– Зато Алинка во дворце, – ободрила я ее.
– Да, – сестричка помрачнела, – она не говорила, что случилось? Алина на себя не похожа. Разговаривает мало, прочитанным не делится, сидит с книгами целый день, носом шмыгает. Обидел ее кто-то, Мариш. Я все порываюсь позвонить ректору и узнать, но она, как приехала, попросила меня этого не делать.
– Может, влюбилась неудачно? – неуверенно предположила я.
– Кто, наша Алишка? – фыркнула Вася. – Она может влюбиться в книжную полку, в лабораторию. В сборник математических формул. Но в мужчину? Она же еще малышка совсем.
– Малышка, – передразнила я. – А ты, – продолжила насмешливо, – ты во сколько своего Мариана встретила?
Василина чуть порозовела, глаза затуманились воспоминаниями.
– А ведь десять лет прошло, Марин, – сказала она тихо и мечтательно. – Кто бы мог подумать тогда… что я буду носить мамину корону и что рядом будет он.
– Медведь, – фыркнула я, потому что в груди болезненно закололо.
– Лучший медведь в мире, – согласилась до неприличия влюбленная королева. Задумалась. – Кстати, о медведях. Марин, мы уедем дня на три, в поместье. К выходным, наверное. Детей здесь оставим.
– Что, внеплановый медовый месяц в честь десятилетия? – улыбнулась я, обнимая ее крепко-крепко. Как хорошо, что она у меня есть.
– Нет, – сестра погладила меня по спине. – Просто полнолуние скоро. Мариан в эти дни не очень стабилен. Боюсь, порвет кого-нибудь, у меня как раз цикл начнется, а он с ума сходит в эти дни. Кругами вокруг меня ходит, на людей рычит. Наши-то привыкли уже все, знают, что делать. Да и там проще – заперлись в спальне, и нет проблем. А тут не закроешься… Пока кормила, беременная ходила, нормально было, но сейчас, чувствую, накроет его.
– В смысле в спальне? – не поняла я.
Василина взглянула на меня, покраснела.
– Да вот так… у оборотней немного другие инстинкты, Мариш.
– А как же дети? – я надеялась, что не очень глупо выгляжу. Вот так, живешь-живешь и вдруг узнаёшь пикантные подробности из жизни родных. Наверное, эту конкретную подробность я бы предпочла не знать. А то воображение зашкаливает. И анекдоты неприличные на ум приходят.
«Всё потому, что хватит в девках ходить, дурочка».
– Ну ты что, на них он не рычит. И там всегда экономка, повариха, есть кому заняться. А здесь вообще в сад ходят, няня приглядывает. Отец присмотрит, если что…
– Да и я присмотрю, – добавила я.
– И ты… Тяжело оставлять, конечно, но что делать?
– Ехать праздновать юбилейный медовый месяц, – жизнерадостно провозгласила я. – Не переживай, справимся. Увози своего зверюку, все правильно. А то как представлю, что он с утра в мохнатом обличье на плацу отжимается… или марширует, задирая лапы…
Мы дружно захихикали, все еще обнимаясь. В двери деликатно постучали, и в спальню заглянула помощница Василины. Мы сразу сделали строгие лица.
– Доброе утро, ваше величество, – официальным и очень профессиональным тоном произнесла она. – Ваше высочество, здравствуйте, – кивнула мне. – Я с расписанием. И вас ждет парикмахер.
– Доброе утро, – серьезно сказала Василина. Я посмотрела на нее – да, за прошедшие недели сестричка стала чувствовать себя вполне уверенно. – Через пятнадцать минут я выйду, подождите.
Дверь закрылась, и Вася вздохнула.
– Ну все, Мариш. Сейчас у меня забег в душ и гардероб, а потом прекрасное рабочее утро. Но на завтраке буду. Увидимся?
– Конечно, – заверила я, целуя сестру в нос. Ее величество смешно сморщилась и крепко обняла меня.
Сообщение пришло, когда я собиралась к завтраку. С незнакомого номера.
«Тебе понравились цветы, злая девочка?»
Я не ответила. Зачем?
Завтрак прошел почти в нормальной обстановке. Во всяком случае, не было ощущения, что у нас кто-то умер. Даже Алина достаточно бодро уминала уже оцененные мной булочки и болтала с отцом о разнице между хвойными и лиственными деревьями в зимний период.
Я иногда задумывалась над тем, что наша семья то ли бесчувственная, то ли слишком самонадеянная. Мы никогда не ожидали плохого, всегда была какая-то уверенность, что все исправится, наладится, что будет только так, как захотим мы. Даже после того как жизнь наглядно показала нам тщетность этой веры. Все равно. Даже когда мы говорили о сестрах, мы произносили «когда Ангелина вернется» или «когда Пол найдется». Никогда «если». «Если» – это не для Рудлогов.
Я косилась на Мариана с Василиной и почему-то представляла себе Васю актрисой цирка, которая то заставляет медведя садиться на велосипед, то сует ему голову в пасть. Хотя нет, в пасть – это ко львам. Да и Байдек меньше всего был похож на циркового мишку. Наверное, это нервное.
Я оставила телефон в комнате и теперь боялась возвращаться, будто там меня могла ждать граната с выдернутой чекой или еще что-то такое же разрушительное. Но трубка молчала, новых сообщений не было, и я стерла первое и единственное, чтобы не было искушения ответить.
А вечером меня ждал сюрприз. Я вернулась из торгового центра – поехала в магазин спецодежды за халатами и костюмами на работу. У нас в больнице они всегда были в дефиците, а теперь я могла себе это позволить. Ну и увлеклась немного, заглянув сначала в магазинчик белья напротив, потом в соседний и так далее.
Вернулась с ворохом пакетов, которые честно тащил за мной охранник, открыла дверь гостиной и чуть не закрыла ее обратно. Остановила меня широко улыбающаяся горничная, которая держала в руках корзину с какими-то пышными сине-желтыми цветами, пытаясь примостить ее на подоконник.
Потому что все остальные места были уже заняты. Красные цветы, белые, фиолетовые, длинные и обрезанные, в букетах, корзинах, навесных и напольных композициях, простые и экзотические. Комната играла красками и давила оглушительным сладким запахом. Везде цветы, просто цветочное небо, цветочное море, у берегов которого застыла я.
Охранник тихо оставил пакеты у входа и ушел. Видимо, испугался возможного визга и прыжков.
– Это… что, Мария?
«Глупый вопрос, не находишь?»
Я вспомнила об обещании Мартина скупить цветочные магазины и чуть воспряла духом.
– Начали приносить почти сразу, как вы уехали, ваше высочество, – радостно пояснила горничная, опрыскивая оранжерею, в которую превратилась моя гостиная, из пульверизатора.
Я полезла за телефоном. Никаких сообщений, звонков. Наверное, все-таки Мартин. Пусть это будет Мартин, ну пожалуйста!
Внутренний голос был раздражен и язвителен.
«Ну кому ты врешь? Ну кому?»
– А это принесли недавно, – спохватилась горничная, протягивая мне конверт.
Я открыла его. Вытащила содержимое.
Записка.
«Если тебе не нравятся белые, выбирай любые».
Я вспомнила насмешливый, невыносимый, хриплый голос, и его руки, и губы, и чуть не заплакала там же, у входа в свою разноцветную гостиную. Ну почему он меня никак не отпускает? Или меня от него не отпускает?
В конверте было еще что-то, и я долго и непонимающе смотрела на цветные картонные прямоугольники, которые держала в руках.
Билеты.
На Королевский ипподром Иоаннесбурга.
Тот самый, на котором я участвовала в соревнованиях и выигрывала их.
Билеты на завтрашние утренние скачки. На двоих в ложу аристократии.
Ни за что не пойду!!!
– Венок на голове и полумаска – очень эклектично, – сказал Мартин, пропуская меня к креслу в первом ряду аристократической ложи.
– А ты в маске похож на оперного певца, – фыркнула я, усаживаясь. Кто же виноват, что женщины обязаны приходить на ипподром в венках из цветов? По традиции, ими забрасывали с трибун победителей, занявших три первых места, когда они делали после скачек круг почета по стадиону.
Лавина из цветочных венков, волной осыпающаяся по следам проезжающих участников конных игр, на самом деле выглядела очень красиво. Особенно когда ты не зритель, а победитель.
В ответ чемпионы отдавали свою одежду на аукцион. Думаете, никто не покупал? Нет, не угадали. Бои за чужое счастье шли нешуточные, чуть ли не до реальных драк доходило.
На самом деле эти деньги шли на содержание скакунов, поэтому изнутри традиция выглядела очень практично.
Бедная Мария вчера весь вечер плела венки, и я забраковала три, пока не получилось что-то приличное. Благо, материала было достаточно. В гостиной из-за цветочного запаха дышать было невозможно, и я приказала осчастливить дворцовые залы, оставив себе только розы.
Во всяком случае, они не пахли, как парфюмерная лавка в концентрате.
И вот теперь я оглядывала ипподром, иногда поднося к глазам бинокль.
Он был заполнен до краев, несмотря на туман и сырость, шумел, голосил и ревел. То и дело зрители начинали выкрикивать имя действующего чемпиона или других любимчиков, топать ногами в ритме давно известных кричалок. По периметру светились огромные экраны, чтобы находящиеся на другом краю видели все происходящее. Трибуны дрожали, и внутри меня тоже все дрожало. Я словно окунулась в давно забытый мир. И теперь картинками в памяти вставали гул и вибрация от этих криков в раздевалке, когда ты готовишься к выходу.
Хорошо хоть дождь прекратился. И пусть аристократия была защищена от него пологом, мне всегда было жалко лошадей и наездников. Скачки проводились несмотря ни на что. И зрители терпели, не уходили, ждали своих фаворитов.
Аристократическая ложа быстро заполнялась, гости в полумасках вежливо здоровались друг с другом, не называя имен. Но простые люди здесь появиться не могли, и поэтому приветствовать равных было принято.
На старт скакового круга, в боксы, стали выводить лошадей, называть клички, имена жокеев, и стадион с ревом повторял их, даже малоизвестных. Это тоже было традицией. Ветеринары и штатные маги обходили скакунов, проверяя на отсутствие повреждений и наведенных проклятий. Да, ранее бывало и такое.
Скачки начались. Народ взбесновался; казалось, меня сметет ором. Трибуны тряслись так, что землетрясение, которое застало меня по дороге в Орешник, не шло ни в какое сравнение. Я же чуть ли не подпрыгивала на своем месте, следя за завершающими круг скакунами.