Также я упоминал и о том, что главное, что определяло всю жизнь бедняка, – это его подчиненное положение, зависимость от остальных, которые, помимо всего прочего, присваивали себе часть произведенной им продукции. Источником этой зависимости отчасти были мифы, отчасти она сложилась исторически, но неимущие попросту считали, что так уж устроена жизнь, и ничего не поделаешь. Пожалуй, в этой ситуации была доля мрачного юмора, что подтверждается одним из греческих анекдотов: «Педант хотел научить осла ничего не есть и перестал засыпать ему корм. Когда осел околел с голоду, педант сказал: „Как много я потерял! Только что он научился ничего не есть – и вдруг умер!“» (Филогелос).
Основной смысл подчиненного положения бедняка заключался в том, что его благополучие всегда до известной степени зависело от произвола властей – это хорошо отражено в басне «Страшнее, чем всегда»: «Лев взбесился от ярости. Олененок, увидевший его из леса, вскричал: „Горе нам! Что бы он ни сделал в ярости – он страшен нам и в здравом рассудке!“» (Бабрий. Басни, 90).
Лукиан говорил о беспомощности бедного перед богатым, когда заставил одного из героев «Сатурналий» обратиться к титану Кроносу и попросить его возродить золотой век, когда «…люди сами были золотыми, и нигде не было нищеты. А что до нас [бедных], про нас даже и подумать не могли как о руководителях, и большинство из нас добывают пищу тяжелым трудом; и нищета, нужда и беспомощность, как и восклицания „Увы!“, „Как мне это добыть?“, „О, что за горе!“ и тому подобные постоянно слышатся, во всяком случае среди нас, бедных. Можешь поверить, мы не так бы расстраивались из-за этого, если бы не видели, что богатые, живущие в роскоши, имея столько золота и серебра в сундуках, множество одежд, рабов, повозок с лошадьми, дома и земли, и всего этого много, не только не делятся этим с нами, но даже не удостаивают нас, бедных, внимания. Вот что больше всего удручает нас, Кронос, и мы считаем невыносимым, что такой человек возлежит в пурпурном одеянии и объедается этими яствами досыта, до отрыжки, принимает поздравления своих гостей и только и знает, что веселится, тогда как я и такие же бедные люди гадаем, где бы нам раздобыть четыре обола, чтобы поспать, поев хлеба или ячменной похлебки с листиком кресс-салата или луком» (Лукиан. Сатурналии, 20–21).
Несмотря на свою зависимость, неимущие знали себе цену и хотели, чтобы к ним относились с уважением. Это показано в одном эпизоде из «Сатирикона», в котором Коракс нанимался носильщиком, на обычную поденную работу, и резко подчеркивал свое звание человека: «Что вы, считаете меня за вьючное животное, что ли, или за грузовое судно? Я подрядился нести человеческую службу, а не лошадиную. Я такой же свободный, как и вы, хоть отец и оставил меня бедняком» (Сатирикон, 117).
Однако в обществе существовал modus vivendi, при котором большая часть состояния доставалась богатым, а неимущим – лишь жалкие крохи, которых хватало, чтобы не умереть с голоду. Здесь имелось в виду соблюдение некоего равновесия: если богатые требовали слишком многого, им грозила гибель от восставших бедняков (что случалось относительно редко) или последние сами умирали от голода. Смерть неимущих не устраивала знатных, так как они лишались дешевой рабочей силы, потому им приходилось поддерживать некоторое равновесие, крепко удерживая власть в своих цепких руках.
Единственное, что давало силы бедным в отношениях с вертикалью власти, – это понимание взаимной полезности. Отношения патрона с клиентом строились именно на этом принципе симбиоза: у каждой стороны было то, что нужно другой, поэтому они оказывались неразрывно связанными друг с другом. Богатые получали от бедных прибыль и почтительность; а бедные – помощь богатых в тяжелых обстоятельствах, ибо у них имелись для этого деньги и возможности. Вот басня, в которой эта ситуация объясняется с точки зрения бедного:
Лев собирался пойманную съесть мышку,
Но та, воришка, близкий свой конец чуя,
С такою обращается мольбой к зверю:
«Охотой на оленей и быков тучных
Тебе, о лев, пристало утолять голод;
А моего ты даже на губах вкуса
Не ощутишь. Ах, пощади меня лучше.
Мала я, но воздать тебе добром в силах».
Лев, рассмеявшись, отпустил ее с миром.
А вскоре лев к охотникам попал в петли
И, оступившись, был опутан весь сетью.
(Уж он не чаял выйти из беды целым.)
Тогда скользнула мышка из своей норки,
Перекусила зубками узлы петель
И выпустила льва на белый свет снова,
Достойной за пощаду отплатив платой.
(Значенье басни ясно для людей умных:
Будь беднякам защитником и сам верь им,
Ведь даже льва от гибели спасла мышка.
(Бабрий. Лев и мышь)
В действительности, как обычно, все оказывалось в руках богатых. Клиенты могли, конечно, напомнить о своем моральном праве получить помощь, но реальной возможности торговаться не имели, но на покровительство им нельзя было полагаться. Девиз – лучше оставаться незаметными, тем самым избегая проблем, как в басне «Рыбак и рыбы»:
Когда рыбак тащил из моря свой невод,
Где много было малой и большой рыбы,
То мелкие сквозь сеть скользнули в глубь моря.
А крупных рыб, попавшихся к нему в сети,
Он вытащил и вывалил в свою лодку.
(Кто невелик, тому уйти от бед просто,
И уцелеть легко; но чья громка слава,
Тот редко сможет выйти из невзгод целым.)
(Бабрий. Басни, 4)
Разумеется, не обходилось и без конфликтов. Клавдий Элиан приводил пример, как в древнегреческие времена бедные оказались в безвыходном положении и восстали: «Коринфские богачи Теокл и Трасонид, а также митиленец Праксид проявили презрение к деньгам и великодушие, видя, что их сограждане бедствуют. Мало того, эти люди убеждали других облегчить тяжелую участь неимущих. Ничего не добившись, они решили простить своим должникам долги; благодаря этому они спасли собственную жизнь, так как те, кому заимодавцы не отпустили долгов, напали на них, в ожесточении прибегнув к оружию, и, оправдывая это крайней степенью нужды, убили» (Элиан. Пестрые рассказы, 14.24).
Случай не столь радикального, но достаточно серьезного сопротивления приводится в басне «Схватка быка и мыши»: «Мышь укусила быка. Бык набросился на мышь, чтобы отомстить ей. Мышь опередила быка, снова спрятавшись в своей норке. Быку пришлось колотить в стенку рогами, и, наконец, выбившись из сил, он лег на землю и заснул перед норкой. Тогда мышь осторожно выглянула наружу, вылезла, подбежала к нему и укусила еще раз, после чего снова убежала. Бык подскочил, не зная, что делать. А мышь пропищала: „Самый большой не значит самый сильный. Порой сильнее оказывается маленький да робкий“» (Бабрий. Басни, 112).
Восстание, которое могло круто изменить жизнь богатых, имело в глазах бедняков определенную привлекательность, как свидетельствовал один пророк из Оксиринха в Египте: «…мятеж и война… и богатые тяжело пострадают. С них будет сбита спесь, а их имущество будет захвачено и отдано другим…» (П. Окси, 31.2552).
Мятежи бедняков становились центром внимания знати, а также сочувствующих. Но богатые всегда могли противопоставить взбунтовавшейся черни серьезные военные силы, что и объясняло редкость восстаний бедняков и их неспособность захватить власть в свои руки. Как правило, богатые достигали успеха путем пролития крови или захвата предводителей мятежников. В результате бедные снова оказывались подавленными и униженными, так происходило и в античные, и в последующие времена. Очевидно, неимущие сохраняли память о мятежах, закончившихся тяжелым поражением, поэтому воздерживались от восстаний, во всяком случае до тех пор, пока их положение снова не становилось невыносимым.
Но бедняки могли и по-иному взглянуть на свое существование. Они искренне верили, что так уж устроена жизнь, что богатые должны властвовать, а их удел – подчиняться им. И эта вера помогала им смириться со своим зависимым положением в обществе. Чарльз Диккенс отразил такое сознание подчиненности в повести «Колокола»:
Будем довольны своим положением.
Будем на сквайра взирать с уважением,
Будем трудиться с любовью и рвением
И не предаваться греху объедения.
Я назвал бы это сознанием приятия существующего порядка вещей – подгонка ценностей бедняков под ценности элиты. Басня «Как коршун потерял голос» учит, что если ты пытаешься стать лучше того, чем ты есть, то рискуешь потерять все: «В прежние времена у коршуна был другой голос, более тонкий и пронзительный. Услышав звонкое ржанье лошади, он решил подражать ей. Но не смог обрести такой мощный голос, какой хотел, и даже утратил тот, что был у него раньше» (Бабрий. Басни, 73).
Все известные мне восстания бедняков преследовали две цели: аннулирование долгов и перераспределение земли. По существу, эти цели консервативные и выражали стремление восстановить справедливость в обществе, когда у каждого была своя земля и никто не попадал в зависимость к заимодавцам из-за долгов. В этом реформированном обществе по-прежнему сохранялась бы иерархия и власть распределения благ принадлежала бы господствующему классу – единственное отличие заключалось бы в том, что каждый имел бы право на справедливую часть общих ресурсов. Иными словами, недовольство направлялось не против власти как таковой, а против ее несправедливости. А это означало, что бедняки соглашались с эксплуатационной системой.
Но бедные тоже думали об обществе, где они занимали бы совсем другое место. Хотя у нас нет сведений, что в античном мире имелось нечто подобное идее ценности человека, которая родилась в XVIII в. и наиболее ярко выразилась в марксистском переустройстве общества и агрессивном выражении справедливых ожиданий и возможностей рабочих бедняков. Видимо, оказалось нетрудно представить мир, где богатые и бедные поменялись местами. У Лукиана бедный Микилл, призванный судьбой в царство мертвых, говорил: «Я же, как не имевший ничего такого, что бы привязывало меня к жизни, – ни земли, ни дома, ни золота, ни утвари, ни славы, ни каменных изваяний, оказался наготове, и, лишь только Атропос подала мне знак, с удовольствием отбросил сапожный нож и подошву, – в руках у меня был тогда какой-то сапог, – вскочил и, даже не обувшись и не смыв ваксы, последовал за Мойрой, вернее, даже вел ее, смотря вперед: ведь ничто оставляемое мною не привлекало к себе, и, клянусь Зевсо