действительно упустила опыт переживания меня моим братом, я не могла бы помочь миссис Х увидеть, как ее видят ее братья. Каким бы болезненным и трудным это ни было (потому что на самом деле это больно и трудно), это является критической стадией посттравматического стресса, связанной с обретением самосознания.
Не так давно меня пригласили прокомментировать презентацию истерического пациента, чтобы продемонстрировать, как мое предложение о создании автономного латерального места для сиблингов влияет на этот случай истерии. Пациент был единственным ребенком. Терапевт делала акцент на том, что в начале и в конце лечения она отметила контрпереносную реакцию, которая, по ее мнению, была важной, но не полностью завершенной.
Терапевт отметила, что после окончания этого успешного анализа она обнаружила, что ее мысли заняты шекспировской пьесой «Укрощение строптивой». Хотя очевидная связь с этой пьесой заключалась в битве со строптивой пациенткой, оставалось нечто, что продолжало беспокоить терапевта. И хотя к тому моменту «уже прошла целая вечность» с тех пор, как я читала или смотрела эту пьесу, которая никогда не относилась к числу моих любимых, я вспомнила следующие факты. В центре пьесы находятся две сестры. Строптивая Катарина не переносит свою младшую сестру Бьянку и применяет к ней физическое и словесное насилие. Бьянка – милая девушка, уступчивая и обожаемая своим отцом. И пока женихи стоят в очереди за рукой Бьянки, ни один не хочет брать в жены жестокую Катарину. Тем не менее есть проблема, потому что в конце концов укрощенная строптивая становится более благородным персонажем, чем Бьянка, чье обаяние основано на обмане и манипулятивности. Где в контрпереносе находилась терапевт, когда столкнулась с истерической женщиной? Была ли она укротительницей, женихом и мужем Катарины – Петручио или, возможно, она бессознательно беспокоилась о том, что триумф все еще принадлежал пациентке, которая на протяжении всего лечения считала аналитическое искусство дешевым обманом и манипуляцией? Выступала ли в данном случае терапевт в роли Бьянки в этой сыгранной на новый лад пьесе, в которой строптивая женщина (после ее перевоспитания) на самом деле одерживает победу над сиблингом и, возможно, над мужем?
Была ли терапевт или пациентка забытой Бьянкой? Перечитав пьесу после этого обсуждения, я поняла, что в этой пьесе, как ни в какой другой, Шекспир отвел сестринским отношениям центральную роль. Забытая Бьянка оказалась решающей фигурой. Хочу добавить, что терапевт как бы является сиблингом. Поскольку наши собственные аналитики в целом не исследовали это измерение вместе с нами, оно неизбежно станет незнакомой частью нашего контрпереноса. Без размышлений о сиблингах, я полагаю, никто не может знать об этих измерениях. В отсутствие сиблинговой парадигмы вряд ли можно думать о братьях и сестрах, которых нет в реальной истории, а только в бессознательном и в социальных проявлениях. Как эти настоящие или воображаемые братья и сестры, сверстники или «замещающие» дети, такие как Хитклифф, мой брат, брат миссис Х, мы как сестры нашего брата, Катарина и Бьянка общаемся друг с другом? В чем наша проблема?
Чтобы рассмотреть это, я собираюсь взглянуть на сиблинговую крайность, которую представляют собой близнецы. Близнецы повсюду являются предметом особого внимания – в Африке к югу от Сахары, где они встречаются чаще, чем где-либо еще в мире, они могут быть знаками зла или удачи. Феномен «близнячество» может быть обозначен как «метафорические» отношения, когда двое детей разного возраста и происхождения назначаются друг другу в «близнецы»2.Как и в случае с квашиоркором, африканский контекст дает нам реальную основу для ревности и страданий, вызванных тем, что обеспечить полноценное питание близнецам гораздо труднее, чем одному ребенку. Но переходы между злом и добром представляют особый интерес и находят отражение в психоаналитических концепциях: с положительной стороны так называемое «удвоение» становится защитой от угрозы кастрации, которая, в свою очередь, является репрезентацией смерти; с другой стороны, присутствие субъекта как своего собственного двойника является чем-то «сверхъестественным». Я привожу этот пример не в качестве символа, а по причине того, что близнецы демонстрируют крайнюю степень родства и могут помочь изучить психодинамику латеральных отношений. Я всегда находила клиническую работу с близнецом или с родителем близнеца особенно интересной, вероятно, это является отголоском того восторга, который я испытывала по отношению к близнецам в детстве3.
Я помню шутку, которая вызвала отвращение, но вместе с тем и заинтриговала меня, когда я была молодой. Сильно беременная женщина так и не смогла родить. После ее смерти раздутый живот разрезали, а внутри сидели два одинаковых высохших старика, каждый из которых говорил: «После тебя». У Уилфреда Биона был похожий на эту шутку опыт с пациентом, у которого был «воображаемый близнец». После определенной работы с этим мужчиной Бион сказал ему, что он заставляет его, Биона, чувствовать себя родителем, который дает неэффективные предостережения невосприимчивому ребенку. Он отмечает, что после этого комментария произошли «трудно передаваемые» изменения:
Казалось, два варианта преподнесения его материала сосуществовали совершенно отдельно. Один из них передавал всепоглощающее чувство скуки и депрессии; другой, когда он делал регулярные равные паузы в потоке своих ассоциаций, производил почти шутливый эффект, как будто он говорил: «Продолжайте, теперь ваша очередь» (Bion, [1950], p. 5).
Более того, даже когда пациент говорил о реальных людях, Бион постепенно понял, что эти люди могут быть разными версиями самого пациента. Важно отметить, что Бион интерпретировал поведение своего пациента, помещая себя на место родителя, который пытается в чем-то убедить пациента, а тот выступает непокорным ребенком. Пациенту приснился сон, в котором Бион, согласно такой интерпретации, прямо и недвусмысленно выступает воображаемым близнецом. Во сне в машине сидят два человека, каждый мешает другому выйти. Как и в шутке, которую я вспомнила, Бион понимает автомобиль как матку, и пациент реагирует на эту интерпретацию, принимая позу эмбриона на аналитической кушетке. Бион объясняет, что, если бы он «вышел» из матки, пациент был бы охвачен ненавистью; однако, если бы он сформировал отношения с Бионом как со своим воображаемым близнецом, они были бы охвачены взаимной ненавистью. После этой латеральной интерпретации следует другой сон: отец просит пациента отправить свою дочь ко второму глазному специалисту. Осмысляя материал, Бион достаточно прямолинейно объясняет, что первый Я (глазной) специалист[22] – это пассивная мать, а второй Я (глазной) специалист – более активный отец. После этой интерпретации начинает выступать эдипальный материал. Дело не в том, что это неправильно, а в том, что здесь, кажется, упускается огромная возможность – возможность сиблингов, которой Бион чуть было не дал проявиться, когда понял, что он воображаемый близнец пациента. Во втором сне ребенок, который нуждается во внимании к своему Я, – девочка, но Бион никак не включает этот аспект трансгендерности в свою интерпретацию. Во сне Я, или Эго, пациента мужского пола оказывается женским.
Бион также никак не комментирует тот факт, который он сообщает нам: когда его пациенту исполнился год, умерла его старшая сестра. Ребенок этого возраста был бы отражен своим сиблингом: он не только видел себя в ней, но и начинал видеть себя с ее точки зрения. Разве эта мертвая сестра не является основным источником для появления воображаемого близнеца? В детстве идентичные близнецы считают, что отражение каждого из них в зеркале является отражением другого близнеца. Близнецы настолько близки, что им трудно обрести сиблинговую точку зрения на себя. В известном исследовании близнецов в детском саду военного времени Дороти Берлингем (Burlingham, 1952) описывает зеркальное поведение двух пар близнецов. Примерно в два с половиной года Билл назвал Берта «другим Биллом», и, увидев свое собственное отражение в зеркале в ванной, он также назвал его «другим Биллом». Когда он был младше (в возрасте семнадцати месяцев), его близнец Берт заболел и потерял аппетит, отказываясь от всякой пищи. Медсестра начала кормить Берта перед зеркалом, обращаясь только к отражению. Обрадованный, Берт начал есть, как его здоровый близнец Билл; наблюдая за своим отражением, будто больной Берт был здоров, как Билл, он тоже радостно ел свою еду. Когда Бесси находилась в приюте для больных, ее сестра-близнец Джесси, которой не разрешили ее навещать, поставила все свои игрушки перед зеркалом и играла со своим отражением/близнецом, как они делали это до того, как их разлучили.