— А сейчас?
Она удивлённо взглянула на меня.
— Что сейчас?
— Чувствуешь магию.
Её брови нахмурились.
— Почему нет?
— Может, и так. Я просто спрашиваю.
— Конечно, да. Ну, может, не каждую ночь, но требовать этого было бы слишком. Любой исполнитель устаёт. Но я всегда стараюсь помнить, что даже если я исполняла одну и ту же песню сотни раз, кто-то там в зале может слышать её впервые. Или услышать её по-другому из-за того, что происходит в его жизни.
Она покачала головой.
— Я никогда не хочу никого разочаровывать.
Я наблюдал за ней издалека и почувствовал непреодолимое желание заключить её в объятия и спрятать от всего мира.
— Звучит утомительно. Неудивительно, что ты захотела отдохнуть от этого.
— Со мной всё в порядке.
Она встала со стула и задвинула его обратно под стол.
— Я готова идти, когда ты будешь готов.
— Вон мой дом, — сказал я, когда мы проезжали мимо. — Красный кирпичный, справа.
— Подожди, мы не останавливаемся? — Она повернулась ко мне с расстроенным видом. — Я хочу увидеть, где ты живёшь. Где ты вырос.
— Хочешь зайти?
— Да. — Она потянула меня за рукав. — Ну же, пожалуйста?
Бормоча себе под нос, я развернулся в проезде у соседей и въехал на свою подъездную дорожку. Машины отца не было — значит, он уже у Остина.
— Как тут красиво, — сказала Келли, когда я повёл её по дорожке к дому. Она остановилась, чтобы полюбоваться гортензиями, наклонилась и провела пальцами по серебристому листу стахиса.
— Спасибо. — Я отпер дверь и пропустил её вперёд. — Тут может быть немного бардак. Отец не самый аккуратный хозяин, а меня не было пару дней.
— Это не страшно.
Как только она вошла, навстречу ей бросился отцовский пёс — помесь немецкой овчарки с австралийской. Он радостно залаял и завилял хвостом. Келли рассмеялась, присела и начала его гладить.
— Привет, красавчик. Как тебя зовут?
— Фриц, — сказал я, закрывая за нами дверь.
— Привет, Фриц.
Она почесала его за ушами, пока он облизывал ей колени, а я изо всех сил пытался не ревновать к собаке.
— Какой ты красавец.
— У тебя есть собака? — спросил я.
— Нет. Хочу завести, но у мамы сильная аллергия, а она живёт со мной. Может, когда-нибудь. Мы с Кевином всегда мечтали о собаке.
Она медленно пошла по комнатам на первом этаже, а Фриц не отходил от неё ни на шаг, полностью ей преданный.
Я следовал за ними из столовой через кухню в гостиную, и вдруг меня накрыло смущение. Старенькая, но удобная мебель, местами потрёпанный ковёр, устаревшая техника, выцветшие фотографии на стенах… Для неё, у которой наверняка шикарный особняк в Нэшвилле, не покажется ли этот дом слишком простым, даже ветхим?
Но Келли выглядела очарованной, крутилась на месте перед камином, осматриваясь.
— Какой замечательный дом для детства. Такой тёплый, уютный. Ты был близок со своими братьями и сестрой?
— Да. И до сих пор близки.
Она улыбнулась, разглядывая семейное фото с выпускного Остина. Взяла рамку с каминной полки и внимательно посмотрела.
— Давай, расскажи, кто есть кто.
Я встал чуть позади неё и начал показывать.
— Это мой отец и старший брат Остин. Это я — самый высокий. Потом мой брат Дэвлин, у него рука в гипсе, а тот, что с белокурыми волосами — Дэш. А впереди Мэйбл.
— Какие вы милые. — Она мягко засмеялась. — Ты такой худой. И странно видеть тебя без бороды.
— Да, я тогда был ещё дрыщом.
Я снова уловил аромат её духов. Напоминало десерт. Может, клубничный торт. Или персиковый пирог. Что-то сладкое и летнее.
Она поставила фото обратно и взяла в руки другую рамку — на этом снимке мама была ещё здорова. Стояла во дворе, держа на руках маленькую Мэйбл, и улыбалась так широко, что солнечный свет играл в её необыкновенно голубых глазах.
— Это твоя мама?
— Да.
— Она была очень красивой, — сказала Келли.
— Была.
Келли аккуратно поставила фотографию на место и указала на свадебный портрет родителей.
— Вау. Ты тут вылитый отец.
— Думаешь?
— Однозначно. Сколько ему здесь лет?
— Кажется, тридцать. Они поженились, когда ему было тридцать.
Она продолжила разглядывать снимок, где мои родители стояли рядом со свадебным тортом, улыбаясь во весь рот.
— Они выглядят такими счастливыми.
— Так и было. На первом же свидании он сказал ей, что женится на ней. Через полгода они поженились.
— Правда? — Она рассмеялась. — Мне это нравится. Наверное, когда знаешь — просто знаешь, да?
— Он всегда так говорил.
Она повернулась ко мне лицом.
— Думаешь, ты когда-нибудь женишься?
Я пожал плечами.
— Да, хочу семью. А у моего брата уже двое детей. Терпеть не могу, когда он меня опережает, так что мне нужно как минимум трое сразу.
Она направилась к лестнице.
— Ты бы завёл троих детей только ради того, чтобы обойти брата?
— Я сделаю что угодно, чтобы его обойти, — ухмыльнулся я. — Но вообще, думаю, я был бы хорошим отцом.
Она весело взглянула на меня через плечо.
— И почему я не удивлена?
Я ухмыльнулся шире.
— Просто говорю, как есть.
Она начала подниматься по лестнице, проводя рукой по перилам, а Фриц бежал следом. Ступени скрипели под её шагами.
— Трое детей, да? Мальчики или девочки?
— Хочу и тех, и других. Но, скорее всего, у меня будет трое непоседливых пацанов, таких же, как я.
— Бедная твоя жена.
— А ты? Хочешь семью?
— Когда-нибудь.
Она достигла верха лестницы.
— Ну и где твоя комната?
— Слева от лестницы.
Как только она оказалась на площадке, я быстро рванул вперёд, чтобы успеть натянуть покрывало на кровать.
— Прости. Уходя, не заправил постель.
Келли рассмеялась.
— Ты, военный? И без идеальной заправки?
— Я давно не практиковался.
Я огляделся — было ли тут достаточно прилично? Вроде бы я всегда поддерживал порядок, хотя на комоде скопилась пыль, и, конечно, немного смущало, что здесь стояли две односпальные кровати с постельным бельём в тему солнечной системы, а не что-то более взрослое.
— Это была комната Оуэна, когда Остин с детьми тут жил, — сказал я.
— Они тут жили?
Она заглянула в ванную, которую я делил с Дэвлином и Дэшем в детстве, затем заглянула в их старую спальню по другую сторону.
— Несколько лет, до того как я вернулся. Остин и мать близнецов никогда толком не были вместе, а она собиралась отдать их на усыновление. Но он решил, что возьмёт их и будет растить сам. Они переехали к отцу, чтобы у Остина была помощь.
— Ничего себе.
Она подошла к окну, выходящему во двор.
— Сколько ему тогда было?
— Двадцать пять.
Я сел на край кровати, пока она разглядывала вещи на моём комоде — мелочь, флаконы с парфюмом, использованную салфетку из сушильной машины, мою камеру.
— Для двадцатипятилетнего парня это очень ответственно, — заметила она, нюхая каждый флакон.
— Остин с детства был таким. Всегда зрелый и ответственный.
— Ты говоришь так, будто это плохо.
— Нет, — поспешно сказал я. — Я очень его уважаю. И понимаю, почему он такой. После смерти мамы ему пришлось взять на себя много обязанностей. Он стал для нас вторым родителем. И был им долгие годы.
Она повернулась ко мне, всё ещё держа в руках один из флаконов, и облокотилась на комод.
— Это, наверное, было очень тяжело. И для него, и для вас.
— Да.
Я задумался.
— Мы все справлялись по-разному. Для Остина опорой стало то, что он взял на себя эту роль. Он никогда не показывал слабину.
Она поднесла флакон ближе к лицу, вдыхая аромат.
— А ты как справлялся?
— Как можно было ожидать от десятилетнего ребёнка, — признался я. — Я много плакал. Я был ребенком, который не скрывал своих чувств.
Она моргнула, и её глаза слегка заблестели.
— Мне так хочется обнять десятилетнего тебя. Он ещё где-то там, внутри?
Я рассмеялся и поднял ладонь.
— Нет. Он вырос и превратился в бородатого бугая. Держись подальше.
Она улыбнулась и подняла флакон.
— Этот мне нравится больше всех.
— Буду знать. Значит, никогда не использую его при тебе.
Она поставила парфюм на место и взяла мою камеру.
— Ты фотограф?
— Не сказал бы. Просто люблю снимать.
— Что именно?
— Всё подряд. Места, куда езжу. Людей, которые мне дороги. В последнее время в основном фиксирую, как идёт работа над баром.
Она подняла камеру двумя руками, включила её и навела на меня. Щёлк.
— Попался.
— Не надо, — предупредил я.
— Но ведь так весело быть по эту сторону объектива.
Щёлк.
— И ты такой милый, когда хмуришься. Да, давай, покажи мне свой гнев — ты тигр. Рррр.
— Прекрати, — проворчал я, поднимаясь и двигаясь к ней, протягивая руку за камерой.
Она тут же увернулась, проскользнув под моей рукой, и села на край кровати, спрятав камеру за спину.
— Ну давай, забери.
Я скрестил руки на груди и облокотился на комод, решив держать дистанцию.
— Не буду я её забирать.
— Почему?
— Ты знаешь, почему.
— Потому что ты боишься меня?
— Я ничего не боюсь.
Она улыбнулась, снова вытащила камеру и щёлкнула ещё один кадр.
Келли ждала внизу, пока я складывал в сумку ещё пару вещей, удобные кроссовки и камеру. Застегнув молнию, я мельком взглянул на своё отражение в зеркале над комодом и услышал, как она напевает собаке в прихожей. Я улыбнулся — её голос мне действительно нравился.
Как и её тепло, чувство юмора, доброта. Как и её ноги, бёдра, грудь. Как и запах её кожи, цвет её волос, блеск в зелёных глазах, когда она намеренно выводила меня из себя.
Мне нравилось, что прошлой ночью она забралась ко мне на колени. Что не позволила мне юлить и увиливать. Что хотела меня.
Что мне не нравилось — так это то, что из этого ничего не могло выйти.
Но перед тем как выйти из комнаты, я всё же побрызгался тем парфюмом, который она назвала своим любимым.